– Допустим, кто-то не хотел, чтобы вы знали об этом звонке, – он имел возможность позвонить?
– Вы хотите сказать, имеет ли кто-то доступ к телефону? Конечно. Когда меня нет, одна из сестер отвечает на звонки. Кабинет я не запираю.
– Значит, любой может войти и позвонить?
– Не может, – покачала головой матушка. – Я же сказала, кто-нибудь из сестер дежурит. – Должно быть, матушка и мысли не допускала, что сестры способны ее ослушаться и позвонить без разрешения. – Очень странно, – вдруг сказала она с таким лицом, точно речь шла о покушении на царствующую особу, каковой она себя, возможно, и считала. – Почему вас так интересует этот звонок? – задала она вопрос.
Я готова была рассказать ей правду, но Женька решила иначе:
– О вашем монастыре мы узнали от Кошкиной, а она от своего отца, вот мы и подумали – неплохое начало для статьи, преемственность и все такое.
Матушка, которая когда-то сама была журналисткой и, должно быть, помнила, что журналисты зачастую ведут себя так, точно мозги им стерилизовали еще в университете, спорить не стала, согласившись с Женькиной логикой. Она убрала квитанции в стол, а Женька сказала:
– Если не возражаете, мы зайдем завтра справиться о вашем звонке архитектору.
Матушка едва заметно кивнула и, поднявшись из-за стола, направилась к выходу. Опередив ее, я распахнула перед ней дверь и успела заметить, как соседнюю дверь поспешно прикрыли. «Значит, кто-то подслушивал, – почти удовлетворенно подумала я. – Ну и местечко».
На улице мы простились с матушкой. От огорода к нам шла пожилая монахиня, осторожно ступая, точно каждый шаг причинял ей неудобства.
– Ты что здесь? – спросила ее настоятельница.
– Наталью ищу, – смиренно ответила та.
– Наталья! – громко позвала матушка.
Мы удалялись от дома весьма неспешно, ожидая развития событий. Наталья появилась на крыльце.
– Да, матушка, – и затараторила: – Сестра сказала полы помыть, вот я…
– Иди помоги в церкви.
Далее разговор мы не слышали, Наталья пошла по тропинке в церковь, а настоятельница и пожилая монахиня продолжали о чем-то говорить, поглядывая то в ее сторону, то в нашу.
– Прекрати то и дело оборачиваться, – шепнула я Женьке.
– Как впечатление? – спросила она. – По-моему, мы на верном пути.
– То, что из монастыря звонили, мы и так знали, не пойму, чему ты радуешься?
– Положительно, тут есть какая-то тайна. И Наталья эта…
– То, что здесь все за всеми шпионят, почти факт, только какое это отношение имеет к Кошкиной?
– А вдруг матушка с ней виделась?
– И соврала? Трудно в это поверить.
– Хорошо, трудно так трудно, хотя она живой человек, а человеку свойственны пороки. Особенно мелкие и во благо обители.
– Надо было ей правду рассказать, – заметила я.
Мы уже вышли из ворот, я направилась к машине, но подружка неожиданно устроилась на зеленой травке, и я последовала ее примеру. Женька сорвала травинку и стала ее жевать, попутно отвечая на мой вопрос:
– Это было бы неосмотрительно с нашей стороны. Вряд ли бы ей понравилось, что убийство Кошкиной как-то связали с ее монастырем. Тогда мы правды точно не услышим.
– Ей Петечка звонил. Ты что, забыла?
– Звонил, да только ничего не объяснил. Я думаю, Кошкина была тут в мае, сразу после похорон отца, и с кем-то из монахинь или послушниц завязала знакомство. Вот эта знакомая ей и звонила. Если мы ее найдем…
– Ты мне лучше вот что скажи, – вздохнула я. – Ты действительно собираешься остаться ночевать?
– Конечно. Мы же еще ничего не узнали.
– А как же паромщик?
– Я бы этому пустобреху… привидений здесь нет, это ясно. Граждане живут вполне нормальные, значит, и нам ничего не мешает отдохнуть в этом раю пару дней. Посмотри, природа какая…
– Пару дней?
– Ну, если раньше не управимся. Волков сказал, что гостиница приличная. Будем отдыхать.
– Судя по царящим в монастыре порядкам, узнать, с кем предположительно могла свести дружбу Кошкина в свой приезд сюда, будет очень трудно. Если мы начнем приставать к монахиням с разговорами, матушка нас быстро выставит за ворота. Да и была ли здесь Кошкина, не ясно.
– Вот и займемся выяснением.
Женька поднялась, отряхнула джинсы и потопала к машине.
Через десять минут мы въезжали в деревню, хотя определение «деревня» данному населенному пункту подходило мало. Дома вокруг добротные, двухэтажные, дорога выложена булыжником. Тротуары тоже из булыжника. Во всем чувствовался порядок и вековой уклад. Привычных деревенских домов, деревянных, в три окна, мы пока не видели. Должно быть, раньше это было большое село. Озеро, монастырь рядом, наверное, паломники были тут частыми гостями. После революции монастырь закрыли, и жизнь точно замерла, а после войны, когда все мужское население погибло на фронте, село и вовсе потеряло свой статус и перешло в разряд деревень.
Я очнулась от своих фантазий, когда Женька, толкнув меня в бок и ухмыляясь, заметила:
– А у них тут весело.
