— Не нужны мне таблетки, я совершенно здоров, — отчего-то обиделся Ослик ИО. — Мне нужно в детскую больницу…
— А говоришь — здоровый! — перебила я.
— Мне нужно в детскую больницу отправить съемочную группу! — рявкнул Аслан. — То есть тебя и Вадика.
— Вот мы-то совершенно точно здоровы! — заявила я.
— Во всяком случае, я не болен, — подтвердил Вадик, выглядывая из-за спины Буряка.
Наш жизнерадостный оператор снова что-то энергично жевал.
— Аппетита, я вижу, ты не утратил, — согласилась я.
— Да и бессонницей пока не страдаю! — Вадик кивнул и в подтверждение сказанного распахнул рот в широченном бегемотьем зевке.
— Вы вообще слышали, что я сказал? — Аслан переводил взгляд с меня на Вадика и обратно.
— Ты сказал, что хочешь послать нас с Вадиком…— начала я.
— Послать нас?! — теперь обиделся чувствительный оператор.
— Послать нас в детскую больницу, — невозмутимо закончила я.
— Да идите вы! — рявкнул выведенный из терпения Аслан.
Топая ногами, как его парнокопытный тезка, Ослик ИО выбежал из редакторской.
— Нет, ты это видела? Безумный овощ, бешеный Буряк! — кивнул вслед убегающему редактору оператор, ухмыляющийся, как тыква в Хэллоуин.
Я безуспешно попыталась скопировать его сияющую ухмылку, на полпути переконвертировала ее в страдальческую гримасу, вздохнула и поднялась из-за стола.
Пропустив вперед Вадика в полной операторской упряжи, чтобы коллега, ненароком оступившись, не упал мне на спину со всем своим грузом, я затопала вниз по лестнице. Только на последних ступеньках резво обогнала напарника, чтобы открыть перед ним дверь, — у самого-то Вадика свободных рук не осталось. Тяжелая металлическая дверь распахнулась неожиданно легко. Оказалось, что ее как раз потянули с другой стороны.
— Привет! — Я нос к носу столкнулась с Вовкой Гороховым.
— О, тебя-то мне и надо! — обрадовался бывший журналист, нынешний частный сыщик.
— Здорово, Холмс Гороховый! — крикнул из-за моего плеча Вадик. — Долго жить будешь! Мы только что тебя вспоминали.
— Польщен, — Вовка согнулся в глубоком поклоне, и за его спиной стала видна красивая красная машина.
— Новая «Ауди»? — ревниво спросил Вадик, неравнодушный к автомобилям. — Неужто твоя?
— А то чья же? Уф! — Вовка распрямился и самодовольно ухнул. — Не всем же ездить на красных «Жигулях», кто-то должен и на красных «Ауди» кататься!
Упоминание нашего служебного транспортного средства заставило меня вспомнить о том, что мы спешим на съемку.
— Извини, Вова, мы торопимся, — скороговоркой сказала я, делая попытку обойти застрявшего в дверях Горохова.
— Стой, кто идет! — гаркнул экс-коллега, наставив на меня указательный палец, как пистолет.
— Что, машину купил, а на оружие денег уже не хватило? — с удовольствием съязвил по этому поводу Вадик.
— Оружие тоже есть, — ответил Горохов и полез правой рукой в нагрудный карман кожаного пиджака.
— Поближе к сердцу его носишь? — не удержался от новой шпильки Вадик.
Он, как и я, подумал, что Горохов полез в нагрудный карман за пистолетом. Однако Вовка достал не револьвер какой-нибудь, а плотный конверт из белой бумаги.
— Вот, передашь Лене, — сказал он, протягивая этот конверт мне.
— А сам, что ли, не можешь?
— Не могу, — помотал головой Вовка. — Профессиональная этика, знаешь ли! Если она решила делать дела через тебя, значит, так тому и быть.
Я удивленно посмотрела на важничающего Горохова, пожала плечами и взяла конверт. Не знаю, что это за выверты с профессиональной этикой у бухгалтеров телекомпаний и их коммерческих агентов, но передать бумажки Елене мне, действительно, не трудно. Хотя как-то странно быть девочкой на посылках. Я-то полагала, что конспиративная передача нашей Леной «левого» гонорара Вовке была разовой акцией, а они, оказывается, собираются и дальше использовать меня как промежуточное звено.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Горохов, видя, что я прячу конверт в свою сумку.
— Вернусь со съемки, тогда отдам, — проворчала я. — Хотя тебе было бы проще и быстрее сделать это самому. Заодно кофейку бы выпил в редакторской.
— С сахаролом! — подхватил Вадька.
— Кофейку — это завсегда можно. А вы куда? — Вовка отступил в сторону и придержал дверь, пропуская нас с Вадиком.
— Нас послали — мы пошли, — туманно ответила я.
— Мы — посланцы! — объявил Вадик, поправляя на плече сумку с камерой. — Люди доброй воли! Гуманисты и бессребреники! Миссионеры, можно сказать! Благотворители!
Не обращая внимания на то, что я, будучи погружена в свои мысли, не поддерживаю бессмысленный разговор, Вадька скучно и многословно развивал эту тему всю дорогу до места назначения. А там его гуманистический пафос как раз ко двору пришелся: оказалось, что нам предстоит снимать торжественный акт дарения клинике спонсорами дорогущего оборудования с непроизносимым названием.
