Когда свет в итоге починили, французы принялись орать «Promenade!»[63].
Мы сказали, что они смогут отправиться в парк 20 марта при условии, что к этому числу прекратятся все акты вредительства с их стороны.
В качестве следующего шага мы без предупреждения убрали все металлические каркасы кроватей из помещений заключенных и заменили их деревянными. Большинство представляли собой двухэтажные нары из дерева, хотя кое-где, особенно в лазарете, еще оставались металлические, односпальные койки. Естественно, мы не могли вынести сотню кроватей одновременно, и к тому времени, как наступила очередь последней дюжины, угловые скобы с них уже исчезли. Металл был самым ценным сырьем для побегов, особенно для рытья туннелей и изготовления отверток, ключей и ломиков. Мы парировали немедленным общим обыском и вернули в свои руки большую часть этого ценного материала. Перетягивание каната продолжилось на следующий день, когда мы отправили во двор грузовик с зеркалами и оборудованием для парикмахерской, каковая должна была разместиться в свободной комнате. Двое часовых присматривали за грузовиком, пока шла разгрузка. Пленные тоже присматривали за грузовиком, и, когда их «разгрузка» закончилась, пропали набор карт, набор инструментов и домкрат.
Жалуясь в конференц-зале нашему офицеру службы охраны, вызванному обеспокоенными часовыми, владелец грузовика неосмотрительно снял шляпу и на мгновение выпустил ее из рук, положив на выступ у окна. Она немедленно исчезла навсегда. Пленные просто просунули внутрь проволоку и подцепили великолепный улов.
«Ради бога, – кричал владелец грузовика своим людям, – торопитесь, пока они не украли колеса. Это сумасшедший дом!»
Второй побег капитана авиации Дикинсона из городской тюрьмы произошел 7 марта 1943 года. И снова несколько пленных строем возвращались со двора после упражнений. Один остановился в дверном проеме, чтобы помочь прикурить сигарету другому, и строй распался. Ни головной, ни замыкающий караульные не заметили этого. Дикинсон, шедший впереди двух курильщиков, шмыгнул под стол у двери на первом этаже. Строй прошел мимо него и начал подниматься вверх по лестнице. Не успел второй часовой, замыкавший шествие, пройти лестничный марш, как Дикинсон незаметно выскользнул во двор, перелез через стену, и тут ему попался оставшийся без присмотра велосипед. Но «мышеловка» сцапала его и сейчас, как и прошлым августом по дороге в Хемниц. В этот раз он взял с собой деньги – в целом пятьдесят марок. Найдя эти деньги, я был особенно раздосадован: прежде чем отправить его в камеры, его очень тщательно обыскали.
5 апреля не менее 150 офицеров изъявили желание отправиться на прогулку в парк после обеда. Крайне подозрительно! В свое время процессия двинулась в путь, но едва она очутилась на территории немецкого двора, как голландский офицер громко закричал из окна: «Всем голландским офицерам вернуться! Идет лекция!» Голландцы повернули назад, хотя и не имели на это права. Остальные продолжали идти вперед. Началась толкучка и неразбериха.
Внезапно к воротам, ведущим в парк, подошли два немецких офицера. Часовой спросил их пропуска. На документах имелись подписи нашего адъютанта, коменданта и печать, дозволяющая их обладателям, офицерам из ОКБ (Берлин), посетить замок и прилегающую к нему территорию. Все было по форме.
Часовой щелкнул каблуками. К счастью, на месте происшествия очутился унтер-офицер «Nichtwahr» (для англичан) или Beau Max. Он взглянул на эту парочку «немецких офицеров» и вроде бы узнал одного из них по золотым зубам. «Кто, черт побери, вы такие?» – спросил он.
Они обругали его по-немецки.
«Кто вы такие? Я применю силу, если вы не скажете».
Эти «воины» обругали его еще грубее, чего не сделали бы настоящие немецкие офицеры.
В этот момент к воротам подошла процессия идущих на прогулку, наконец-то разобравшаяся по рядам, и ответственный унтер-офицер арестовал двух подозреваемых. Ими оказались капитан Дюфур из голландской группы и капитан авиации ван Род, RAF, пилот голландского происхождения.
Ко всем этим хождениям туда-сюда мы отнеслись с крайним подозрением. Не проходили ли через эти ворота другие «немецкие офицеры»? Часовой ответил, что нет. Мы провели особую перекличку и оказались правы – пропали еще два офицера, лейтенант Майкл Харви, RN, и капитан авиации Джек Бест, RAF. Очевидно, и они, переодевшись в наши униформы, бежали из замка во время возникшей у ворот суматохи. Мы подали донесение об их исчезновении ОКБ 5 апреля.
С открытием сезона побегов в апреле наш новый комендант приказал проводить четыре пересчета в день, в 7, 11 и 4 часа, а последнее построение в любое время между 8 и 10 часами вечера, при получасовом уведомлении по звонку.
