Видел недавно Артура, он что-то пишет, дружит с Андреем Тарковским, тот кончил картину. Лёва Кочерян поехал с Кеосаяном в Молдавию снимать «Красных дьяволят», а потом поедет в Киев снимать фильм самостоятельно по Артурову сценарию. Видел Эдика[11], он хочет сделать про меня передачу на телевидении. Епифан 1-го июля играет премьеру у нас, ввелся в «Только телеграммы», пьеса плохая. Но он много пишет и рисует, и еще ест. Люся спит, она пока не работает, но мы на эту тему избегаем даже говорить, она сразу в слезы. Дети здоровы (чтоб не сглазить). Скоро поедем в Сухуми, там папочка с Женей отдыхают.
Вот и все.
Целую тебя, Васёчек! Пиши!
Сейчас буду писать песню, а то обленился и очень давно ничего путного не сделал.
Васёчек
В это письмо Володя вложил вырезку из какой-то центральной газеты с рецензией, очень хвалебной, на спектакль «Жизнь Галилея» известного театрального критика Инны Вишневской, где всего только один абзац касался исполнителя главной роли: «Зритель с надеждой смотрит на сцену, на сильного, коренастого человека с простым лицом и руками труженика, Галилея – Высоцкого».
Такое советское иезуитство: вроде и не фигура умолчания, но упомянутая вскользь, слегка…
25 декабря 1966 годя я прилетел из Магадана в Москву – один из моих приятелей сумел сделать мне командировку в ЦК ВЛКСМ по каким-то редакционным надобностям моей магаданской газеты.
Володя пришел на следующий день, и едва раздевшись, после обычных слов «как здорово, что приехал» и радостных объятий, потянулся за гитарой со словами «я сейчас тебе кое-что покажу». И я услышал…
Что сегодня мне суды и заседанья —
Мчусь галопом, закусивши удила.
У меня приехал друг из Магадана,
Так какие же тут могут быть дела.
Он привез мне про колымскую столицу
небылицы, —
Ох, чего-то порасскажет он под водку
мне в охотку!
Может, даже прослезится
долгожданная девица —
Комом в горле ей рассказы про Чукотку.
Не начну сегодня нового романа,
Плюнь в лицо от злости – только вытрусь я:
У меня не каждый день из Магадана
Приезжают мои лучшие друзья.
Спросит он меня, конечно, как ребятки —
все в порядке! —
И предложит рюмку водки без опаски —
я в завязке.
А потом споем на пару —
ну, конечно, дай гитару! —
«Две гитары» или нет – две новых сказки.
Не уйду – пускай решит, что прогадала, —
Ну и что же, что она его ждала:
У меня приехал друг из Магадана —
Попрошу не намекать – что за дела!
Он приехал не на день – он все успеет, —
он умеет, —
У него на двадцать дней командировка —
правда, ловко?
Он посмотрит все хоккеи —
поболеет, похудеет, —
У него к большому старту подготовка.
Он стихов привез, небось, два чемодана, —
Хорошо, что есть кому его встречать!
У меня приехал друг из Магадана, —
Хорошо, что есть откуда приезжать!
Я был тронут до невозможности. В этом тоже был весь Володя: он любил и умел делать подарки.
Поговорив о том о сем, я вдруг слышу. что мы идем встречать Новый год к Андрею Вознесенскому.
– Васёчек, что это значит «мы идем», – невольно вырвалось у меня.
– Он пригласил.
– Да, он пригласил тебя, а я тут при чем?
– А я ему сказал, что ты приезжаешь из Магадана, и когда мы оба в Москве, то Новый год всегда встречаем вместе. И он сказал, приходите вместе.
– Да, но я же не один…
– Я ему сказал, что у тебя шалава, он говорит, пускай приходит с шалавой…
Так мы новый, 1967 год встречали у Андрея Вознесенского на Котельниках. Было очень весело. Были еще Веня Смехов и Валера Золотухин – их всех, как ведущих артистов спектакля «Антимиры» по стиха Андрея, он пригласил к себе. Где-то после часа стали подтягиваться и другие гости: пришла Майя Плисецкая с Радионом Щедриным, пришла моя сестра с мужем, скульптором Фёдором Фивейским, и еще кто-то был с ними, кто и пригласил их к Вознесенскому.
Чуть позже пришел и Юрий Петрович Любимов, захвативший сразу внимание всех рассказом о беседе с помощником Брежнева. Ему Юрий Петрович объяснял очередной задуманный им спектакль, и этот чиновник иногда, показывая на свои брови указательным пальцем, а потом поднимая этот палец кверху, говорил только одну фразу «не одобрит», то есть Леониду Ильичу не понравится.
Потом Андрей читал свои новые стихи. Они были написаны карандашом на каком-то толстом журнале, перевернутым «кверху ногами». Потом, когда Андрей закончил читать и начался опять какой-то общий разговор, я улучил момент и спросил его, почему он пишет стихи на перевернутых страницах. Его ответ меня поразил: на напечатанном «кверху ногами» тексте слова стихов не врезаются в бумагу, и их легче заменять, когда ищешь варианты эпитетов или рифм.
