– А тебе можно после больницы?
– А то!
Он куда-то позвонил, быстро переговорил с кем-то и сообщил, что мы идем в лучшую сауну столицы. Она располагалась в комплексе бассейна «Москва» (что был на месте взорванного храма Христа Спасителя, теперь восстановленного) и предназначалась только для избранных. В этой сауне нередко проводили по полдня две закадычные подруги – Екатерина Фурцева и Людмила Зыкина.
Мы позвонили Севочке Абдулову, пригласили присоединиться к нам, у него был Лёша Чардынин, известный кинооператор, снявший не так давно фильм «Журналист» режиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова, и мы вчетвером оказались в этой знаменитой сауне. Парилка в ней была и вправду отменная и уже к нашему приходу нагрета до 110 градусов. Я по дороге купил пластмассовую мыльницу – ту, которая состоит из двух половинок, входящих одна в другую.
– А это еще зачем? – поинтересовался Володя.
– А я одну половинку мыльницы дам тебе, а другую оставлю себе, и мы будем краями этих пластмассовых крышечек «соскабливать» пот с тела, освобождая таким способом поры для нового выделения пота. Этой премудрости меня научили борцы, сгонявшие в парилке набранный вес…
– Васёчек, да ты просто профессор в ентом деле. Вот что значит прожить всю жизнь возле Сандуновских бань.
Внутри, в предбаннике, сауна была обложена деревом и вся устелена коврами. На маленьком столике в углу стоял огромный самовар, на столе были разложены в вазочках конфеты, сушки всех сортов, даже с солью – для пива, которое мы с собой прихватили, загрузив его сразу в холодильник. Еще в этом большом предбаннике была огромная ванна для гидромассажа. Но самое замечательное было то, что прямо из парилки здесь можно было нырять в бассейн.
Володя не скрывал своего удовольствия, что вот как у него и тут «все схвачено».
Просидели мы в сауне почти до вечера, а потом отправились в ресторан «Узбекистан», что на моей памятной Неглинке. В общем, как говорится, расслабились по полной программе.
Чуть забегая вперед, скажу, что и одну из наших последних встреч мы провели с ним в сауне.
1 мая 1977 года мне надо было по делам заехать к сводной сестре моей жены Елене Силантьевой, чей муж работал в «Известиях». У этой газеты был свой Дом творчества в Красной Пахре, и вот туда мне пришлось ехать.
…На парковочной площадке Дома творчества одиноко и гордо красовался Володин «Мерседес» болотного цвета. Припарковавшись с ним рядом, я подумал, какая же нескладная, какая-то кургузая моя «Волга» рядом с его элегантной машиной. Мне вдруг вспомнилось описание Гоголя мебели в доме Собакевича, где стол, табурет, каждый стул словно кричал «и я Собакевич»… Вот и моя машина словно кричала «я совок, я самый настоящий совок»…
Выйдя из машины, я чуть ли не столкнулся с Володей. Обнялись.
– Васёчек! Ты как здесь?
– Да надо, по делу. А ты?
– Понимаешь, Марина приехала на три дня. А тут праздники. Куда деваться… И вот Надеин, читал, наверно, такого, пригласил сюда. Слушай, я сауну заказал. Говорят, здесь она отличная. Пойдем.
– С удовольствием. На минутку только зайду к Силантьевым.
И мы засели в сауне. Парились и не могли наговориться. Давно, с год не виделись. В основном говорил Володя, и все о своих проблемах: запретах на официальные концерты, о выбрасывании уже написанных и записанных песен из фильмов, о неутверждениях на ту или иную роль в картинах, куда его звали и хотели снимать режиссеры, но не позволяло этого руководство киностудий.
У меня вроде все было неплохо. Я стал известным поэтом-песенником (ненавижу это словосочетание, но от него никуда не деться), в ходу у меня на то время было несколько хитов, что приносило приличные деньги. Печатал стихи, правда, очень редко, но меня это не очень огорчало тогда, ибо причина была почти не зависящая от меня: я просто писал такое, что в то время не печатали по идеологическим причинам. Писал «в стол», а это не вдохновляет, а даже совсем наоборот. К тому же надо было быть, как теперь сказали бы, в определенной тусовке, входить в компанию тех, кто тусуется вокруг какого-нибудь журнала. А я сроду был волком-одиночкой, ни с кем особо не общался, что, в свою очередь, тоже затрудняло публикацию стихов.
Короче, я слушал Володю, и столько было в его словах горечи и обиды на происходившее с ним, что мне как-то неловко стало за то, что у меня жизнь просто «малина» по сравнению с его проблемами, и казалось даже странным, что он до сих пор не запил. А он «держался на торпедах» – вшитых в верхнюю часть ягодиц «спиралях», которые уберегали от желания выпить.
На теле – он мне показал – это было что-то вроде темной родинки величиной со спичечную головку.
Особенно он переживал, что не вошла в фильм «Как царь Пётр арапа женил» его гениальная песня «Купола».
– Понимаешь, Васёчек, она должна была идти на титрах, и весь бы смысл картины был бы намного глубже, он был бы про державу, «что прокисла, опухла от сна», которую Пётр хоть и поднял на дыбы, да лошадь увязла по стремена в жирной да ржавой грязи… Ужасно обидно…
Просидели мы с ним в сауне часов пять. Когда пришли к Надеиным, Марина была вне себя от злости. Еще бы, приехала на три дня, а муж сгинул куда-то чуть ли не на весь день. Мне было неловко, что я тому причиной, я тихонько, чтоб никто не слышал, извинился перед ней. В ответ она только улыбнулась своей очаровательной улыбкой.
