Колчаковщина: Гражданская война в Сибири
Н. Д. АвксентьевГосударственный переворот Колчака
В воскресенье 17 ноября Зензинов и я обедали у товарища министра внутренних дел Роговского. Там мы встретились с только что прибывшей через большевистскую Россию делегацией архангельского правительства, которая рассказала нам о своих испытаниях и о положении дел в Архангельске.
Было около полуночи, когда мы собрались расходиться по домам. Вдруг мы услышали в коридоре ужасный шум, и группа пьяных офицеров ворвалась в комнату с направленными на нас револьверами. Они спрашивали: «где здесь Авксентьев?».
Я вышел вперед и спросил, что им надо. Они объявили меня арестованным. Я спросил их, знают ли они, кто я, и как смеют они разговаривать так с главой правительства?
Они заявили, что действуют от имени сибирской армии и что хотя они не имеют приказа о нашем аресте, но возьмут нас силою.
Я хотел протелефонировать начальнику штаба верховного главнокомандующего, но офицеры вырвали из моих рук телефонную трубку. Они вели себя грубо и вызывающе, и мы каждую минуту ожидали, что они здесь же нас застрелят.
Затем Зензинов, Роговский и я были выведены на улицу, где нас ждало около 300 вооруженных человек, часть из которых сидели верхами на лошадях. Нас силой посадили на грузовой автомобиль. Затем мы были отвезены в штаб казачьего атамана Красильникова в Омске.
Они продержали нас здесь полчаса, здесь же мы нашли и Аргунова, другого члена правительства, который также был арестован. Нас снова окружили солдаты и повезли за город.
Мы пережили страшные мгновения, переезжая через рощу, где теми же казаками 23 сентября был убит министр сибирского правительства Новоселов. Производивший по этому делу следствие Аргунов как-раз недавно осматривал эту местность. Молчаливо мы простились друг с другом, чувствуя, что настал наш конец, но они отвезли нас дальше, в сельскохозяйственную школу, в казарму Красильникова; часть этого здания была отведена под госпиталь и передана американскому Красному кресту.
Нам отвели комнату, поставив внутри и снаружи ее стражу. Эта стража предупредила нас, что, если мы подойдем к ним близко, она будет стрелять в нас. Поведение офицеров было грубое.
В сельскохозяйственной школе мы находились до вторника, когда к нам явился человек в штатском и сообщил нам первые новости о произведенном государственном перевороте. Он показал нам газетное сообщение о происшедших переменах, и мы узнали об измене Вологодского, о назначении диктатором Колчака.
Пришедший к нам человек заявил, что он является представителем правительства, и предложил нам на выбор одно из двух: арест со всеми возможными из него последствиями, т.-е. возможностью быть убитыми, как Новоселов, или изгнание за границу. Правительство хочет знать, что мы выбираем.
Я ответил, что предложенный нам вопрос является странным. Мы находимся во власти людей, совершивших над нами насилие и имеющих возможность делать с нами все, что пожелают. При таких условиях трудно говорить, о том, что мы предпочитаем, но мы предпочитаем быть свободными за границей, чем находиться в тюрьме в России.
Позднее мы узнали, что пришедший к нам человек был капитан Герке, начальник штаба Красильникова.
Через несколько часов министр юстиции Старынкевич сообщил нам, что мы свободны, что наш арест был незаконным деянием, и совершившие его будут преданы суду.
Мы полагали, что законное правительство, противозаконно подвергнутое аресту и теперь освобожденное, снова сделается законным правительством, но это было не так. Наши товарищи по временному всероссийскому правительству (генерал Болдырев и Виноградов) подали в отставку, а совет министров изменил нам. Министр юстиции Старынкевич сообщил нам, что он только что узнал о нашем местопребывании, иначе мы были бы освобождены гораздо раньше, — но это была неправда. От офицеров мы узнали, что министр юстиции вместе с атаманом Красильниковым был в казармах, где мы были помещены, через два часа после нашего ареста. Все было сделано с ведома Вологодского, Старынкевича, Михайлова, Гинса, Тельберга и, конечно, Колчака, который преспокойно вернулся с фронта в день нашего ареста.
Мы заявили министру юстиции Старынкевичу, что так как мы освобождены от ареста, то желаем вернуться к себе домой, но он предложил нам остаться в казармах под охраной офицеров, так как в противном случае он не ручается за нашу безопасность. Реакционные офицеры, по его словам, могут ворваться к нам домой и убить нас, правительство жене может допустить этого убийства.
Мы настаиваем на том, чтобы вернуться домой, если же правительство заинтересовано в нашей безопасности, — оно может охранять нас там. В конце концов мы были отвезены ко мне домой, и к нам в виде охраны были прикомандированы три офицера из отряда Красильникова. Мы вернулись домой около 6 часов вечера, и, когда стало известно в городе о нашем освобождении, многие приходили повидаться с нами — наши друзья, наши знакомые, кое-кто из чехов.
