Необычный образ Кола, отдаленный во времени от других персонажей повестей и романов Роллана, несет в себе черты, свойственные его далеким правнукам. Роллан сближает Кола с Сильвией в «Очарованной душе», называя ее «внучатой племянницей Кола Брюньона», и даже с Жан-Кристофом («Кола Брюньон-это Жан-Кристоф в галльском и народном духе»). Он говорит, что Кола Брюньон, как и другие его герои — Жан-Кристоф, Клерамбо, Аннета, Марк, — живут и умирают ради счастья всех людей.
Сопоставление Кола с персонажами другой эпохи, людьми с богатым духовным миром, действующими в драматических ситуациях нового времени, нужно Роллану для того, чтобы подчеркнуть серьезность замысла произведения, написанного в веселой галльской манере.
При создании образа Кола Брюньона Роллан воспользовался сведениями о жизни и характере своего прадеда по отцовской линии — Боньяра. Как и наш друг Кола, он родился в Бревека и Кола, он ведет «Дневник». Боньяр, по мнению Роллана, воплотил в себе галльский дух, жизнелюбие, любознательность, народную мудрость — черты, которыми наделен Кола Брюньон.
Дух предков жил и в самом писателе, что, по его словам, помогало ему при создании образа Кола. «Я знаю, — говорил о своем прадеде в „Воспоминаниях“ Роллан, — чем я обязан тебе, старик: ты за многое брался, много пытался, хватал, смаковал, расточал и никогда жить не уставал; эту жажду борьбы и знания, жадную любовь к жизни, несмотря ни на что, ты метнул в день моего появления на свет…» «Дед мой, Кола Брюньон, сызмальства учил меня…»
На русском языке перевод «Кола Брюньона» появился в 1922 году. В письме от января 1923 года А. М. Горький писал Роллану: «Сейчас кончил читать «Кола Брюньон» в петербургском издании «Всемирной литературы»… Вот поистине, создание галльского гения, воскрешающее лучшие традиции Вашей литературы!»
По мотивам «Кола Брюньона» советский композитор Дм. Кабалевский написал оперу «Мастер из Кламси» (1937), художник Евг. Кибрик создал цикл иллюстраций к «Кола Брюньону» (1934–1936), который высоко оценил Роллан.
В 1932 году новый перевод «Кола Брюньона» осуществил М. Лозинский.
«КОЛА БРЮНЬОН» НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ[47]
Есть переводы, которые надолго приобретают репутацию классических или даже «абсолютных». Одно из почетных мест среди классических произведений советского переводческого искусства занимает перевод «Кола Брюньона» Ромена Роллана, осуществленный Михаилом Леонидовичем Лозинским (1886—1955) в 1932 году.
Этот перевод явился важнейшей вехой в развитии советского переводческого искусства. Он продемонстрировал принципиально новые методы решения труднейших переводческих задач, доказал их эффективность при последовательном их проведении, выявил на практике целую серию приемов, через посредство которых эти методы могут успешно применяться. Перевод М. Л. Лозинского перечеркнул и отменил предыдущие переводы «Кола Брюньона», слабость которых в сопоставлении с этим трудом обнаружилась с полной отчетливостью.
Повесть Роллана трудна для перевода главным образом потому, что она насквозь проникнута стихией народной речи. Ее стилевая специфика ярка и сознательно «педализирована» автором, цель которого прославить — но не путем деклараций, а чисто художественными средствами,— бессмертный «галльский дух» французского народа. Роллан здесь далек от стилизации «под старину», хотя действие повести протекает в начале XVII века, не стремится натуралистически воспроизвести местные диалекты. Язык и стиль повести находятся в органической, неразрывной связи с ее содержанием. Написана она в основном современным французским языком с немногочисленными вкраплениями архаической лексики, позаимствованной у писателей XVII века — Рабле, Монтеня, Амио, и с некоторыми старинными синтаксическими конструкциями, сохранившимися главным образом в давно устоявшихся пословицах и поговорках.
Образ Кола Брюньона был задуман автором как большое типическое обобщение и даже более того — как образ символический. Идея типизации руководила писателем и при изображении всей общественной и бытовой среды, плотью от плоти которой является Кола, человек из народа, поднимающийся над своим окружением лишь благодаря тому, что в нем с наибольшей силой проявляются лучшие черты, свойственные народу. «Жив курилка!» — в этом подзаголовке-девизе весь смысл повести.
Стихийный материализм героя повести, его жизнелюбие, привязанность к земным радостям, влюбленность в красоту мира, неутомимая активность заставляют его впитывать в себя, как губка, все впечатления бытия. Этим определяется и выбор лексики в «Кола Брюньоне»: в значительной своей части она выражает вещественное, физически ощутимое, конкретное. Переводчик «Кола Брюньона» должен, следуя за автором, заставить читателя почувствовать прелесть многокрасочного и бесконечно разнообразного материального мира, среди которого протекает жизнь человека. Чтобы достичь этого, необходимо мобилизовать все богатства русской синонимики, ища слова, выражающие конкретно-чувственные представления. При этом лексика должна быть по-раблезиански «вкусной», эстетически утверждающей внешний мир.