Накануне у Вознесенского вышла книга «Ахиллесово сердце», и всем гостям она была подарена с автографом автора. Мне он написал: «Гарик, когда-то у меня были такие строчки: “эх, гадай – кому в Магнитку, кому – в Магадан”. Тогда это было страшно. Теперь как хорошо, что ты в Магадане, потому что страшно тут».
Я вернулся в свою магаданскую газету. А в первых числах июля получил от Володи такое письмо.
Васёчек! Друг мой драгоценный!
В первых строках письма – шлю тебе привет! Как-то я уже привык, что ты чуть-что – и в Москве. Но вот ты не едешь. Уже и съезд прошел, и евреи агрессивно и вероломно себя ведут и самые длинные дни наступили, ан ты не едешь. Вот и пишу. Книги твои получили – премного благодарны.[12]И тебе в ответ обещанное пошлем. Я только что приехал из Ленинграда из белых ночей. Тебя этим не удивишь, а мне в диковинку – ночь, а светло.
Страшно, аж жуть! В Питере снимаюсь в самой наиглавнейшей роли в фильме «Интервенция». Не очень большая, но наиглавнейшая роль большевика Бродского Евгения Израйлевича, партийная кличка Воронов. Устою, потому что все ночи провожу в поездах. Вот сегодня приехал и сегодня уеду. Спать в поезде – не сплю. Вчера, когда ехал туда, в купе попался полярник. Пил, сквернословил, жалился на жизнь и соблазнял алкоголем. А мне этого нельзя – пить и сквернословить. Я культурный человек. И не спать нельзя – я нервный. А он мне на женщин жаловался и хвастал сберкнижками. А сегодня, когда ехал сюда, в купе попался Валя Никулин и беседы начались нескончаемые, с налетом шизофрении и достоевщины. Устал!
В театре – затишье. Осиротели мы, потому что главный болен и лежит в больнице. У него – желтуха, а вообще – неизвестно что. Потому что врачи спорят и проводят время в поисках истины. Мы к нему иногда ездим. Он очень пожелтел и вид у него не очень. Сейчас желтизна спала и уступила место белизне. Пить ему нельзя и работать тоже, а он без етого, особливо без работы – не может.
Мы репетируем с ассистентами «Пугачёва». Выпустим, наверное, в сентябре, после отпуска. С 12 июля по 1 сентября будет отпуск. Я буду в Одессе, потому что там натурные съемки «Интервенции».
Вот какая я сука. Только через 5 дней стал писать продолжение. Я, Васёчек, как челнок. В Ленинград и обратно, а вот вчера съездил в Брислав – это западная Белоруссия. Там Виктор Туров снимает фильм «Война под крышами», и я ему возил песни. Он их взял.
Теперь насчет песен. Не пишется, Васёчек! Уж сколько раз принимался ночью – и никакого эффекта. Правда Зоя, та, что Оза[13], сказала, что и в любви бывают приливы и отливы, а уж в творчестве и подавно. Так что я жду следующего прилива, а пока ограничиваюсь обещаниями, что скоро, де, напишу целый новый цикл про профессии. Когда и как это будет еще не знаю, но обещаю.
Сегодня приехал один парень из Куйбышева, я недавно ездил туда на один день петь. Пел 2 концерта. Очень хорошо встретили, а этот парень привез газету и в ней написано, что я похож на Зощенко. Ну вот! Роятся всякие темы, но боюсь трогать, потому что кое-что испортил.
Детей мы отправили с детским садом и яслями на дачу. Люсечка моя отдыхает и изучает всякую всячину из сельхоз. жизни. Про Лысенку изучает. Очень трагичная история. Как он, Васёчек, много погноил людей, и живет, гад, и ничего.
Васёчек! Друзей нету, все разбрелись по своим углам и делам, очень часто бывает грустно, и некуда пойти голову прислонить. А в непьющем состоянии и подавно. А ты, Васёчек, в Магадане своем двигаешь вперед журналистику и к тебе тоже нельзя пойти, потому что пойду в Одессу – надо детишков кормить, они махонькие, ручонки тянут, есть просють.
Артура видел в Ленинграде. Он в новом романе и в делах и завтра поедет к себе в имение двигать литературу. Акимов начинает снимать на Мосфильме кино. Какой-то сценарий из трех новелл. Он одну будет делать. Сам пробил.
Очень ругался на начальство киношное. Оно все – ретрограды да консерваторы. Но вот он как-то пробивается и будет двигать кинематограф. Ялович двигает режиссуру и ставит какую-то гадость в Ленкоме.
Епифан[14]ничего не двигает. Он продает машинку и уезжает в Керчь отдыхать, не отдавши мне долга.
– Я, – говорит, – ничем тебе помочь не могу! Я, – говорит, – много ездил и все пропил и еще от меня жена ушла. А она, действительно, ушла, и уже и суд был и развели их, как говорится, в стороны. Жорка хорохорится, но очень сам растерян.
Бабы, Васёчек, это зло, от них все болезни наши душевные и нервные, а также и грехи наши тяжкие.
Любимов до сих пор болеет, в театре – видимость работы. «Пугачёва» репетируем. А сегодня был один человек из музея Маяковского и излагал, как надо читать стихи. А потом сломался маг