В 9 часов вечера нам сообщили, что мой дом окружен солдатами. Я протелефонировал министру юстиции, спрашивая его, что это все означает: свободны мы, наконец, или находимся под арестом? Офицеры заявили нам, что все это необходимо в интересах пашей безопасности.
Около часа ночи меня разбудили. Пять или шесть офицеров снова ворвались в мой дом под предводительством капитана Герке с направленными на меня револьверами. Они подвергли меня допросу, спрашивая, кто приходил вечером видеться со мной и с какой целью? Я выразил желание протелефонировать министру юстиции, но Герке сначала не хотел мне этого позволить. Затем я все-таки добился Старынкевича по телефону и спросил его: «Что все это значит? Если мы свободны, какое право имеют эти офицеры врываться в мой дом и нарушать мой покой и что предполагает в связи с этим делать министр юстиции?»
Старынкевич был несколько сконфужен. Узнав о ночном визите офицеров, он начал оправдывать последних, объясняя их поведение результатом нервной атмосферы, царящей среди офицеров. После этого офицеры ушли.
На следующий день, в 11 часов утра, явился в сопровождении офицеров Старынкевич и заявил нам, что мы снова арестованы по распоряжению Колчака, и если мы не желаем оставаться в тюрьме со всеми вытекающими из этого последствиями, то мы должны быть высланы за границу. При этом он заявил, что мы должны быть готовы к отъезду немедленно.
Наш дом был снова окружен солдатами. Никому не было позволено посещать нас, а нам было запрещено разговаривать по телефону. Около 5 часов вечера явился товарищ военного министра Хорошхин и управляющий министерством иностранных дел Ключников. В большом смущении генерал Хорошхин заявил нам, что он явился по приказанию Колчака, который требует от нас подписать следующие обязательства:
1) будучи высланы за границу, мы обязуемся не возвращаться в Россию, пока не будет образовано всероссийское правительство и пока Россия не будет очищена от большевизма;
2) что мы обязуемся не заниматься никакой политической деятельностью и
3) что мы обязуемся не вести за границей никакой агитации против правительства Колчака.
Ген. Хорошхин заявил, что, пока мы не подпишем этих обязательств, мы будем находиться в тюрьме.
Мы наотрез отказались подписать подобные обязательства, заявив Хорошхину и Ключникову, что они могут делать с нами, что хотят, но что так как временное правительство уже пало с того момента, как Вологодский нам изменил, а другие члены его подали в отставку, то мы предпочитаем выехать за границу. Хорошхин и Ключников отправились с нашим ответом к Вологодскому и Колчак. Вскоре они вернулись, заявив, что все это было недоразумением и что от нас не требуется подобных обязательств, но что через два часа мы будем высланы за границу. Ключников даже цинично передал нам сердечный привет от Вологодского.
Нас посадили в автомобиль, окружили отрядом конных, отвезли на железнодорожный вокзал и поместили в поезд. Нашу охрану составляли: пятнадцать офицеров отряда Красильникова, около 30 солдат, отряд пулеметной команды и 12 английских солдат с офицером. Последние были присоединены к отряду, так как мы настаивали на международных гарантиях нашей безопасности. Когда поезд тронулся, офицер — начальник конвоя — показал нам инструкцию Колчака, в которой говорилось, что мы должны содержаться под строжайшим арестом и не иметь никаких сношений с внешним миром. В случае попытки к побегу или при попытке освободить нас извне мы должны быть расстреляны на месте.
Через шесть дней мы достигли китайской границы и были выпущены на свободу.
Правительство выпустило нам вслед целый ряд ложных извещений. Во-первых, оно объявило, что не знало, кто арестовал нас; затем оно объявило, что мы просили разрешения покинуть Россию, что также было ложно. Правительство также заявило, что мы по собственному почину дали обязательство не вести агитации против Колчака, что было третьей ложью. Если бы у них был такой документ, они бы его уже опубликовали. Они злостно нас оклеветали. Наконец они заявили, что охрана была приставлена к нам, чтобы оградить нас от народного гнева — новая ложь, так как гнев народа был направлен против узурпаторов.
Газетам не было разрешено опубликовать подробности о происшедшем, введена была строжайшая цензура, некоторые редактора были арестованы. Мы формально протестовали против всего этого.
Что касается суда, то это был не суд, а трагикомедия. Мы были высланы в ночь на 21 ноября. Перед отъездом мы вызвали к себе министра юстиции, который сообщил нам, что Красильников, Волков и Катанаев будут преданы суду. Тогда мы заявили, что желаем присутствовать на суде и выступить на нем в качестве свидетелей. Но это право у нас было отнято. Мы были высланы, а суд состоялся в тот же день и здесь же в один час закончился. Мы ждали оправдания офицеров, так как правительство Колчака не могло осудить тех, кто установил диктатуру этого правительства. Но мы никоим образом не предполагали, что даже эти люди могут пасть до такой низкой клеветы и клятвопреступления. Суд установил, что эти офицеры арестовали нас, руководствуясь высоким чувством патриотизма, он установил также следующие наши преступления: