Несмотря на наш труд в деле сортировки пленных красноармейцев и на принятые предосторожности, у нас все-таки не было гарантий того, что между ними не найдется большевистских агитаторов и комиссаров, а потому для успеха дела был необходим преданный офицерский состав. Еще до выезда из Омска мы условились со своими бывшими товарищами, что они примут участие в формировании корпуса. Мы опубликовали и в газетах приглашения своим знакомым вступить в формируемый Яицкий корпус. Эти предложения встретили сочувственный отклик, и, несмотря на многочисленные препятствия, которые создавала ставка при переводе во вновь формируемые войсковые части, нам удалось собрать около 200 офицеров, спаянных взаимным доверием и работавших по совести, а не ради жалованья.
Залог успеха работы мы видели в строгой военной дисциплине. Все это время я использовал для подготовки офицеров и для спайки их в одну дружную семью. Устроили офицерские столовые, где ежедневно собирались офицеры для изучения и повторения регламентов. И здесь опять представилась возможность удостовериться, насколько глубоко лозунги разрухи вкоренились даже в среду офицеров. Для того, чтобы принудить последних заниматься, нужно было читать целые лекции, в которых доказывалось, что необходимо знать и строго исполнять все регламенты и правила. И все-таки невозможно было обойтись без принудительных мер.
Наконец, все трудности, казалось, были преодолены, и работа пошла хорошо. Мы высчитали, что в конце мая мы будем в состоянии выступить на фронт с двумя дивизиями, со своей артиллерией и четырьмя эскадронами кавалерии. В то время это была достаточно большая боевая сила, но образование такой силы, очевидно, не понравилось ставке, которая по ежедневно отправляемым сведениям знала о ходе формирования и в один прекрасный день неожиданно прервала нашу работу.
Приблизительно в середине апреля мы получили из ставки телеграмму нач. штаба, что мы приданы к начальнику южной группы, впоследствии командиру южной армии ген. Белову (немцу Виттенкопфу). День спустя пришла телеграмма Белова, приказывающая немедленно выступить в район Стерлитамака, где находился его штаб. Этот приказ нас поразил, ибо та сила, которая имелась у нас, не могла принести большой пользы на фронте, так как была слишком ничтожной для последнего. В то время было окончательно сформировано 4 полка, 1 баталион егерей и приступлено к формированию 2 других полков и второго баталиона егерей. Только что была упорядочена работа в учебной команде. Люди были пока одеты в синее китайское обмундирование, которое первоначально удалось приобрести. В полки только что были выданы винтовки и не было еще ни одного пулемета. Люди для двух батарей были сформированы, но орудий еще не было, ибо их только принимали в Петропавловске. Два сформированных эскадрона имели только половину конского состава. Мы только что начали создавать обоз и дивизионную больницу, так как только недавно, начали свою работу 3 реквизиционных комитета.
Выход в этот момент на фронт означал бы окончательное разрушение всей проделанной работы, без всякой пользы для фронта. Ген. Галкин лично поехал в Омск с целью получить отсрочку выхода на фронт хотя бы на две недели. Но все наши усилия были напрасны.
Галкин приехал из Омска со строгим приказом немедленно собираться в путь.
Было еще и другое обстоятельство, которое, как мы думали, заставит отложить наш выход на фронт. В середине апреля нам приказали выделить особый отряд для подавления восстания в Кустанайском уезде. Это было уже третье восстание в одном и том же уезде, в связи с появлением банд комиссара Шиляева в этой области.
Кустанайский уезд наполовину заселен переселенцами из Малороссии, враждующими с местными оренбургскими казаками, которые пользуются политическими и экономическими преимуществами. У малороссов в то время производились реквизиции лошадей и повозок, и большая часть всего реквизированного была передана казачьим частям. Это обстоятельство еще более обострило и без того обостренные отношения, и большевистские агенты легко использовали положение, чтобы завербовать себе приверженцев. Два восстания были подавлены карательными экспедициями, при чем «каратели» не забыли пополнить свой обоз как лошадьми, так и повозками и иным имуществом; взятым из домов «караемых». Рассказывали, что даже сжигались такие деревни, из которых добровольцы ушли в Красную армию. Второе восстание подавил полковник Захаров со своим отрядом, очистив Кустанай, при чем Шиляев с небольшой кучкой приверженцев успел уйти в киргизские степи, а оттуда, надо думать, ушел в Туркестан. Все-таки в середине апреля он опять появился верстах в 30 от Кустаная. Против него выслали наш отряд, который выделил шесть рот под командой капитана Дементьева.
Мы предполагали, что нам разрешат остаться хотя бы до возвращения высланного в Кустанай отряда, о чем мы и просили, но напрасно. Нам приказали выступить без всякого промедления. О работе отряда капитана Дементьева мы услышали только в июне, когда четыре его роты присоединились к нам. Его работа мало интересна, так как до боев дело не доходило, и о ней не стоило бы и говорить, но в этом деле были замешаны латышские роты.
