— Управляющий у нас словно бы хороший человек.
— Давно вы его знаете?
— То-то и есть, что недавно он у нас, месяца два как появился, откуда, чей, неизвестно, ну, а обращается с нами, как со своим братом.
— Я думаю, можно, — сказала Наташа, — что ж тут особенного, сошлетесь на меня, знакомая, мол, хочет письмо послать.
— Завтра попробую, спрошу.
…На другой день Семен зашел в кабинет Хлебникова, управляющего мыловаренным заводом, где работал Семен.
— Вот, Иван Петрович, спросить хочу… Тут знакомая одна письмо послать хочет, да не знай как.
Семен протянул Хлебникову газетный лист и ткнул пальцем в объявление.
Хлебников взглянул на объявление и спокойно сказал:
— Я читал. Что ж, я думаю, что можно.
Семен бочком посмотрел на Хлебникова.
— Я тоже думаю, что можно. Раз в газете напечатано, значит, разрешило начальство.
Хлебников заметил наблюдающий взгляд Семена, опустил глаза в лежавшие перед ним бумаги и как-то неопределенно сказал:
— Только лишнего ничего писать не надо, а то кто их там знает…
Семен улыбнулся.
— Ну, Иван Петрович, женщина опытная… Муж у ней там…
И опять бочком на Хлебникова. Управляющий ничего не ответил.
Дома Семен рассказал Наташе о своем разговоре с управляющим и высказал удивление некоторым непонятным словам Хлебникова.
— Лишнего, говорит, не пишите… Как это понимать?.. Я ему нарочно про мужа загнул, муж, говорю, у ней там. А он будто и не слыхал… Хм, лишнего не пиши…
— Да, это действительно странно, — согласилась Наташа, — можно понимать и так, и эдак.
— Уж он сам не большевик ли, — задумчиво проговорил Семен.
— Ну, что вы, — улыбнулась Наташа, — эти слова еще ничего не говорят.
Долго думала, прежде чем написать. Добросовестный ли человек курьер, доставит ли письмо. Вдруг курьера арестуют или убьют в дороге. Наконец, решилась и села за письмо.
— Пиши, Миша, и ты папе письмо.
Миша бросил свои кубики, взял карандаш и листок бумаги и крупными печатными буквами написал:
«Здравствуй, дорогой папа, как ты живешь. Мы с мамой живем ничего, с нами живет дядя Семен и Ивановна. Дядя Семен меня любит и покупает мне книжки с картинками и игрушки. Мама меня каждый день пускает на улицу. У дяди Семена сдох Шарик, ему кто-то дал хлеб с иголкой, он только один день пожил и сдох. Папа, почему ты так долго нам не писал, пиши мне только отдельное письмо, а маме отдельное. Папа, это я сам писал, мне никто не говорил. Папа, мы от тебя ждем письма. Крепко целуем и ждем, приезжай скорей. Твой Миша».
В этот же день Наташа отнесла письмо курьеру.
Дует ветер. Идет поземка.
По широкому снежному полю напрямик идут двое: высокий плотный человек в заячьем треухе, барнаулке и длинных пимах, и рядом мелким шагом торопится солдат в шинели английского образца. Через плечо у высокого кожаная сумка.
На взгорье остановились. Солдат показал вдаль рукой:
— Видишь, вон кустики. Как к кустикам спустишься, тут тебе полевее и будет долок. Так ты долом-то, долом-то прямо к деревне и выйдешь. Там тебе и будет Расея.
Человек в барнаулке вынул бумажник, отсчитал пачку денег и протянул солдату.
— Спасибо тебе, земляк. Держи.
Солдат взял деньги, отвернул полу шинели и сунул их в карман штанов.
— Счастливого пути!
— Спасибо, земляк.
Высокий повернулся и пошел. Солдат опустился на колено, вскинул ружье.
Грянул выстрел.
Высокий ткнулся ничком в снег.
Солдат постоял немного, огляделся по сторонам. Подошел к убитому, повернул его лицом вверх. Снял кожаную сумку, вытряхнул содержимое на снег.
Ничего, кроме писем, не было. Солдат расстегнул на убитом барнаулку, нащупал на груди бумажник, торопливо сунул себе за пазуху. Еще раз огляделся кругом и быстро зашагал назад.
Дул ветер. Шла поземка.
Часть вторая
Глава перваяВсплески
К тюрьме беглым шагом подходил отряд вооруженных людей.
Кувыркалась белесая луна в серых разорванных облаках, ветер гнал за отрядом колючую снежную пыль, звучно похрустывал под ногами тугой снег. Над тюрьмой медленно колыхалась серая мгла, Там и сям прорезанная светлыми копьями электрических фонарей.
Часовых сняли без выстрела. Кузнец Василий с десятком людей вбежал в караульное помещение и быстро обезоружил растерявшихся солдат. Остальная часть отряда рассыпалась по тюремным коридорам.
— Отпирай камеры!
Забегали перепуганные надзиратели, загремели железные засовы у дверей.
— Выходи, товарищи!
Петрухин бросился к камере, где сидел вместе с Верой, Соломоном, Андреичем.
Нетерпеливо рванул дверь.
— Отпирай живей!
Вырвал из трясущихся рук надзирателя ключи, швырнул на пол замок.
— Товарищи, сколько вас?
— Пятеро.