А в то лето 1968-го Володя вскоре уехал куда-то в Сибирь сниматься вместе с Валерой Золотухиным в фильме «Хозяин тайги».
Где-то в конце августа – звонок.
– Васёчек, привет! Как хорошо, что я тебя застал.
– Привет. А ты откуда?
– Я с Казанского вокзала. Только приехал. Ты будешь дома?
– Да.
– Тогда я еду к тебе.
Едва он вошел, весь какой-то нетерпеливый, с гитарой за плечами, сел, закурил и сказал:
– Хочу тебе кое-что показать…
И я услышал:
Протопи ты мне баньку по-белому…
Он закончил петь, а я сидел и молчал. Потом попросил еще раз.
– Васёчек, мне кажется, – наконец, заговорил я после короткой паузы, – что все, бывшее до этой песни, – все это была разминка. А настоящее – только начинается.
– Ты знаешь, Васёчек, и мне так кажется.
Вскоре приехала Марина (моя Света уже была в Москве), и у нас начались бесконечные посиделки то у меня, то у Феди Фивейского в мастерской, то еще у кого-то. Володе хотелось показать Марине, какой у него замечательный круг друзей, людей творческих и потому интересных.
Но чаще всего Володя с Мариной были у меня. Марине очень понравились моя мама, и они часто вдвоем в другой комнате подолгу о чем-то говорили. А когда мама на кухне начинала что-то нам готовить к столу, Марина непременно тут же говорила:
– Надежда Петровна, я хочу вам помочь…
На что мама, конечно, говорила «не надо», но Марина всегда умела настоять на своем.
Володю моя мама очень любила, знала все его слабости, но никогда не осуждала, а принимала таким, каким он был. Правда, нередко подтрунивала над ним, прозвав «многостаночником». Ведь когда появилась Марина, у Володи еще продолжались отношения с Татьяной, да и с Люсей он не собирался расходиться. Бывало, спросит его:
– Ну, что, многостаночник, как дела? Управляешься?
– Ой, Надежда Петровна, и не говорите… С трудом…
В доме на улице Горького у нас с мамой было две комнаты – большая, метров двадцать с лишним, и маленькая, метров десять. И были еще очень милые соседи, занимавшие две остальные комнаты в квартире. И была очень большая кухня, куда Володя любил выходить покурить и побыть одному, подумать о чем-то о своем или поболтать с мамой, когда она что-то нам готовила.
В один из дней, когда они с Мариной были у меня, когда ко мне только что приехала Света, я, выходя из маленькой комнаты (она была рядом с кухней), услышал обрывок Володиной фразы (он о чем-то говорил с моей мамой на кухне):
– Я знаю, Надежда Петровна, что вам очень понравилась Света, она и красива, и умна, и вообще все при ней, но Васёчек, думаю, на ней не женится…
– Почему ты так думаешь? – спросила мама.
– Не знаю. Мне так кажется.
А ведь как в воду глядел.
Когда он пришел ко мне впервые с Татьяной, я потом спросил маму, как ей новая пассия Володи.
– Красивая, – сказала мама. – Но, по-моему, стерва…
Это суждение оказалось со временем на удивление точным.
Однажды Володя, еще до приезда Светы в Москву, как-то зашел ко мне и говорит, что вот, Таня пригласила нас на обед. Мы купили выпивки и приехали к ней…
Обед был очень вкусный. Да и мы что-то с собой из закусок прихватили, короче, сидели «выпивали и закусывали», и прилично набрались все трое…
Володя скоро «отключился» и заснул, а мы с Таней вдруг… стали целоваться, притом так, что до близости оставался один шаг… (Конечно, в подсознании, наверно, оживали все признания Володи в любви к Марине, его восторги ею и тоска по ней, поэтому, видимо, в моем пьяном воображении Татьяна представлялась всего лишь как просто «физиологическая потребность», не более того.) Она была в джинсах. Я их расстегнул, она помогла их снять… и тут в моем пьяном мозгу что-то «турмкнуло», я понял, что дальнейшего делать нельзя… Встал и ушел, сел в такси и приехал домой.
Назавтра Володя заехал ко мне, я ему все, как было, честно рассказал и извинился за непотребное свое поведение. Он ответил, мол, очень хорошо, что он это узнал от меня, а не от Тани, и добавил: «Все, проехали и забыли… Чего по пьянке не бывает».
И мы действительно забыли о происшедшем, тем более что вскоре приехала ко мне моя Света, а через несколько дней и Марина прилетела в Москву. И этот неприятный эпизод, само собой, забылся окончательно.
Но Володя не порвал с Таней, и каждый раз, когда Марина уезжала (а в Москве она бывала от силы две недели – она тогда еще вовсю снималась, играла в театре, да и трое детей тоже требовали немало забот и времени), возвращался к своей Татьяне…
В один из приездов Марины (как мне потом рассказал Володя) они были в гостях у собкора газеты «Юманите», который был приятелем Марины, и Татьяна, каким-то образом узнав об этом, заявилась к этому Леону (так, по-моему, звали этого журналиста) и устроила дикий скандал Марине, выложив ей все начистоту, сказав, что она и красивей, и моложе (а она действительно была очень красива в ту пору, чем-то отдаленно похожа на Брижит Бардо), и что все равно поэтому Володя предпочтет ее, а не стареющую французскую кинозвезду…