Надо сказать, осталось немного. Внушительного вида груда кирпича и щебня, успевшая зарасти травой, почти на самом верху этой пирамиды росла березка. Тоненькие веточки покачивались на ветру.
– Мы ее пересадим, – точно читая мои мысли, сказала матушка. – Она как символ воскрешения нашей обители.
– Когда взорвали храм? – спросила я.
– В начале сорок девятого года. Хотя разрушать его начали значительно раньше. Я уже сказала, под конец войны здесь устроили тюрьму, точнее, лагерь для военнопленных. Они строили железную дорогу, тут, по соседству. Храм начали разбирать, требовался строительный материал.
– Зачем было взрывать храм? – удивилась я. – Ведь его все равно разбирали.
Матушка пожала плечами:
– Сейчас трудно понять, почему люди с таким упорством уничтожали все, что говорило о вере… Впрочем, почему тогда? И сейчас найдется немало людей, которым бы хотелось все уничтожить.
– Что вы имеете в виду?
Матушка вроде бы размышляла, стоит ли отвечать на этот вопрос.
– Когда мы с сестрами приехали сюда, нас встретили неласково. И до сих пор… Никто из Рождествена ни разу не был на службе в монастыре.
– Вы сказали, что вам помогает вся округа? И в верующих недостатка нет.
– Все так. Но среди них нет ни одного из этой деревни. Ни одного.
– Странно. Почему они так настроены против монастыря? – подала голос Женька.
– Это трудно объяснить. Возможно, потому, что тут содержались военнопленные. Во время войны из Рождествена ушли на фронт все взрослые мужчины. И ни один не вернулся.
– Да, но при чем здесь монастырь? – не уступала я.
– Не знаю, – вздохнула матушка. – Мне трудно понять этих людей. Я пыталась наладить отношения – просто для того, чтобы жить как добрые соседи, но и этого не получилось. В прошлом году приезжала делегация из Германии. Хотели поставить памятник немецким военнопленным, погибшим здесь. Однако это вызвало такое возмущение среди местных, что идею пришлось оставить. Конечно, я опять-таки могу понять их, ведь памятника погибшим односельчанам в деревне нет, и вдруг монумент немцам. Обидно. Но ведь прошло столько времени, неужели мы так никогда и не научимся прощать?
– Здесь есть немецкое кладбище? – спросила я.
– Нет, – матушка покачала головой. – Никто не знает, где их хоронили. А монумент поставили в Марфине, на городском кладбище стоит общий крест, обозначающий символическую могилу.
Мы продолжали стоять возле разрушенного храма, в поле нашего зрения появился экскаватор.
– Как видите, восстанавливать практически нечего, – сказала матушка. – Расчищаем место для строительства на старом фундаменте. Хотите взглянуть?
– Да, – дружно кивнули мы.
Матушка решительно направилась к экскаватору, из-за шума разговаривать стало почти невозможно, и мы примолкли. Обойдя экскаватор, мы оказались на расчищенной площадке, обнесенной колышками с натянутыми между ними веревками. В довольно глубокой яме отчетливо видны были каменные блоки фундамента, которые освобождали от земли четверо мужчин в темно-синих комбинезонах. Один из них, парень лет двадцати семи, в смешной соломенной шляпе, сидел на корточках и что-то разглядывал.
– Это археологи, – пояснила матушка. Молодой человек, услышав ее голос, поднял голову и весело нам улыбнулся.
– Добрый день, – сказал он, перевел взгляд с меня на Женьку и спросил: – У вас, матушка, гости?
– Журналисты, – ответила она. – Хотят написать о нашей обители.
– Понятно. – Парень ловко выбрался из ямы, вытер руку о комбинезон и протянул ее мне: – Волков Герман Сергеевич. А это мои бойцы.
Трое ребят, которым было лет по двадцать, молча нам кивнули и продолжали копаться в земле.
– Нашли что-нибудь интересное? – спросила Женька, пожимая протянутую ей руку.
– А вы не представились, – хихикнул он.
– Евгения, а это моя подруга Анфиса.
– Вы из Марфина? Не припомню таких красавиц среди наших журналистов.
– Нет. Мы издалека.
Узнав, откуда мы прибыли, Герман Сергеевич уважительно молвил:
– Ух ты. Значит, слава о нас докатилась и до ваших мест?
– Что ж тут удивительного? – усмехнулась Женька.
– Я вас оставлю, – вмешалась матушка. – Если что-то понадобится, я буду у себя.
Она направилась в сторону деревянных домов. Волков проводил ее взглядом, точно ожидая, когда она отойдет на значительное расстояние.
– Мы с матушкой в контрах, – весело пояснил он.
– Что так? – заинтересовалась Женька.
– Не сошлись характерами. У матушки, кстати, характер железный. Дисциплина здесь похлеще, чем в дисбате.
– Вы что, там были? – нахмурилась я. Он весело засмеялся:
– Бог миловал, это я образно.
– Как проходят раскопки?
– Да какие раскопки, – махнул он рукой. – Так, возимся для проформы, что-то вроде летней практики. Вы экскаватор видели? Ну, а после экскаватора… Матушка торопится обитель возродить, а для этого все средства хороши. Забавно, да? Местную власть она успела обаять, деньги есть, вот и рвется к заветной мечте семимильными шагами. Так что никто нам тут всерьез копать не позволит.
