К сожалению, оккупация en masse возможна только за счет Японии и ее войсками, а между тем то покровительство, которое оказывается японскими начальниками Семенову и Калмыкову, не дает никакой возможности надеяться на нужную для нас политику японской оккупации.
Желая дать вооруженную силу начальникам губерний и областей, министерство внутренних дел стало формировать отряды особого назначения; забыли, что служба таких отрядов требует отборных людей строго законного порядка, и получилось нечто очень мрачное и нелепое, ничтожное по своему военному значению, неспособное справляться с крупными восстаниями, но зело вредоносное по своей распущенности, жажде стяжания и легкости по части насилий.
В отряды попало немало старых, опытных полицейских и жандармских ярыжек, которые по старой привычке надувать начальство заливают его донесениями об успехах, разгроме повстанцев и покорении под-нози, а сами бегают от повстанцев и отводят душу над беззащитным населением. Лучше бы бросили все эти усмирения и ограничились охраной железной дороги; быть может, без усмирении все усмирилось бы само собой, особенно, когда подошло бы время полевых работ.
30 мая. Ночью адмирал лично отправился в Пермь на уговоры Гайды. Скверная вещь это разные уговоры, сие блестяще доказано два года тому назад нашим неудачным главноуговаривающим Керенским и его вольными и невольными последователями; я сам это пережил в течение шести месяцев состояния в роли корпусноуговаривающего. Компромисс — это не решение, а только временная отсрочка, спешный ремонт опасной трещины, поверхностное, но не радикальное лечение.
Адмиралу надо отцукать Гайду, заставить его понять весь вред его дерзкой эскапады, но надо также и самому разобраться в доводах Гайды и убрать бесталанного и вредного наштаверха; ведь Гайда совершенно прав, обвиняя Лебедева и ставку в неумелых и вредных для фронта распоряжениях и требуя направления всей работы ставки на более дельную дорогу; ведь очевидно, что ставка ничего до сих пор не дала ни по части оперативного управления, ни по части организации.
Сегодня по карте я подсчитал, что отсутствие руководства армиями во время шалого военного полета к Волге и нелепое выбрасывание вперед отдельных частей в стремлении первыми и поскорей захватить известные пункты привело к удлинению фронта на 260 верст, разбросало армии и группы и лишило их всяких резервов.
31 мая. Наступательные эксперименты с неготовыми для боя войсками окончились очень печально; левый фланг Сибирской армии разбит и, как доносит Гайда, «дезорганизованные части генерала Вержбицкого бегут». Впервые встречаю в оперативной сводке такое откровенное донесение; в ставке считают, что сейчас Гайда желает возможно сильнее сгустить краски о положении на фронте для того, чтобы резче подчеркнуть, к чему привели распоряжения Лебедева; мне же думается, что, под общим приподнятым настроением, прямо сорвалось слово правды, которую прежде так усердно гримировали.
Несомненно только, что и в Сибирской армии перешли за коэффициент упругости боевого сопротивления и что ей грозит тот же оборонительный паралич, который уже разбил Западную армию.
Вообще, положение на фронте сделалось таким, что недавние оптимисты примолкли, и в Омске наступило довольно тревожное настроение.
Я смотрю на будущее еще мрачнее, так как наши последние резервы — 11-я, 12-я и 13-я дивизии, формируемые в тылу в Омске и Томске, к бою еще не готовы, не имеют артиллерии, пулеметов, средств связи, обоза и пр. и пр.
А между тем очевидно, что нам на Урале уже не удержаться, а это грозит Екатеринбургу, Перми и Челябинску, в которых сосредоточены большие запасы разного снабжения. Поэтому приказал приостановить продвижение за Омск новых запасов и просил начальников снабжений армии расходовать все то, что накоплено в их тылах. Просил генерал-квартирмейстера ставки дать заключение о том, не своевременно ли начать частичную эвакуацию Екатеринбурга, но получил громоносный ответ на тему, что подобные проекты могут отразиться на «настроении войск».
Вот до чего доводит кабинетное управление при помощи несведущих по своей специальности юнцов; они живут утопиями и миражами, мечтают о сохранении настроения, которое так определенно обрисовано в сегодняшнем письме Конковского.
1 июня. В ставке нахмуренное настроение; Лебедеву приказано считаться больным, и он занимается в своем вагоне, передав фактическое исполнение наштаверха Бурлину; говорят, что это сделано, чтобы не дать повода бурному Гайде осуществить какую-нибудь выходку и не дразнить его получением распоряжений за подписью Лебедева.
3 июня. На фронте Сибирская армия покатилась назад и покатилась совсем скверно, повидимому, в положении, близком к катастрофическому; разгром ее левого фланга поставил в почти безвыходное положение ее правофланговые части, которые все время гнали вперед, в направлении на Глазов.