Однажды наш комендант посетил 11-часовое построение. Встретили его особенно шумно, и он пригрозил заключенным шестью, семью, а то и всеми восемью построениями в день. Пленные не беспокоились на этот счет. Им было некуда идти, рассуждали они, и от нечего делать они могли стоять здесь во дворе хоть день и ночь! Считайте на здоровье! Это не мы, намекали они, устанем от этого.
Через неделю мы сняли весь линолеум с полов – прекрасное сырье для поддельных печатей и фальшивых немецких ремней. В течение обыска мы нашли дыру под креслом в кабинете французского дантиста и вагонетку, оснащенную резиновыми колесами и несколькими ярдами буксирного троса во французских помещениях. Похоже, вновь замышлялся туннель.
В тот же месяц, во время набивки соломенных матрасов, в куче соломы во дворе возник пожар. Мы послали людей погасить его с помощью брандспойта. Французы попытались «погасить» их ведрами воды из окон. В очередной раз мы отменили все французские привилегии.
В начале мая капитан авиации Танстолл, чемпион по проведенному под арестом и на военных судах времени, вновь предстал перед лейпцигским судом по обвинению в избиении одного из медицинских помощников. К несчастью, под перекрестным допросом истец потерял сознание. Танстолл бросился к нему на помощь со стаканом воды, и дело было закрыто.
После побега Мэресса-Лебрана через забор и стену в парке находившиеся под арестом в камерах замка проделывали свои ежедневные упражнения на террасе на западной стороне замка. Утром 11 мая трех пленных выпустили из камер для моциона на этой террасе. Одним из них был капитан авиации Дон Том (военно-воздушные силы Канады) – настоящий атлет. Он был единственным офицером, который пользовался турником, установленным нами в парке. Нередко он делал на нем стойку, проделывал сальто назад и благополучно приземлялся на ноги.
Пройдя в то утро через дверь позади гауптвахты, Том скинул куртку и перемахнул через балюстраду у окна в стене здания гауптвахты, выдававшейся от террасы под прямым углом. Мгновение он висел на поперечных прутьях решетки, потом тем же образом спустился к окну, расположенному ниже. На земле он очутился прежде, чем часовые успели среагировать. Когда они открыли огонь со всех сторон, рискуя попасть не только в Тома, но и друг в друга, он бросился в мертвое пространство под пагодой, перелез через колючую проволоку и исчез в парке. Лавируя между деревьев, он наткнулся на витки проволоки и был вынужден остановиться. Здесь парковый часовой его и поймал. Это была самая безумная попытка побега из всех, и, если бы не это последнее заграждение, я думаю, Том выбрался бы из Кольдица, хотя и не ушел был очень далеко.
Вскоре после этого эпизода лагерь посетили два представителя швейцарской державы-протектора. Комендант объявил, что он лично покажет им помещения пленных. Я проводил группу во двор и отдал приказ «Внимание!». Никто из заключенных его не заметил вовсе. Я очистил двор и провел швейцарцев в конференц-зал.
Пока мы разговаривали, во дворе послышались выстрелы. Я объяснил швейцарцам, что заключенные, вероятно, высунулись из окон и свистели и что караульные отдали приказ отойти от окон, пригрозив, а потом и начав стрельбу. Должно быть, заключил я, кое-кто проигнорировал угрозу, и, как следствие, были сделаны несколько предупредительных выстрелов. Швейцарцев же, с сожалением заметил я, подобное отнюдь не впечатлило.
Однако комендант, несмотря ни на что, предложил осмотреть помещения. Проведя десять или пятнадцать минут в британских комнатах на нескольких этажах восточного блока, мы с ужасом обнаружили себя запертыми! Подождав, пока мы поднимемся наверх, британцы просто повернули ключ в замке и сняли дверную ручку.
После наших долгих криков с гауптвахты прибежал унтер-офицер и штыком взломал дверь.
Швейцарский отчет об этом визите, должно быть, представлял собой крайне захватывающее чтиво, поскольку через две недели к нам наведался генерал по делам военнопленных из Берлина. Он проинформировал старших офицеров из числа пленных о том, что, согласно Женевской конвенции, они подлежали всем законам, распоряжениям и приказам содержащей их в плену державы. Далее он добавил, что одобрил все меры, принятые нашим комендантом, будь то с помощью оружия или нет. Дисциплина должна быть гарантирована любой ценой.
Среди посетителей замка был французский генерал Скапини. Он был выразителем того общественного мнения, которое в 1940 году было против продолжения войны Францией. Хотя портрет маршала Петена висел в нескольких французских помещениях, к 1943 году чувства к нему начали понемногу ослабевать. Французы заняли позицию «поживем – увидим». Скапини, представлявший правительство Петена и Лаваля и отвечавший за дела военнопленных, попросил дозволения поговорить с соотечественниками наедине. Не думаю, что он добился большого успеха со своими доводами в пользу сотрудничества.
Вскоре после Пасхи 1943 года мое награждение крестом «За военные заслуги» (второй класс) было встречено громогласными воплями со стороны представителей «Grande nation»[64]. Не «Pour la merite!»[65]