Милое словечко «хромато-масс-спектрометр» я мысленно повторяла и в ходе презентации, и потом в машине, по пути в студию. В результате трехэтажное название прочно застряло в моих мозговых извилинах и крутилось, крутилось под черепной коробкой, как любимая моим сынишкой древняя парковая каруселька «Юнга».
Это подобие кораблика натужно ползает по кругу, с бессильным рычанием приподнимаясь на рессорах и вновь оседая с тоскливым шипением: «Хр-р-ромато-масссс-спектрррометррр, хр-р-ромато-масссс-спектрррометррр!» Вообще-то мне этот аттракцион даже симпатичен, потому что напоминает о заре моей взрослой жизни: рядом с гремяще-свистящим «Юнгой» мне вспоминается моя самая первая стиральная машинка «Малютка»— мечта молодой хозяйки. Она издавала точь-в-точь такие же звуки!
Отгоняя несвоевременное воспоминание, я потрясла головой, как делают пловцы, вытряхивая из ушей воду.
— Сливаешь излишки мыслей? — раздался рядом со мной заинтересованный голос Ирки.
Я повернула голову и затуманенным взглядом посмотрела на подругу, стоящую в дверях редакторской. Через секунду мои глаза выкатились из орбит, и я воскликнула:
— Ирка, это ты?!
— Нет, Мао Цзэдун! — хохотнула подруга, одергивая на себе новенький, еще не виданный мной костюмчик.
В покрое длинной прямой юбки и приталенного жакета из красного атласа действительно угадывались какие-то восточные мотивы: воротничок-стойка, несимметричная застежка и что-то еще — я не вникла. Смутное сходство не то с китайским, не то с японским национальным костюмом увеличивала экзотическая прическа: высокий узел волос, пронзенный заколками-палочками. Все вместе смотрелось сногшибательно, причем эффект усиливали Иркины природные данные: рост — сто семьдесят сантиметров и вес — ровно центнер. Числового выражения объема бедер и груди подруги я не знаю, но детский гимнастический обруч она натягивает на себя с трудом.
— Ну, как, похожа я на мадам Баттерфляй? — нескромно напрашиваясь на комплимент, Ирка покружилась в коридоре.
— Вау! — сглотнув, с трудом выдавила я.
С головы до ног обтянутая блестящей красной тканью, с серебристыми палочками, торчащими из копны огненно-рыжих волос, Ирка была невероятно похожа на огромный новехонький огнетушитель!
— То-то же! — довольным тоном сказала подруга, решив, что я онемела от восхищения.
Она глянула через плечо на коридор, по которому в данный момент, к ее сожалению, не сновали наши телевизионные юноши, сокрушенно вздохнула, проверив на крепость атласную ткань и жемчужные пуговки, и совсем другим, немного сварливым тоном сказала мне:
— Давай, собирайся! Твои уже сидят у меня в машине. Чтобы не крутиться по городу, я сначала забрала Коляна и Масяньку, а уж потом мы приехали за тобой. Ну же, шевелись!
Я послушно зашевелилась, покидала в сумку разбросанное по столу свое мелкое барахло и побрела к выходу.
— Бледная немочь, — добродушно обругала меня подруга, отступая, чтобы пропустить меня в коридор.
— Смотря с кем сравнивать, — пробормотала я.
Мы спустились во двор к машине. Я заглянула в салон и удивленно спросила:
— А где же мои Коляны?
Ирка поднялась на цыпочки, приставила ладонь козырьком ко лбу и ткнула пальцем в проулок:
— Во-он там, у памятника!
Вообще-то валун, у которого топтались мои родные и близкие, на высокое звание памятника не претендовал. То был своеобразный гранитный протокол о намерениях властей, обещавших когда-нибудь поставить на сем месте настоящий памятник Первой Учительнице. Обещание, высеченное на камне, было дано лет двадцать назад. Те начальники давно ушли на покой, а их Первая Учительница вполне могла уйти еще дальше и получить свой памятник уже совсем в другом месте, очень тихом и мирном…
Я приблизилась к мужу и сыну. Колян и Мася не заметили моего появления, и я с интересом прислушалась к их разговору. Ребенок тыкал пальчиком в высеченную на камне букву и настойчиво спрашивал:
— А это?
— Это мягкий знак, — голос мужа был безмерно усталым.
— А это? — повторил малыш.
— Мягкий знак.
— А это?
— Мягкий знак, чтоб его!
Я тихо хихикнула. Любознательный ребенок явно хотел, чтобы папочка озвучил буковку, а Колян, понятное дело, не знал, как произнести мягкий знак. Похожую ситуацию я пережила только вчера, когда Масянька требовал, чтобы я озвучила кавычки. Я очень старалась, но довести до понимания ребенка, что кавычки — не буква, а знак препинания, так и не сумела, зато в процессе затянувшихся объяснений потеряла голос и саму способность говорить по-человечески. От сознания собственного педагогического бессилия я уже готова была плакать, но тут мне на помощь пришел Колян.
— Кавычки — это вот что такое, смотри сюда! — объявил он Масе.
Ребенок послушно посмотрел на папу, после чего Колян резко сжал кулаки, эффектно выбросил из каждого по паре пальцев, разведенных буквой V, и этими растопырочками шумно поскреб воздух по обе стороны от своей головы:
— Шкря, шкря! Кавычки!
— Крявытьки! — повторил Масянька, придя в полный восторг от папиной пантомимы.