Еще будучи в Тургае, мы узнали, что ген. Белов идет за нами, и мы обсуждали вопрос о том, не следует ли его арестовать за его бесспорно преступную деятельность. Само собой понятно, что, получивши его приказ, мы и не подумали его исполнять, тем более что целью этого приказа очевидно было окончательное разложение еще оставшихся сил. На следующий день мы узнали, что ген. Белов обогнал нас, вовсе не заехав в то село, где мы расположились. По дороге мы достали несколько экземпляров приказа, изданного Беловым в Тургае. Приказ с начала и до конца был переполнен суворовскими фразами и выражениями вроде «чудо-богатыри». Приказ оставлял впечатление, что он составлен помешавшимся от мании величия человеком.
Еще из Тургая ген. Галкин послал на автомобиле своего начальника штаба в Омск, дав ему подробно составленное сообщение о пережитых нами трудностях. В этом сообщении ген. Галкин целым рядом фактов доказывал, что поступки Белова есть преступление, и требовал отозвания Белова и следствия по этому делу. Приехав в Атбазар, где уже существовала телеграфная связь с Омском, ген. Галкин запросил по телеграфу, получено ли его сообщение, но получил удивительный ответ: сообщение получено, но главком фронта ген. Дитерихс издал приказ о предании ген. Галкина военно-полевому суду. Несколько дней спустя в Атбазар явился молодой казачий генерал К., присланный на место ген. Галкина, а еще через несколько дней — генерал Дутов, назначенный на место Белова, который был вызван в Омск.
Как только ген. Дутов явился, все командиры отдельных частей IX корпуса подали ему заявление о том, что они вполне солидарны со всеми распоряжениями ген. Галкина и поэтому просят привлечь к ответственности также и их. Это заявление, как видно, подействовало, и приказ о предании суду ген. Галкина был отменен.
Ген. Дутов приступил к реорганизации остатков южной армии с целью создать отдельную Оренбургскую группу. Я не стал ждать результатов этой реорганизации, а уехал в Омск, откомандировав заблаговременно всех офицеров-латышей в числе 15 человек.
Время моего отъезда совпало с удачным наступлением западной армии, при чем она заняла обратно Курган. Наш IV корпус южной армии, который отступал в направлении Кокчетава, по полученным сведениям, увеличился численно и удачно выдержал наступление красных. Часть остатков южной армии собиралась перейти из Атбазара в Кокчетав, дабы объединиться с корпусом ген. Бакича. Говоря вообще, состояние было спокойное и ничто не указывало и не предвещало окончательной катастрофы. В таком же состоянии я оставил армию, уезжая в Омск, в который приехал в конце октября.
В Омске уже была паника, последствием которой был выезд множества жителей, а вместе с тем и очень плохо организованная эвакуация правительственных учреждений. То, что происходило в эти последние дни надвигающейся катастрофы в политических и правительственных кругах Омска, имеет громадное историческое значение.
В Омске я правел только четыре дня, ибо моя семья уже уехала во Владивосток. На второй день после приезда в Омск я отправился к ген. Галкину, который приехал дней за пять до того и уже успел подробнее ориентироваться во всем, что творилось в Омске. Галкин обрисовал мне следующее положение: Колчак совершенно потерял голову. В ставке образовались враждебные партии, которые борются между собой, при чем то та, то другая из них перетягивает на свою сторону Колчака. Поэтому было много случаев, когда Колчак неоднократно менял свои распоряжения по одному и тому же вопросу. Обо всем том, что в действительности происходило на фронте и в тылу, он ничего не знает, так как и теперь, как и раньше, он остается недоступным для широких кругов. Рассказывали, что однажды к Колчаку силой ворвался приехавший с фронта врач. Два дня он просил аудиенции, но не получил и, наконец, решил пустить в ход хитрость и силу. Когда он рассказал Колчаку о всех тех ужасах, каким подвергаются больные и раненые, а также о безвыходном положении в больницах и санитарных поездах, Колчак схватился за голову, начал бегать по кабинету, крича, что его все обманывают и что он абсолютно никому не может довериться.
В Омске меня удивило известие, что ген. Виттенкопф-Белов, тот самый, которого мы на фронте хотели арестовать как изменника, назначен начальником эвакуации Омска. Узнав об этом, я тотчас же заметил, что теперь можно ожидать, что интендантские и артиллерийские склады с их богатым содержанием попадут в руки красных. И действительно, так и случилось, но на этот раз был виноват не Белов, а обстоятельства, ибо при всем желании нельзя было ничего эвакуировать.
А слуги омского правительства продолжали свои интриги о назначении на теплые места и высокие посты. И все это происходило в то время, когда враг был только в 150 верстах от Омска и когда каждый нормальный человек мог понять, что Омска удержать нельзя. Об этом ясно говорила паника омских жителей, и все-таки генерал Сахаров взялся убедить и доказать Колчаку, что для Омска ничего страшного нет и что его можно удержать, хотя ген. Дитерихс утверждал, что Омска спасти нельзя и потому его необходимо срочно эвакуировать. На этот раз Сахаров своими интригами победил и немедленно был назначен главнокомандующим фронтом на место ген. Дитерихса.
