Подождав еще минут пять, Рязанов пустил Хабитуса по всем правилам: надел на него санитарную сумку, прикрепил к ошейнику привязанный на ремешке бринзель, показал вытянутой рукой направление на долину и сказал:
– Ищи!
Хабитус мягко понесся сначала вдоль левого края долины, как бы заглядывая под яр, приостанавливаясь там, где были выемки от осыпавшейся земли. Так учат собак-санитаров: искать пораженных в бою сначала под ярами и в оврагах, потому что человек, раненный на открытом месте, если еще имеет силы, старается уползти под прикрытие.
Видим: несется Хабитус обратно, но уже не у самого коренного берега долины, а отступя от него метра на два, водит мордой по сторонам, и бринзель болтается у него на ошейнике от быстрого бега. Добежал почти до нас, не останавливаясь, повернул и снова понесся в густой траве, еще дальше отступая от осмотренного края. Так Хабитус рядами прочесывал долину, и вдруг, не добежав еще до правого ее края, где под сопкой затаился Андрей, внезапно повернул и сильными прыжками кинулся напрямик: увидел или почуял.
Вернувшись к нам, Андрей рассказывал: лежит он под осыпью, уперся на локти и, приподняв голову, наблюдает за Хабитусом. И до того, говорит, смешно смотреть, как хлопотливо проскочил вдали большой пес и другой раз проскочил, а морда у него очень озабоченная и внимательная.
Андрей подумал, что вот так же будет Хабитус работать и после настоящего боя, и постарался сделать собаке задачу потруднее: лег ничком, опустил голову и не стонет.
Подскочил Хабитус к Андрею, обнюхал его и тут же схватил зубами свой бринзель, ткнулся носом в его лицо: не встанет ли? Андрею было щекотно около уха и очень хорошо на душе – пес заботился о нем со всем старанием. Видит: не встает человек. Тогда Хабитус привалился к нему тем боком, где висела санитарная сумка: просит взять, что надо. Андрей чуть пошевелился. Тут Хабитус, наверно, сообразил, что дело обстоит неважно, надо спешить за санитаром, и побежал обратно. А мы, стоя около реки, увидели, как выскочил из травы Хабитус, обскакал вокруг товарища Рязанова и сел к левой его ноге. Рязанов взял у него изо рта бринзель и понял, что Хабитус нашел «раненого». Хабитус побежал напрямик и привел нас к Андрею.
Когда Андрей встал, обхватил голову собаки руками и сказал: «Спасибо за службу!», вот было у пса радости!
3
Однажды зимой, в большой мороз, пришел Андрей домой обедать. Окна у нас были покрыты веточками, листочками, легкими рисунками мороза, и солнце пламенно сверкало в изгибах этих морозных узоров. Весь год солнце садится против наших окон, только летом – направо от окон, к северо-западу, а зимой, когда путь его короче, – к юго-западу. Так сверкает у нас солнце в начале декабря, когда земля идет к зимнему солнцестоянию. В те дни закаты бывают ярко-красные, и по ним угадывают назавтра ветер и непогоду.
Лена сидела за столом у окна и, склонив голову набок, делала письменные уроки. Одно плечо ее было поднято выше другого, а ноги зацеплены за ножки стула. Стул покачивался. Это ей было настрого запрещено отцом и мною. Ко всему еще на коленях у нее лежала любимая ее белая кошка, что тоже во время уроков не поощрялось. От всех этих обстоятельств буквы плелись по строчкам вразброд, не соблюдая правил построения между двумя синими чертами. Однако Андрей ничего ей не сказал, а прошел прямо в спальню и позвал.
– Идите сюда, друзья! Есть у меня к вам интересное дело.
Пока мы шли через столовую, я все-таки Елене сказала, что все ее грехи мною замечены. Когда Лена делает что-нибудь не так, как полагается, я почему-то называю ее Еленой, а в хорошее время – Леной. Елена хотела было надуться: когда она виновата, ей сразу, как и многим ребятам и даже взрослым, не хочется в этом признаться, и тогда она дуется. Но постепенно к ней приходит понимание, в чем она неправа. Живем мы с ней дружно, но надо сказать, что она долгонько-таки раздумывает, прежде чем признает свою ошибку.
Поэтому я не услышала от нее ни ответа, ни привета, и кошку она демонстративно потащила с собой в спальню.
– Вот что, товарищи, – сказал Андрей, – хотели бы вы иметь хорошую собаку?
Лена от удивления даже кошку из рук выпустила, и та обиженно пошла к окну, вспрыгнула на подоконник, сделав вид, что интересуется воробьями, хотя через замерзшее стекло ничего не было видно.
Главным противником «хорошей» собаки всегда был у нас сам Андрей. Дело в том, что у каждого свое представление о хорошей собаке. Охотники в разных краях нашей земли выучили себе собак – товарищей для охоты, и для них самая хорошая собака – охотничья. На далеком севере человеку нужна ездовая собака, и для него она хороша. В горах Кавказа пастух не обойдется без сторожевой собаки. Но какая собака нужна нам и какой собаке нужны такие хозяева, как мы? Можно, конечно, найти и охотничью, и сторожевую, и ездовую собаку и держать ее за ум и выучку, но делать такой собаке у нас будет нечего. Андрей не охотник, сторожить нас в военном городке не для чего, так как городок хорошо охраняется, ездить на собаках мы тоже не собираемся. Значит, мы заведем собаку просто для удовольствия, а какое удовольствие будет хорошо обученной собаке от жизни с нами?