Однако главное в стилистическом строе книги Роллана — разговорно-фамильярная речевая тональность, выражающая простоту и непосредственность восприятия жизни народными персонажами повести, импульсивную реактивность ее главного героя. Речь Кола и других народных персонажей стилистически складывается преимущественно из лексики сниженной, порою грубоватой, отличающейся яркой экспрессивностью. Жизнерадостность, веселье, «галльский» юмор, выражающие нравственное здоровье народных героев повести, преломляются в речи Кола, его дочери и других действующих лиц в острых репликах, лукаво-иносказательных оборотах и (бесчисленных шутках и прибаутках. Найти и выдержать общую тональность в пределах разговорной лексики русского языка, выбирать слова и фразеологизмы, наиболее оправданные,— задача, которая под стать только переводчику сильного литературного дарования.
Большую, принципиально важную роль в речевой структуре повести играют обильно насыщающие текст рифмы и аллитерации. Созвучия, перезвоны подчеркивают материальную, музыкальную сторону речи. Они повышают ее эмоциональный градус, «работают» на броскость афоризма, остроту диалогической пикировки, комизм ситуации. В лирических местах повести рифма придает речи взволнованную напряженность, приподнятость. С рифмовкой тесно связана то и дело возникающая в тексте ритмизация, причем ритмический аллюр речи достигается главным образом равно-сложностью отрезков, на которые она членится. Для того чтобы воспроизвести на русском языке эти особенности речевой структуры «Кола Брюньона», недостаточно владеть основами стихотворной техники. Здесь нужна особая виртуозность и изобретательность ввиду своеобразия текстовых условий. Рифма, с одной стороны, не должна быть изысканной (в подлиннике преобладают простые рифмы), с другой стороны, она обязательно должна быть ударной, броской, запоминающейся.
Далеко не прост вопрос о передаче ритмики оригинала. Традиционными и, казалось бы, очевидными путями здесь идти нельзя. В силу того, что ритмо-рифменные куски тесно спаяны с прозаическими, переводчик не может воспользоваться той мерой свободы, которая обычно допускается при переводе стихов. Ведь прозаический текст все-таки преобладает, а в нем допустимы значительно меньшие отклонения от прямого смысла подлинника.
Наконец, текст повести пестрит пословицами и поговорками. Известно, что большинство пословиц Роллан прямо заимствовал из сборника Леру де Ленси «Французские пословицы». Ряд пословиц, однако, сочинен самим Ролланом, некоторые же представляют собой видоизменение существующих или сплав нескольких в одну.
Предшественники Лозинского не только не осознавали всех стоявших перед ними задач, но даже в осуществлении тех, которые были более или менее очевидны, не оказались на высоте оригинала.
В специальных работах, посвященных Р. Роллану, можно найти ряд верных и тонких замечаний о переводе Лозинского. Но в них рассматривалось главным образом его соотношение с оригиналом. Лозинский выказывает себя на протяжении всего перевода мастером конкретного слова, передающего не только видовое понятие, но и чувственное ощущение, вызываемое предметами материального мира. Часто для создания такого эффекта привлекаются слова народно-разговорного обихода. Boт пример: «...над дубом узлистым, над кленом лоснистым». В оригинале буквально — «узловатый» и «гладкий». Лозинский не только находит усилительный народный суффикс «ист», но вместо нейтрального «гладкий» вводит выразительное своею чувственной конкретностью прилагательное «лоснистый». Глубокая рифма усиливает впечатление чувственной ощутимости образа. В «раблезианских» перечислениях, где, казалось бы, конкретность равно задана для всех переводчиков самим оригиналом, Лозинский находит особенно сочные слова и словосочетания. Отвлеченным отглагольным существительным он предпочитает конкретный глагол: «...я слышу сегодня с утра, как шумят мельницы на реке, как кузнечный мех скрипит невдалеке, на наковальнях молотки звенят веселым плясом, на досках резаки рубят кости с мясом, как лошадь фыркает и пьет, как сапожник постукивает и поет, грохот колес на дорого, стук башмаков многоногий, щелканье бичей, трескотню прохожих, гомон голосов, звон колоколов...» Цель таких нагромождений — выразить прелесть реального мира в его многообразии. Поэтому у Лозинского в них не допускаются слова, вызывающие отчетливо неприятные чувственные ассоциации.
Текст «Кола Брюньона» полон живых и свежих метафор и сравнений. Свойственное герою повести поэтическое восприятие мира выражается в обилии уподоблений, делающих мир близким и понятным человеку, его родным домом. Уподобления Коли всегда конкретны. Такой же житейски-конкретный характер носят метафоры-олицетворения. Лозинский, как правило, стремится к максимальной конкретизации трона и к его точности. Например, о реке он говорит: «...Ионной, которая кружит и кружит среди лугов, подобно резвой собачке...». Река петляет, «кружит» — этим и