результатом! Аслан пал без сопротивления и без звука. Звуки издавала Ирка, упавшая сверху. Она тихо, но отчетливо прошипела в ухо поверженного: "Молчи, гад, а то хуже будет!" Гад послушно молчал.
— Хто-о та-ам? — послышалось из дома.
На крыльцо поспешно вылезла недремлющая баба Маша. Старушка так спешила, что едва не пронзила меня ножом, которым только что шинковала сало. Поежившись при мысли о том, что мой персональный театр миниатюр едва не пополнился мизансценой "Рябчик на вертеле", я посторонилась и пропустила бабушку к перилам. Оттуда, как с театрального балкона, открывался прекрасный вид на сцену, занятую двумя горизонтальными телами.
— Га-ав! — Такса Дуся развернулась и встретила появление хозяйки ленивым зевком.
Вероятно, в этой собачьей реплике содержалась определенная информация, потому что баба Маша воскликнула:
— Асланчик, ты?
— Я-а-а-а, — протяжно простонал придавленный Ослик.
— Молчи, гнида! — шикнула на него Ирка.
— А что это они делают? — Удивленная баба Маша показала засаленным ножом на Ирку и Аслана, вяло барахтающихся у крыльца.
— Абнымаюцца! — от волнения переборщив с акцентом, ответила я. — Сыльна любят друг друга! Жыницца будут!
— Прямо здесь? — кротко спросила бабушка.
— Заодно и помолвку отметим, — подсказала снизу Ирка.
И в подтверждение сказанного она звонко чмокнула полупридушенного Буряка в ухо, обслюнявив его, как кошка мышонка.
— Так я в погреб, за огурчиками! — Баба Маша снова радостно засуетилась.
— Лежать! — страшным шепотом скомандовала я парочке на асфальте и на цыпочках метнулась вслед старушке.
Бабушка как раз спускалась в подвал. Подождав, пока она полностью скроется в люке, я захлопнула тяжелую квадратную крышку и задвинула засов. Так, теперь любознательная старушка не будет нам мешать — это с одной стороны. С другой — в погребе бабуля будет в полной безопасности. Я пока не знала, как обернутся события, но предполагала, что мирный дворик желтого дома может стать ареной бурного сражения. Что и говорить, предприимчивая и темпераментная Леля меня впечатлила, я ожидала от нее многого!
Пробегая в обратном направлении через прихожую, я сдернула с вешалки пеструю линялую шаль и плюшевую шубу, служившую стратегическим продовольственным запасом многих поколений моли. Рядом на крючке висела капроновая бечевка с гирляндой прищепок. Я прихватила и ее тоже.
— Бабуля вне игры! — шепотом сообщила я Ирке, поспешно ощипывая со шнура гроздья прищепок. — Ирка, держи веревку, упакуй Ослика, чтобы не рыпался!
— Он уже не рыпается, — мрачно ответила подруга, поднимаясь с асфальта.
— Придушила?! — ахнула я.
— Ты что?! Сама чуть не задохнулась! От него разит, как из бочки, — он пьяный в дребадан!
Я спрыгнула с крыльца и склонилась над Асланом, которого Ирка рывком перевернула на спину. Ослик с явным трудом открыл мутные, как самогон, очи, моргнул, с пьяной нежностью назвал меня своей милой чертовкой и, окончительно истощив свои силы этим изысканным комплиментом, мгновенно отключился.
— Слушай, а у тебя и впрямь рожки! — оторвав внимательный взгляд от похрапывающего Ослика, удивленно сообщила мне Ирка.
Я поправила вздыбившиеся над ушами дужки очков и накрыла их бабкиной шалью. Очевидно, этот промежуточный образ матрешки с кавказским акцентом был таким неожиданным, что Ирка, потеряв бдительность, заржала. Я тут же на нее шикнула и напялила поверх своей куртки старушечий салоп.
— Джинсы подкати, — сообразив, что я маскируюсь под бабу Машу, подсказала подруга.
Я подвернула штаны до колен. Салоп, если хорошенько ссутулиться, закрывал мои ноги до середины икр, ниже виднелись теплые шерстяные носочки в веселую шотландскую клетку и основательные зимние ботинки, которые в равной степени любят подростки, туристы и старушки.
— Усы прикрывай, — посоветовала еще Ирка.
— Прикрою, не беспокойся. Сидите тихо! — с этими прощальными словами я открыла калитку, согнула спину вопросительным знаком и засеменила прочь от желтого дома.
Калитка с тоскливым скрипом затворилась. Я дернула головой, огибая сигнально-осветительный прибор, коварно раскачиваемый ветром. При этом все-таки чуток задела лицом тарелку-абажур, но картонный нос прекрасно самортизировал. Вот, уже есть польза от маскировки!
Я решительно продралась сквозь редкие колючие кустики, отделяющие тротуар от проезжей части, и потопала через дорогу, приволакивая ноги, как дряхлая развалина.
У домовладения напротив желтого дома бабы Маши большой опасной рыбиной замер синий автомобиль марки «Вольво». Мне очень хотелось своей нетвердой инвалидской поступью подойти прямо к нему, прижаться картонным носом к стеклу и, затеняя физиономию с двух сторон руками, внимательно всмотреться в полумрак салона. Меня чрезвычайно занимала личность водителя — я предполагала, что это Леля. Также мне было бы интересно увидеть, как она поведет себя, внезапно увидев за стеклом кошмарную носато-усатую рожу, всматривающуюся в автомобильное нутро с искренним и доброжелательным интересом людоеда Бармалея.