Возле дома, мимо которого мы проезжали, на скамейке сидел дедок в сером костюме тридцатилетней давности, в розовой рубашке, аккуратно застегнутой на все пуговицы, и почему-то в калошах. Он лихо выводил на губной гармошке веселый мотивчик, хитро поглядывая из-под лохматых бровей.
– Надо спросить, где у них гостиница, – сказала Женька, останавливая машину.
В этот момент на крыльце появилась женщина, на вид ей было что-то около шестидесяти, высокая, крепкая, с косой, уложенной вокруг головы наподобие короны, в простом цветастом платье и ярком переднике.
– Вальтер, – позвала она, перекрикивая музыку. – Идем обедать.
Мужичок радостно гукнул, поднялся, подмигнул нам и заспешил к крыльцу.
– Простите, – сказала я. – Вы не подскажете, где гостиница?
Мужчина гукнул вторично, помахал нам рукой и скрылся в доме, женщина все еще стояла на крыльце, держась за дверную ручку, и хмуро разглядывала нас.
– Простите, – громче повторила я. – Мы ищем гостиницу.
– А вы кто? – без намека на доброжелательность спросила женщина. Женька, которая успела выскочить из машины, направилась к ней, надеясь разжиться сведениями, и охотно сообщила:
– Мы журналисты.
– Журналистов нам только и не хватало, – перебила ее женщина. – Носит здесь кого ни попадя. – И с треском захлопнула дверь.
– Не скажешь, что гостям тут рады, – заметила Женька, возвращаясь в машину.
– Тебе обязательно надо было говорить, что мы журналисты? Вдруг у них к твоим товарищам по перу уважение отсутствует?
– Что ж теперь делать-то, раз матушке сказали, что из газеты? В таком месте, поди, ничего не скроешь. Опять же, народ общаться с нами любит, власть поругать, пожаловаться.
– Наверное, ей жаловаться не на что. И власть она любит.
– Ну, уж это вряд ли. Власть никто не любит, даже сама власть. Ладно, будем искать.
Мы стали подниматься в гору. Два дома справа стояли с заколоченными ставнями. Напротив них – дом еще крепкий, с выбитыми стеклами, крыльцо заросло крапивой. Дальше дома выглядели жилыми, но людей вокруг было не видно, а тишина стояла такая, что становилось не по себе, вроде бы людей тут и вовсе не было. Только шум строительных работ, доносившийся из монастыря, настраивал на оптимистический лад, хотелось произнести нечто вроде «всюду жизнь» или еще какую-нибудь глупость.
На зеленой лужайке перед очередным домом паслась привязанная к старой липе коза. Заметив нас, издала протяжное «ме-е» и припустила прочь, насколько позволила веревка.
– Есть коза, значит, есть и люди, – вроде бы саму себя утешая, заметила Женька.
Я обратила внимание, что она опять хмурится и поглядывает вокруг с беспокойством. Надо сказать, что Женька существо совершенно дремучее, в том смысле, что охотно верит во всякую чушь. То есть не во всякую, а в мистическую. Вот если ей президент скажет, что ВВП неуклонно растет, она будет скептически ухмыляться, а если какой-то идиот на пароме заявит, что упыри в этих местах просто кишмя кишат, непременно призадумается. Бороться с этим было бессмысленно, и я давно махнула на нее рукой. Однажды мы битый час ругались из-за лешего, отправившись с еще одной подругой за ягодами. Женька испуганно вздрагивала, как только мы углубились в лес, и все боялась заблудиться, потому что бабка, у которой мы остановились, велела нам быть осторожными и в лес далеко не заходить, там леший водит. Понаблюдав за ее ужимками, я не выдержала и спросила:
– Женька, неужели ты всерьез веришь в лешего? В лохматого дядьку с носом-картошкой и небольшими рожками?
– В дядьку не верю, – замотала она головой. – А в то, что леший «водит», верю.
Вдвоем мы пытались вправить ей мозги и, потеряв бдительность, заблудились. В результате через пять часов вышли в двадцати километрах от нашей деревни, и то только потому, что услышали шум проезжающих по шоссе машин, что явно доставило Женьке удовольствие, потому что после этого она на мои критические замечания о ее суеверии неизменно отвечала:
– Это ты мне говоришь?
Рассказы о Бабе-яге и прочих обитателях родных лесов ей и самой казались несерьезными, и теперь она утверждала, что существуют параллельные миры, откуда к нам временами забредают всякие несуразные персонажи. Когда Женька начинала бояться, то способна была нагнать страха на кого угодно, и сейчас я с тоской наблюдала за тем, как она озирается по сторонам, не удержалась и напомнила:
– Паром отходит в восемь. Мы еще успеем.
– Это ты к чему?
– К тому, что если ты опять трусишь… – договорить я не успела. Дорога сделала крутой поворот, и гостиница возникла перед нами.
Большое двухэтажное строение, открытая веранда заставлена столами и плетеными креслами, по фасаду идет надпись: «Гостиница «Уют» – и буквами помельче: «У нас вы как дома». Возле гостиницы – небольшая стоянка, обнесенная низким металлическим заборчиком. Ни одной машины там не наблюдалось.
– Похоже, аншлага не предвидится, – заметила Женька, въезжая на стоянку.