В те же дни я получил телеграммы из Владивостока о восстании ген. Гайды и о том, что ген. Розанов ликвидировал это восстание. Подробности этого восстания я узнал через два месяца, от одного из очевидцев.
Главным организатором восстания был врач Григорьев, а самое восстание произошло без кровопролития, ибо местные войска и жители сочувствовали низвержению власти Колчака. Для подавления «мятежа» ген. Розанов вызвал инструкторский батальон и гардемаринов, которые вначале действовали нерешительно. Но в решительный момент вмешались японцы, которые стали с миноносцев обстреливать восставших, собравшихся близ вокзала. Разумеется, вмешательство японцев решило дело в пользу Розанова, и тот безжалостно расправился со всеми участниками восстания. В числе других был убит и врач Григорьев.
Все эти факты предвещали крах, который и разразился уже в ближайшие дни.
От Омска до Владивостока я ехал 50 дней. По дороге бросалось в глаза большое количество железнодорожных катастроф. Потерпевшие крушение поезда часто виднелись по обеим сторонам дороги. Власть Колчака признавалась только в районе ж. д. и в городах, где стояли его войска, но в стороне от ж. д. и за городом правительство Омска не было популярным. По дороге я узнал, что приблизительно 150 поездов, высланных из Омска с эвакуированным имуществом и семействами офицеров, еще за Новониколаевском попали в руки красных. Наши беженцы из Сибири, вернувшиеся в Латвию через Советскую Россию, рассказывали, что до весны 1920 г. в Красноярске и Новониколаевске от одного только тифа умерло 75.000 человек. Столько же погибло в Омске, где, кроме того, несколько тысяч человек просто замерзло. Между погибшими в Сибири было много известных общественных деятелей, между прочим, и ген. Галкин, который пал в боях против большевиков.
За Иркутском, в Забайкальском округе, было «царство» атамана Семенова. Этот атаман играл большую роль во всех сибирских событиях. О нем много писали газеты, но его настоящее лицо до сего времени остается неразгаданным. В то время как власть Колчака признала вся Восточная и Западная Сибирь, а также оренбургские и уральские казаки, атаман Семенов этой власти не признавал, а когда ему в Омске пригрозили, Семенов просто ответил Колчаку грубостями. Кончилось это дело так, что Омск пустился на компромисс, после чего и ожидал помощи от Семенова, но напрасно. Напротив, те офицеры, которые в Омске потерпели неудачу, очень мило принимались Семеновым, агенты которого разъезжали по всей Сибири. Словом, история повторилась, и Семенов до отношению к Омску сыграл такую же роль, какую играл когда-то Омск по отношению к народной армии.
Во Владивосток я прибыл в конце декабря 1919 г. и пробыл там целых два месяца. Здесь на моих глазах 1 февраля 1920 г. произошло без пролития крови низвержение сибирского правительства, не удавшееся три месяца тому назад ген. Гайде и врачу Григорьеву. Такое же низвержение произошло две недели спустя в Иркутске, но только с кровопролитием, и его дальнейшим последствием была выдача Колчака большевикам, которые его расстреляли.
Ген. К. В. СахаровБелая Сибирь[10]
Подходя к описанию, как устраивалась и налаживалась работа центральных аппаратов в Омске, необходимо указать на допущение одной кардинальной ошибки, начатой еще блаженной памяти директорией и ее ставкой, ошибки, принятой, как бы по наследству, и новой властью, допущенной дальше ею при новой работе.
Для бедной и неустроенной восточной России начали создавать аппарат во всероссийском масштабе; строились те многоэтажные постройки министерств, департаментов и управлений, которые рухнули в феврале — сентябре 1917 года в Петрограде.
Люди, которые пришли к верховному правителю и получили его доверие и полномочие, принялись воздвигать из обломков старых дореволюционных учреждений громадную и совершенно неработоспособную машину.
Мне всего ближе пришлось ознакомиться с деятельностью военного министерства и главного штаба.
Когда совершился переворот, то вся первая творческая работа выпала на долю небольшого штаба верховного главнокомандующего во главе с его начальником, генералом Д. А. Лебедевым; и мы видели, как справлялся он и его ближайшие сотрудники с тяжелым делом в самые ответственные первые недели работы. Под их руками армии принимали вид живых и сильных организмов; на исторически верных и необходимых основаниях строились новые, самой жизнью вызываемые формы.
Уехавший во Владивосток и Харбин генерал-майор Н. А. Степанов был назначен адмиралом Колчаком военным министром; долго он не ехал, проводя целые недели в Харбине и, видимо, опасаясь проезда через Читу, так как генерал Степанов был один из самых упорных и непримиримых противников атамана Семенова и «японской ориентации». Наконец перед рождеством он появился в Омске, привезя с собой на пост начальника главного штаба генерала-майора Марковского.