Фронт сломлен, а тут еще инцидент с Гайдой и перекраивание омскими портными дырявой и без того хламиды высшего военного управления; в тылу же все шире и шире разгорается восстание. Одна Тайшетская пробка уже два месяца остановила ночное движение поездов на этом участке и самым тяжелым образом отзывается на нашем подвозе, сократив вдвое число приходящих с востока вагонов и не давая возможности отправлять назад освобождающийся порожняк; скудость подвоза усугубляется обращением на линии союзных эшелонов и союзных поездов, при чем своего подвоза союзники ни в коем случае сократить не желают, свою порцию графика выделяют в первую очередь, а нам оставляют огрызки; ясно, что при таких условиях совершенно невозможно образование каких-либо запасов, и мы живем за счет ежедневного подвоза или сокращения дач.
4 июня. Утром вернулся из Перми адмирал; одновременно приехали Гайда и Дутов, а с востока прикатил смененный с должности командующего войсками Приамурского округа казачий держиморда Иванов-Ринов; надо весьма опасаться, что эта политиканствующая троица устроит здесь какой-нибудь кавардак.
Акинтиевский, ездивший с адмиралом на ликвидацию гадовской истории, рассказал мне подробности всего инцидента. 26 мая председатель совета министров получил телеграмму Гайды с просьбой, чтобы совет министров поддержал те требования, с которыми Гайда обратился к верховному правителю.
Но требований этих к адмиралу не поступило — видимо, в последнюю минуту нехватило духа послать.
Когда Вологодский доложил верховному правителю о полученной телеграмме, то адмирал вызвал Гайду по беспроволочному телеграфу и после нескольких вопросов, спросил Гайду: «намерен ли он исполнять его, верховного главнокомандующего, приказания?»
Гайда на это ответил: «да, но поскольку они не будут мешать его, как командующего Сибирской армией, оперативным распоряжениям». Отсюда и завязалась вся история, обостренная требованием убрать Лебедева.
После совещания с Ноксом и Жанэном, адмирал решил сам ехать к Гайде, так как иных средств для разрешения инцидента не было; трагические бессилие верховной, по названию, власти и верховного, по званию, командования, вынужденных советоваться с иностранцами и не имеющих реальных средств заставить выполнить свою волю…
Было решено итти напролом; взяли с собой весь конвой верховного правителя, приказали изготовиться находящемуся в Екатеринбурге баталиону охраны ставки и двинулись на запад усмирять непокорного сибирского командарма из перебежавших к нам фельдшеров австрийской армии. Осуществились предсказания тех, которые предупреждали адмирала, когда он пригласил Гайду на русскую службу.
При отправлении было решено, что если Гайда будет продолжать оказывать неповиновение, то его арестовать и отправить немедленно в Омск. Подъезжая к Перми, не знали даже, встретил ли Гайда верховного главнокомандующего или нет; уже в самой возможности такого сомнения кроются грозные для будущего перспективы. Но Гайда оказался вполне по внешности корректным и встретил адмирала с обычной помпой и по уставу. После встречи и ухода с платформы почетного караула вокзал был занят частями адмиральского конвоя, изготовившимися против всяких случайностей, а адмирал пригласил Гайду в свой вагон и объявил ему, что, так как он позволил себе отказаться от исполнения приказаний верховного главнокомандующего и пытался поднимать совет министров против верховного командования, то адмирал не считает возможным долее оставлять его в должности командующего Сибирской армией и предлагает сдать командование начальнику штаба армии, а затем ждать решения дальнейшей своей судьбы в Омске.
Гайда горячо оправдывался, доказывая, что он был обязан довести до сведения совета министров о том, что распоряжения ставки губят армии.
Тогда адмирал спросил Гайду, почему же он раньше ему этого не донес, не доложил, не сделал никогда ни одного намека о такой оценке распоряжений ставки, а между тем, это была его прямая, как командарма, обязанность. Эти слова адмирала очень знаменательны, ибо дают всему выступлению Гайды настоящую оценку, подтверждая, что интересы армии были только внешним предлогом, а внутренней причиной были обиженное честолюбие и шалая несдержанность.
Сейчас отношения старших начальников очень портятся благодаря гнусной и чисто провокационной деятельности многих видных представителей контр-разведки, которая ядовитой грибной плесенью обволокла верхи управления и многих высоких начальников, незаметно для них втянув их в свою атмосферу сыска, влезания в чужие души и мысли и размазав эту нравственную грязь по всей духовной стороне военного управления. Это я видел в Харбине, Владивостоке и вижу теперь и в Омске; сейчас у каждого большого, политиканствующего начальника имеется отдел (неофициальный, конечно) контр-разведки, занятый исключительно шпионством и наблюдением за другими, больше всего, конечно, инакомыслящими и противными их господину лицами.
При дальнейшем разговоре адмирал, на заносчивое заявление Гайды о том, что в случае его ухода с поста командующего армией войска сейчас же побегут, ответил, что за последствия отвечает он сам, как верховный главнокомандующий.