— Говорил. Бунтуем, говорю, а за главного у нас товарищ Киселев…
— Ну, ну? — не терпит Димитрий.
— Слыхал, говорит, да все сомневался, тот ли, которого я знал.
— Тот самый, говорю. Очень обрадовался, подошел ко мне, сдавил ручищами, поцеловал. Вот, говорит, поцелуй ты того самого товарища Киселева, скажи, что от меня.
Киселев взволнованно подошел к гонцу и крепко поцеловал его в запутавшиеся в волосах губы. Волнение Димитрия передалось мужикам. Наиболее нетерпеливый Петр Молодых стукнул по столу.
— Товарищи, выручать надо Петрухина!
— Конешно, вместе и нам будет легче.
— Да, да, товарищи, — сказал Димитрий, — мы немедленно выступим на соединение с Петрухиным. Мы поднимем по дороге к нему всех, кто еще не поднялся. Готовьтесь в поход!
На рассвете из Сизовки выступил конный полк Максима. За Максимом — полк Ивана Бодрых, за Бодрых — Лыскин Яков с полком, Петр Молодых с полком. Сзади отряда по жесткой дороге погромыхивала батарея товарища Короткова.
Пришел в село Украинку отряд польских гусар.
Вызвал начальник отряда председателя волостной земской управы Федора Чернышева, осмотрел его с ног до головы.
— Ты председатель?
— Точно так, ваше благородие.
— Доставить провизии на четыреста человек.
У Федора Чернышева сразу живот схватило. Ну-ка, на четыреста человек.
— Ваше благородие…
Начальник показал Федору Чернышеву нагайку, молча помахал ею в воздухе.
— Видал? Ступай!
Потоптался Федор на месте, помял шапку в руках, глубоко вздохнул и вышел.
Что делать? Где на четыреста человек провианту достать. Не достанешь, сожгут поляки деревню, хуже будет. Да, помирай, а делай.
И Федор отправился делать…
Утром поляки ушли…
В этот же день, в полдень, в Украинку вступили чехи.
— Вызвал чешский начальник, капитан Палечек, Федора Чернышева к себе.
— Ты председатель?
— Я.
— Через два часа на пятьсот человек провизии.
У Федора со страху опять резь по всему животу.
— Ваше благородие…
Капитан Палечек подошел к Федору, с холодным любопытством посмотрел ему в лицо ясными голубыми глазами. Неторопливо отстегнул кобуру револьвера, чуть дотронулся до рукоятки и тихо, выразительно сказал:
— Через два часа. Понял?
Федор Чернышев вздохнул.
— Понял.
Повернулся и вышел.
Пять минут Федор шел до своего дома, пять минут просидел на заднем дворе, пока не успокоился живот, полтора часа бегал по мужикам. Грозил, упрашивал.
— Черт с вами, мне не больше всех надо. Плюну на вас, лешаков, да уйду к сизовским.
Через два часа к волости везли солонину, гнали баранов.
Наутро чехи оставили Украинку…
К вечеру в село входил русский отряд. Собрался Федор Чернышев в волость, тяжело вздохнул:
— Ну, паря, и нам бунтовать. В разор разорят мужиков.
…Вернулся Федор домой, — полна изба солдат.
— Примай гостей, хозяин.
— Что ж, хорошим людям завсегда рады.
Хитрый человек Федор. Успел узнать — куда солдат гонят, а еще хочется допытаться. Сел на лавку, поясок на рубахе поправляет, лениво скребет под мышками. Спрашивает, будто нехотя.
— Куда гонят?
— На большевиков.
— Где они здесь, большевики, не слыхать ровно-ка.
— А кто их знает — где. Будто на железной дороге, а где эта дорога, мы и сами не знаем.
— Не здешние, однако, сами-то?
— Не здешние, иркутские, которы енисейские.
— Дальние, значит?
— Дальние.
— Из крестьян?
— Крестьяне.
— Та-ак. На железную дорогу, значит. Кто же это там бунтует?
— Петрухин, говорят, какой-то появился. Вот его и идем усмирять.
— Петрухин? Вон оно какое дело! Что ж, видно, много у него народу, целая армия вас на него.
— Не знаем. Должно, много.
Федор путается пальцами в черной седеющей бороде, тяжело вздыхает.
— Крестьяне, значит. Та-ак. Разор нашему брату выходит. Кто ни дерется, все мужики в ответе. Вот теперь поляки прошли нашим селом, чехи прошли, сколько скотины одной порешили. Теперь вот вы пришли, вам вдвое больше понадобится. Вас, ровно-ка, больше народу.
— Да, целый полк нас.
— Ну вот. А кто нам заплатит, с кого убытки искать.
Широкое лицо Федора спокойно, голос глухой и негромкий, а глаза упорно сверлят солдат.
Солдатам неловко под пронизывающими глазами Федора и его двух сыновей. Сочувственно вздыхают.
— Где уж сыскать…
…Вышел Федор на двор, за ним оба его сына.
— Вот че, ребятки, сизовский отряд, говорят, недалеко.
— Слыхали.
— Сказать бы, что войско на Петрухина идет видимо-невидимо.
— Сказать надо бы.
— Не съездить ли вам, ребятки.
Парни молча переглянулись и в один голос ответили:
— Съездим.
Максим с десятком всадников далеко опередил свой полк. Выехали на пригорок, остановились. Максим поднес бинокль к глазам, обшаривает степь. А степь широкая-широкая, глазом не окинешь.