Да, меня так и разбирало проверить Лелины нервишки на крепость, но я строго-настрого запретила себе хулиганские выходки. Тихо радуясь тому, что мы с Иркой оставили «шестерку» за углом, так что она не выдаст наше присутствие, я обогнула капот «Вольво» и приклеилась животом к чужому забору в метре от приоткрытого водительского окошка.
— Галь, а, Галь? — противным старушечьим голосом позвала я.
Я не знала, знакома ли Леля с квартирной хозяйкой Аслана, поэтому на всякий случай старалась имитировать скрипучее сопрано бабы Маши. Смею думать, это у меня получалось неплохо! В свое время я частенько развлекала друзей-приятелей веселыми рассказами о нашей с бабой Машей жизни в желтом доме, разыгрывая уморительные сценки на два голоса. Впрочем, дряхлая подружка бабулькиной юности, соседка Галя, как мне помнилось, была туга на ухо. Это обстоятельство было мне на руку — можно было надеяться, что она попросту не услышит моих ложных призывов. В этой мизансцене мне не нужны были партнеры.
— Слышь, Галь, квартирант-то мой чего учудил? — громко пожаловалась я воображаемой собеседнице. — Приперся домой свинья свиньей!
Я сделала паузу, давая возможность «Гале» вставить ответную реплику, а водителю «Вольво»— опустить пониже стекло в окошке.
— Нет, не грязный! Пьяный он пришел! Ужратый, как зюзя! — возмущенно поведала я «Гале», в роли которой дебютировало дырявое ведро, с неведомой целью оставленное на скамейке у крыльца. Именно к нему я обращала свой пламенный монолог. — И ведь выбрал время, подлец! У него во времянке воды по колено, трубу прорвало, вещи плавают… Надо порядок наводить, а он только во двор вошел — сразу рухнул! Не мужик, а дрова!
Я перевела дыхание и продолжила "беседу":
— Что ты говоришь? Нет, я его водой отливать не стану! И по морде хлопать не буду, что ты! А ну, как и он меня в ответ хлопнет? Я пьяных жуть как боюсь! Упитый молодчик одинокой старушке не компания. Я вообще домой не пойду, попрошусь ночевать к кому-нибудь из соседей. Может, ты меня к себе возьмешь?
— Пожалуй, это можно устроить! — неожиданно густым басом отозвалось ведро.
Над ним стремительно воспарил ярко-красный светлячок, и одновременно с густым клубом табачного дыма до меня долетела следующая реплика:
— Ты, старая, никак забыла, что бабка Галина уже второй год как померла? Она теперь не тут, на кладбище прописана! Ты туда к ней попросись, там самое место для полоумной старухи, которая сама не спит и другим не дает!
— Какой сон, всего десять часов! — едва не вывалившись из роли, огрызнулась я.
— Ма-аня! Маняша! Ходь сюды! — послышалось с другой стороны улицы.
Я не вдруг сообразила, что «Маняша»— это я, а когда сообразила, то поспешно развернулась и сощурилась так, словно и впрямь была подслеповатой старушкой. Со стороны дома, соседствующего с жилищем бабы Маши по улице Дедушкина, несся искаженный и потому с трудом узнаваемый голос моей подруги — писк пополам с хрипом. Такие звуки могла бы издавать умирающая от чахотки гигантская мышь или певец Витас, подхвативший фолликулярную ангину. Я догадалась, что Ирка тоже «косит» под старушку. Наверное, перелезла на участок соседей через символический заборчик между домовладениями.
— Те же и Чацкий…— пробормотала я себе под нос, отмечая появление на сцене нового лица.
Крупная фигура в белом дергалась над забором, размахивая руками, как кукла Пьеро. Похоже, Ирка сообразила себе сценический костюм, сдернув с веревки пододеяльник!
— Матрена, ты, что ли? —«узнала» я, делая пару нетвердых шажков от забора, за которым сердито, как Змей Горыныч, пыхал дымом какой-то потомок покойной бабы Гали.
— Матрена, конечно! — не без сарказма подтвердила Ирка. — Кто ж еще? Ходь сюды, Маня! Моих дома никого нет, в гостях ночуют, так я тебя пущу. Будем вместе куковать. А квартирант твой один до утра перекантуется.
— Так у него ж там потоп! — напомнила я, кособоко трюхая через дорогу.
— Ну и что? Говорят же, что пьяному море по колено! — дребезжаще засмеялась Ирка-Матрена. — Авось не потонет!
— Молодец! — одобрительно прошептала я, входя в чужую калитку, предупредительно распахнутую для меня подружкой. — Если после всего сказанного Леля не ринется убивать Аслана, я буду считать ее великой гуманисткой. Мы нарисовали такую соблазнительную картинку, что от убийства не удержался бы даже Махатма Ганди! Невменяемый пьяный мужик, потоп в доме, никаких свидетелей — может, и не хочется ей убивать, да жаль будет упускать такой случай!
— Та-ак! — зловеще произнес капитан Лазарчук, увидев белые "Жигули"-"шестерку", припаркованные у дома номер сто семнадцать со стороны улицы Самолетной.
Правыми колесами «шестерка» влезла на клумбу, но отнюдь не это обстоятельство вызвало откровенное неудовольствие капитана. Заглянув в салон, он обнаружил, что машина пуста. Если бы не необходимость соблюдать тишину, Лазарчук с удовольствием разразился бы сейчас громкими ругательствами.