На один только миг мелькнули перед Алексеем лица погибших товарищей — Вера, Соломон, Захаров, Морозов, молодой деревенский паренек Сергей. Сдвинулись брови над переносицей.
— Эх, не дождались!
Коротким вздохом подавил воспоминания. Не время думать, не время. Потом, потом.
— Товарищи, живей, живей!
Спешили на двор, вооружались винтовками и револьверами, взятыми у караульных и надзирателей, и строились в молчаливую колонну.
Петрухин обошел ряды.
— Товарищи, оружие берет только тот, кто идет с нами. Живо, живо!
Подошел один из пятерых, протянул Алексею сверток — мягкий комок золотистых кос Веры.
— Товарищ Петрухин, я не останусь в городе… Вы сумеете передать матери Веры. Как святыню берегли, друг другу передавали.
Дрогнул суровый Петрухин. Молча взял сверток, сунул себе за пазуху.
Коротко и глухо скомандовал:
— Шагом марш!
К тюрьме мчался верховой. Подскакал к выходившей из тюремного двора колонне, осадил коня, крикнул взволнованно:
— Кто товарищ Петрухин?
— Я. В чем дело?
— Нас предали! — хрипнул человек, — второй район окружен, конспиративные квартиры захвачены… выступление прекратить… отводите людей… приказание штаба.
Человек помчался дальше. Алексей подозвал кузнеца и устало сказал:
— Василий, отводи людей. Я останусь в городе.
Крепко пожал руку Василию и быстро зашагал по спавшим улицам. С другого конца города слышались редкие ружейные выстрелы.
Маленькая старушка, вся в черном, по ночам не спит. Сидит у окна, смотрит в пустоту безмолвной ночи. Все ждет.
— Вера… Дочь моя…
На улице под быстрым тяжелым шагом захрустел снег. Кто-то тихо стукнул в окно. Старушка вздрогнула, прильнула к окну. Стук осторожно повторился. Заметалась по комнате, ища дверь на улицу.
— Сейчас я, сейчас.
Путаются ноги в подоле юбки, дрожащие руки не найдут задвижки у дверей.
— Сейчас я, сейчас.
С улицы в распахнутую дверь вместе с ветром шепот осторожный:
— Не пугайтесь, я — товарищ Веры.
Высокий человек взял старушку под руки и повел ее в дом.
— Я сидел вместе с Верой в одной камере… В тот вечер она просила передать вам… Вот…
Протянул старушке сверток. Блеснуло золото волос.
— Вера…
Погрузила пальцы в шелк волос, прижалась лицом. Дрожат плечи от рыданий.
— Дочка… голубка…
Доверчиво взяла высокого человека за руку, взглянула в лицо.
— Вы были с ней… Расскажите мне.
Петрухин сел рядом со старушкой и долго рассказывал. А когда поднялся, она взяла его голову, нагнула к себе, поцеловала в лоб.
— Вы еще придете, да? Вы мне близкий, родной, вы были товарищем Веры.
— Приду, приду.
Вышел на улицу. Сжал голову руками.
— Эх!
Только зубами скрипнул. Поднял огромный кулак, погрозил спящему городу и исчез в темном переулке…
По городу, злобно лязгая железными цепями, носились грузовики, — на концах по пулемету, по бортам штыки. С фырканьем, отдуваясь от беготни, подкатывали к тюрьме. Опять по гулким тюремным коридорам стучали тяжелые шаги, опять гремели засовы у дверей и опять наполнялись камеры.
По безлюдным улицам торопливым шагом проходили патрули. Гулким топотом отдавали мостовые, провожая конные разъезды. В морозной сероватой мгле тревожно взметывались голоса часовых.
— Стой! Кто идет?
За рекой, в рабочем поселке, замирали последние выстрелы.
Начинало светать.
Утром на третий день из города на широких крестьянских розвальнях выехали двое: высокий чернобородый мужик, закутанный в собачью доху, и молодая краснощекая женщина с черными, переломленными дугой бровями. Мужик был мрачен, крепко подхлестывал рослого жеребца и без того широко забирающего сильными ногами.
Не успели отъехать и сотни сажен, налетел конный разъезд.
— Стой! Что за люди?
— Люди как люди, — мрачно сказал мужик и полез в карман за документами.
Молодая женщина с лукавой улыбкой глянула на старшего, блеснув крепкими белыми зубами.
— Што на вас покою нет. Ишь, мужик у меня сердитый, лошадь дешево продал.
Она кивнула головой на мужика, сердито разворачивавшего документы. Казак глянул в веселое лицо женщины, шутя замахнулся плеткой.
— Постегать бы тебя малость, ишь, гладкая какая.
Мельком взглянул на протянутые мужиком бумаги и поскакал прочь.
Мрачный мужик улыбнулся.
— Ну и молодец ты, Настасья.
Молодая женщина прижалась к Петрухину.
— Я с тобой, Алексей, куда хочешь.
Как узнал костинский поп, что на Чернораеву заимку наезжают вооруженные люди, неизвестно. Решил было сразу донести по начальству, да надумал сначала попытать у кузнеца, давно держал на него подозрение. Пришел к кузнецу со сломанным косырем.
— Вот, наварить бы, Прокофий.
— Это, батя, можно.
— Один работаешь? А где у тебя помощник?
— Эка, батя, хватился. Еще по осени ушел.
— Вон как, а я и не знал.
— Поп вынул коробку папирос, протянул Прокофию.