Шиляев, узнав о появлении Дементьева, стал спешно уходить на юг на подводах и скрылся в степях. Дементьев гнался за ним целый месяц, пока Шиляев не достиг Туркестана. Характерны все-таки последствия деятельности этого отряда, ибо они показывают в настоящем свете «великих сибирских политиков». В бытность мою на Урале, кажется, в конце июня, я получил присланное с нарочным письмо капитана Дардзана, к которому была приложена копия телеграммы ген. Волкова, — того самого, который был главным инициатором и руководителем свержения директории. Выяснилось, что тогда же из Петропавловска был выслан отряд для усмирения Кустанайского уезда, и что руководство этим делом было передано в руки Волкова. Его телеграмма настолько характерна, что передаю здесь ее буквально.
Из Петропавловска № 4232.
По моим достоверным сведениям, латышский отряд, который, надо полагать, выслан по вашему распоряжению, показал себя с наихудшей стороны по отношению к жителям Петропавловского уезда и особенно в отношении жителей села Всехсвятского. В то время как банда Шиляева находилась 7 мая в селе Всехсвятском, латышский отряд под командой капитана Бресмана находился всего в 30 верстах к западу от Всехсвятского, в деревне Крыловское. Латышский отряд должен был немедленно выступить против красной банды, но он 8-го повернул на восток и только 9 мая, узнавши, что банда Шиляева оставила Всехсвятское, направился в это село, которое и занял 11 мая. В с. Веехсвятском латышский отряд оставался до 16 мая, ограбив за это время церковь, творя насилия над жителями, в особенности женщинами и незаконно требуя непомерно больших налогов. Жители, которых ограбили большевики, ждали помощи от правительственных войск, но теперь они вторично ограблены и поэтому сильно возмущены. После появления во Всехсвятском высланного мною казачьего отряда, латышский отряд упустил всякую возможность поимки шиляевской банды и ушел на юг. Появление казаков, весьма корректно относившихся к жителям, успокоило последних, ибо они увидели в казаках действительно свои войска, родственные по духу и крови. Прошу строго наказать виновных и покончить с преступлениями латышского отряда. Если такого рода „геройства“ будут еще повторяться, я приму меры к уничтожению латышского отряда, как вредного элемента, который своими действиями восстанавливает жителей против правительства.
Командир объединенного казачьего корпуса ген.-майор Волков».
Я тотчас же ответил кап. Дардзану, что телеграмма Волкова в сильной мере «дутая» и что ее первая цель — найти «козла отпущения», на которого можно было бы свалить все преступления, совершенные в Кустанайском уезде, a вторая цель — национальная травля. Кап. Дардзан попросил меня высказать свое мнение о выведении на фронт латышского батальона. Если я раньше единственной возможностью сохранить батальон целым и невредимым считал нахождение его в моей дивизии, главной задачей которой было — поддержание спокойствия и порядка в тылу, и где батальон не мог быть использован для какой-нибудь авантюры, — то теперь, когда враждебное отношение агентов сибирского правительства к латышам стало ясным, я дал капитану Дардзану совет — уклониться от выхода на фронт, обратившись к помощи французов, а при малейшей возможности перейти под их прямое подчинение. Впоследствии так и случилось. Капитан Дардзан обратился к французским представителям в Троицке по требованию которых была создана комиссия для выяснения кустанайских событий. В состав комиссии вошел также один из французских офицеров ген. штаба майор Ле-Гра. При объезде целого ряда деревень Кустанайского уезда он заставил комиссию подробно обследовать деятельность всех трех карательных отрядов. Обследование дало такие результаты, что ни комиссия, ни ген. Волков не пожелали их предать гласности; после этого даже Омск не протестовал против оставления латышского батальона в Троицке для охранной службы, так как было с несомненностью установлено, что телеграмма Волкова представляет сплошную клевету.
На фронт мы вступили в начале мая в составе четырех полков, одного батальона егерей и одного эскадрона кавалерии. Позднее, когда из Кустанайского уезда вернулись четыре роты, мы сформировали второй егерский батальон. Артиллерия в составе двух дивизионов выступила на фронт несколько месяцев спустя. Одним словом, все сформированные части корпуса были не больше дивизии, хотя согласно приказу главкома мы считались корпусом. Только позднее, когда к нам присоединились две бригады казаков, создалась организация, напоминающая корпус.
Меня очень интересовало положение на фронте; хотелось понять и сколько-нибудь уяснить все те причины, которые вызвали строгие приказы о нашем срочном выступлении на фронт, несмотря на наши мотивированные указания. Хотелось также выяснить, как нам удастся дальше формироваться здесь, на Урале, вдали от жел. дорог и без всяких средств связи. Само собой понятно, что на эти вопросы мы никакого ответа не могли получить; равным образом не могло быть и речи о формировании и продолжении обучения после выступления.