— Эх, братцы, раздолье-то!
Легко и радостно дышит Максимова грудь. Хочется спрыгнуть Максиму с коня, прижаться грудью к горячей земле, вобрать в себя силу земляную, великую. Да потом бы одним ударом по всем буржуям — хлоп! — чтоб только мокренько осталось.
У горизонта поймал биноклем две черные точки. Долго всматривался.
— Верховые скачут. Двое. Пусть ближе подъедут, неизвестно, что за люди.
Съехали с пригорка назад, спешились. Максим лег на землю, высунул из-за пригорка голову, нащупал биноклем две черные точки, держит. Точки быстро приближались.
— Мужики скачут сломя голову. Не к нам ли гонцы откуда.
Когда мужики были саженях в двухстах, Максим с товарищами разом выехали на пригорок и легкой рысью тронулись навстречу. Мужики в нерешительности остановились.
Максим махнул рукой и что было силы крикнул:
— Подъезжай, не бойся!
Мужики подъехали. Оба молодые, безбородые.
— Кто такие?
— Да мы, вишь, из Украинки.
— Куда едете?
Мужики замялись, смущенно переглянулись друг с другом. Постарше из мужиков спросил:
— А вы сами кто же будете?
Максим гордо выпрямился в седле.
— Мы — революционная армия восставшего народа!
Парни обрадовались.
— О? Сизовские, однако?
— Да, сизовские.
— Вас-то нам и надо. Нашим селом колчаковское войско идет. Видимо-невидимо.
— Стой, говори толком. Далеко ваше село?
— Верст двадцать отсюда.
— Куда войско идет?
— К железной дороге, Петрухина ловить. Слыхать, Петрухин там бунтует.
— Сколько войска?
— Конных поляков полтыщи прошло, чехов полтыщи прошло. Теперь наши русские идут, этих побольше будет. Ну, да только у них вроде как раздор промеж себя, не дружно идут, вразброд.
Максим задумался.
— Ну, вот что, ребята, вам надо в штаб с нами. Там еще расскажете.
Отрядил Максим трех всадников к Украинке, трех направил наперерез вышедшим из Украинки отрядам, чтобы следить за их продвижением, сам с оставшимися и двумя парнями — сыновьями Федора Чернышева — быстро повернул к штабу…
Путь карательного отряда намечен большой дорогой — Украинка, Смоленка, Мариинское.
Революционный штаб спешно выработал план.
Два полка и батарея ускоренным маршем перерезают большую дорогу у Мариинского, занимают село тотчас по уходе из него поляков, укрепляются и ждут чехов.
Конница Максима держится вблизи Смоленки, ждет выхода из нее чехов и тотчас после ухода занимает Смоленку.
Бодрых с полком вклинивается между Смоленкой и Украинкой и сдерживает русских.
Связь между частями держать Максиму.
…Разведка донесла, что польский отряд вышел из Мариинского. Полки Якова Лыскина и Петра Молодых и батарея Короткова быстро подтянулись и через два часа заняли село. Впереди села установили пушки жерлами к чехам. По бокам дороги, по ложбинкам, по овражкам, по кустам и бугорочкам рассыпались полки. Весь штаб выехал далеко за поскотину, в поле. Впились биноклями вдаль, где чуть заметной светлой точкой поблескивал крест на смоленской колокольне. Молодых нервно стискивал бинокль, опускал его, опять поднимал к глазам. Вдруг прорвался в тяжком вздохе.
— Да-а!
Яков Лыскин, не отнимая от глаз бинокля, чуть тряхнул головой.
— Сурьезное дело.
Киселев повернулся к товарищам с лицом спокойным и светлым:
— Верю, товарищи!
Протянул обоим руки, улыбнулся.
— У чехов винтовки хорошие, нашим ребятам пригодятся. А то у нас все больше с пиками.
Иван Бодрых перехватил по дороге пятерых солдат. Молодые, безусые, пугливо озираются. Сурово осмотрел Иван солдатиков.
— Дезертиры?
— Да, дезертиры.
— Откуда?
— Из Украинки.
— Скоро выступают?
— Не хотят выступать, солдаты бунтуют.
Бодрых еще раз внимательно оглядел всех пятерых, немного подумал и строго сказал:
— Вы, вот што, пареньки, вы мне все по чистой совести, как попу на духу. Мы сами — революционная армия, вы убежали из колчаковской армии, теперь, значит, наши вы.
Парни закрестились.
— Ей-богу, товарищ, правда, солдаты не хотят идти, собрание устроили!
— Зачем же вы убежали? Раз не хотят идти, хорошее дело, вы-то зачем убежали?
— Испугались. Командир посылать за чехами хотел, всех расстрелять грозился.
Иван что-то молча обдумывал.
— Ну, вот што, пойду-ка я сам посмотрю, правду ли говорите.
Парни обступили Ивана, встревожились все разом:
— Дяденька, не ходи, убьют!
— Ей-богу, убьют!
— Не ходи, дяденька!
Обступили Ивана Бодрых и свои.
— Или и впрямь Иван, идти думаешь?
Усмехнулся Бодрых.
— Пойду, однако. Занятно шибко.
Подошел Бодрых к Украинке, смотрит — двое часовых стоят.
— Што тут, братцы, война, што ль?
Один недружелюбно поглядел на Ивана, другой махнул рукой:
— Ступай, не до тебя.
Бодрых прошел мимо.
На улице, как в праздник — народу, народу. Остановил Иван мужика.