– А вы надеялись найти что-то интересное?
– Конечно, надеялись, – хихикнул Герман. – Обители несколько веков, как же не быть чему-то интересному? Боюсь только, что матушке на мои надежды наплевать.
Тут я обратила внимание на Наталью. Девушка уже некоторое время находилась неподалеку, вроде бы прислушиваясь к нашему разговору.
– Подслушивает, – понизив голос, сказал Герман. – Я же сказал, дисциплина здесь на высоте, а матушка желает знать не только чем мы занимаемся, но и о чем болтаем.
– Вы это серьезно? – усомнилась Женька.
– Конечно. Кто-нибудь из монахинь постоянно за нами приглядывает. А Наталья в этом смысле незаменима. Такое впечатление, что нас поручили ее заботам. Я поначалу даже думал, уж не влюбилась ли она в меня. – Он засмеялся и подмигнул Наталье. Та нахмурилась и отошла на несколько шагов, делая вид, что разглядывает что-то на огородной грядке.
– Чем матушке могут быть интересны ваши разговоры? – попыталась я его вразумить.
– Вот уж не знаю.
– Послушайте, – вдруг сказала Женька. – А кто такая Ефросинья?
– Ефросинья? – удивился Герман.
– Вроде бы с ней связана какая-то таинственная история, – не сдавалась Женька.
– Ах, вот вы о чем. Местное привидение. Вроде бы когда-то тут жила монахиня, которая имеет скверную привычку время от времени покидать свою могилу, приводя случайных прохожих в трепет… А вот мой вечный оппонент господин Козлов, – кивнул Герман. К нам приближался мужчина лет тридцати пяти в рабочей одежде. Среднего роста, широкоплечий, он шел вперевалочку, вытирая бейсболкой потное лицо. – Господин Козлов, так же как и матушка, мечтает нас здесь больше никогда не видеть.
– Потому что вы работе мешаете, – ответил Козлов. Голос у него был низкий, на Германа он смотрел сердито. – Когда вы работы закончите?
– Не раньше чем через неделю. Хотя и это сомнительно.
– Ты бы не языком болтал, а работал.
– Слушаю и повинуюсь, – сделав реверанс, ответил Герман, но с места не сдвинулся.
Тут Козлов решил обратить внимание на нас и хмуро кивнул:
– Здравствуйте, – после чего вновь повернулся к Герману. – Такими темпами мы до конца года ничего сделать не успеем.
– Господин Козлов руководит расчисткой завалов. Мы его очень раздражаем, а так как выгнать он нас не может, то в основном действует на нервы.
– Закурить есть? – вполне миролюбиво спросил Козлов, устраиваясь на деревянном ящике, который стоял неподалеку.
– А как же приказ матушки? – ужаснулся Герман.
– Ах да…
– Курить на территории монастыря не дозволяется даже на стройке, – пояснил Герман. – Матушка неустанно печется о заблудших душах… Девушки интересуются привидениями, ты здесь их часом не встречал?
– Охота болтать всякие глупости, – вроде бы обиделся Козлов.
– Вот видите, если Виктор Алексеевич Ефросинью не видел ни разу, вряд ли вам повезет.
– Вам кто про Ефросинью рассказал? – спросил Козлов, приглядываясь к нам. – Случайно не парень, что на пароме работает?
– А что? – насторожилась Женька. Мужчины переглянулись и начали ухмыляться.
– У Вадьки такая манера с девушками знакомиться, – решил просветить нас Козлов. – Видать, вы ему понравились. Всю обратную дорогу будет вас баснями кормить. Ну, а если девушка до басен охоча, непременно предложит встретиться после работы.
– Вот мерзавец, – буркнула Женька, должно быть, вспомнив, какого страха натерпелась по дороге сюда.
– Да нет, он парень неплохой, – вступился за него Козлов. – Просто выдумщик. А врет как складно, заслушаешься.
– Значит, никакого привидения? – спросила я, желая поддержать разговор, – мужчины поболтать были не против, и я решила этим воспользоваться, вдруг да и узнаем что интересное.
– Вы же взрослые люли, – пристыдил нас Виктор Алексеевич.
– Хотя, – вмешался Волков, – в каждой сказке есть доля истины. Говорят, Ефросинья вовсе не хотела быть монахиней и постригли ее против воли, от тоски она вскорости зачахла и умерла в сильнейшей обиде на судьбу. Должно быть, поэтому ей спокойно и не лежится.
– А ее могила сохранилась? – вновь спросила я.
– К сожалению, нет, – развел руками Герман. – Да и была ли такая монахиня или это народная фантазия, остается лишь гадать. Хотя я склонен считать, что была, на пустом месте такие легенды не возникают. Кстати, местные жители по необъяснимой причине монастырь не жалуют. Считают проклятым местом.
– Матушка сказала, это как-то связано с пленными немцами, что содержались здесь.
– Матушке, конечно, виднее, но, по-моему, это глупость. Отношения у нее с селянами не сложились. Говорила она вам, что немцы собирались здесь памятник своим поставить? – спросил Герман. Мы кивнули. – И, разумеется, обещали помощь монастырю. Предполагалось, что монахини будут присматривать за памятником, но… местные буквально взбунтовались против этой затеи. И матушке пришлось уступить. Денежки тю-тю, а считать их наша милая дама умеет.