Собака начнет скучать без дела, постепенно приобретать дурные черты: лень, подхалимство, а значит, перестанет быть той собакой, которая нам понравилась. «Нет, – говорил Андрей, – не стоит для своего удовольствия портить хорошую собаку, а какую-нибудь простую собаку взять можно».
Так время от времени у нас появлялись собаки, но всегда это были подонки собачьего общества, иногда с некоторыми признаками породы, иногда очень умные, как спасенный Леной из помойки пес Рыжик, но почти всегда – слишком благодарные нам за улучшение их участи и потому назойливые, с оттенком подхалимства.
За все время только одна уважающая себя собака переступила порог нашего дома. Это был пес Дружба – тощее и облезлое подобие лайки. Он кормился на помойках и однажды был приведен к нам самим Андреем. Замкнутый и гордый, несчастный, но не униженный, пес этот долго не верил нам, но потом глубоко привязался. Он оброс шерстью и стал удивительно красив, с белой пышной волной меха на шее и груди. Погиб он от случайного выстрела на стрельбище.
Вот почему мы удивились, когда Андрей заговорил о хорошей собаке.
– У нас сейчас выбраковывают двух связных собак, – сказал он. – Одна болеет, а другая не выполняет приказаний собаковода. Ее пробовали исправить – не удается. Можно бы послать в питомник на повторный курс обучения, но мы сейчас получили двух молодых обученных собак, так что собак у нас достаточно. Я пришел посоветоваться: не взять ли нам такую собаку? Она вроде как уже побывала на военной службе, вышла в отставку и будет у нас доживать свой век, ходить с нами в тайгу, провожать Лену в школу… Как вы думаете?
– А какая будет собака? – спросила Лена. – Хабитус?
– Ну нет, Хабитус – незаменимый пес, ему надо пожелать много лет службы в армии. Выбраковываем сейчас двух забайкальских лаек: Гвоздя и Колбата. Какого хотите, такого и возьмем.
– А кошку он будет трогать?
– Ну, это будет видно потом, Ленушка, – ответил отец, – сейчас решим вопрос принципиально.
Мы единогласно решили взять собаку, и вечером у нас появился Колбат.
Это был черный, недоверчивый и, на первый взгляд, хитрый, пронырливый пес. Его привел на поводке товарищ Савельев, вошел с ним в переднюю и приказал:
– Сидеть!
Колбат послушался и сел напротив нас и Савельева, но все время оглядывался и переминался с лапы на лапу, будто хотел вскочить. Савельев отстегнул карабин поводка, погладил Колбата по голове и сказал:
– Тут будешь теперь жить.
Колбат мгновенно проскочил в столовую и шумно занюхал воздух, водя носом по полу и стенам, становясь передними лапами на стулья и столы.
– Кошку чует, – сказал Савельев. – У вас есть кошка? – И на утвердительный ответ Лены прибавил коротко и выразительно: – Кошечку поберегите.
Колбат сразу не показался мне красивым. Он был матово-черный, ростом с немецкую овчарку, но короче туловищем, с густой прямой шерстью и пышным хвостом, закинутым на спину. Уши у него были острые, но правое стояло прямо, а левое сламывалось на половине и нависало над глазом, как козырек. Из-под козырька хитро смотрели темные блестящие глаза. Клыки, совершенно белоснежные, приподнимали темную верхнюю губу. Грудь у него была прекрасная: широкая, мускулистая и от шеи вниз покрыта белой блестящей шерстью. Дальше, под грудью, эта белая опушка суживалась и шла по животу неширокой полосой. Это мы сразу увидели, потому что Колбат подскочил к окну и, поднявшись на задние лапы, уперся передними на письменный стол Лены, как бы собираясь выскочить в окно на улицу.
Выражение его морды было злое, хлопотливо-настороженное, но, обведя нас подозрительным взглядом, он словно понял, что не время выкидывать фокусы, и, соскочив на пол, снова начал яростно нюхать все в комнате. Савельев внимательно смотрел на него.
– Хорошая собака, – сказал он, – только что с ней случилось, товарищ начальник, не могу понять. Вожатого своего слушает нехотя, а как на пост посылать, метров сто еще бежит ладно – прямо и быстро, – потом вдруг убавит ходу, остановится. Смотришь, заинтересовался чем-то в стороне: подбежит к кусту, пенек обнюхает… И вовсе забудет, куда он направлен. А если увидит чужую собаку, обязательно к ней подскочит, нарычит, нагонит страху… И тут его хоть не зови! Сколько раз приходилось разыскивать его после ученья.
– А разве не вы его вожатый? – спросила я.
– Был в прошлом году, а когда меня старшим собаководом назначили, передал Понтяеву. Колбат ничего, вроде к Понтяеву привык, только скучно стал работать, неохотно, и отвлекается. А вот теперь и вовсе разбаловался. Уж так себя на комиссии оконфузил! У него, товарищ начальник, какие-то думы свои, а раньше это ж огненный был пес!
Савельев так хорошо говорил, вдумчиво и ласково, что мне он еще больше понравился, хотя я давно его знала. В прошлом году Савельев учился у меня в группе малограмотных и хотя был не блестящих способностей, но упорно и настойчиво занимался, так что теперь читал прекрасно и совершенно грамотно писал. Он был высок ростом, с чистым приятным лицом и спокойными движениями, но, если ему что-нибудь не давалось, горячился и волновался. Я подумала, что Колбат будет непременно скучать по нем, и сказала об этом.