– Умереть во время родов? Нет, благодарю покорно! – повторяла молодая женщина на все лады.
Лорик сердито вытер полотенцем лицо, прогоняя сияющее видение – Сидони. Потом со злостью пнул комод, возле которого стоял, дрожащей рукой взлохматил свои темные волосы и надел рабочую одежду. Когда же он вошел в кухню, с доброй улыбкой на устах, малыш Шарль бросился к нему навстречу, бормоча трогательное «Папа!».
– Да, мой хороший, папа тут! – воскликнул Лорик, подхватывая мальчика. – Хоть сегодня и воскресенье, мы с тобой все равно пойдем сажать фасоль!
Дора вздохнула от удовольствия. Силы вернулись к ней, и она уже накрыла на стол. Удерживая сына на руках, Лорик подошел и поцеловал жену в щеку.
– Тебе полегчало? – заботливо спросил он.
– Будто ничего и не было. Мальчики, к столу!
После смерти Альберты и Шамплена обстановка в кухне не изменилась, разве только ткацкий станок бывшей хозяйки дома перекочевал на чердак. Гирьки на часах регулярно подтягивали, мебель стояла на своих местах. Даже занавески были те же – выдерживая стирку за стиркой. В новый дом Дора приехала со скромным багажом, поэтому старалась беречь каждый клочок полотна, каждое крохотное полотенце. И простынями они пользовались до тех пор, пока те не превращались в ветошь. Дора штопала, чинила, крахмалила – и все это без единого слова жалобы! Каждое утро она просыпалась с мыслью, какое это все-таки счастье – быть уважаемой женщиной, матерью семейства и хорошей хозяйкой, и эта радость наполняла ее дни…
Жасент сидела у кроватки Калеба, который никак не хотел засыпать. Она уже рассказала сказку про Джека и бобовый стебель, его любимую, но ребенок сучил ножками под простыней и требовал еще и песенку.
– Мне нужно передохнуть, – сказала Жасент, стараясь придать голосу необходимую строгость. – Но если я спущусь на первый этаж, ты сразу встанешь и пойдешь следом. Ты очень непослушный мальчик, Калеб, так не может продолжаться. Тебе идет четвертый год, пора становиться более покладистым!
Мальчик поморщился и сердито сверкнул глазенками. Он унаследовал от Альберты тонкие черты лица и золотисто-каштановые волосы, но характер у него был импульсивный и властный, как у Шамплена. Воспитывать маленького брата оказалось таким нелегким делом, что Жасент решила не рожать своих детей, пока он не пойдет в школу. Пьер согласился с этим. Он не только стал официальным опекуном Анатали и Калеба, но и заменял им отца. Ни он сам, ни Жасент на это не жаловались, невзирая на материальные трудности. Пьеру посчастливилось сохранить рабочее место на сыроварне «Перрон». Зарплата у него была маленькая, однако жене пришлось закрыть свой медсестринский кабинет.
– Только медицинские инструменты не продавай, – посоветовал ей супруг. – Дети пойдут в школу, и ты снова сможешь работать. Мы все устроим!
В ожидании этого благословенного дня молодая женщина сражалась с несгибаемой волей своего юного брата.
– Я не желаю спать днем! Тали́ ты не заставляешь, и я тоже не хочу!
В комнату вошел Пьер. Он пожалел жену, красивое лицо которой выглядело очень усталым. Она сидела, сложив руки на коленях, и явно не знала, что ей делать с этим маленьким упрямцем.
– Мы с Калебом пойдем на рыбалку! – объявил Пьер. – Погода чудесная. Пускай побегает на свежем воздухе.
– И покормит комаров! – сокрушенно вздохнула Жасент. – У Калеба нежная кожа. Каждый год, в июне, он ходит искусанный, расчесывает ранки, а потом они воспаляются.
– Я комаров не боюсь! Я иду на рыбалку! Одевай меня скорее!
Мальчишка, одетый лишь в хлопчатобумажные трусики и майку, был уже на ногах. Выпрямившись и уперев руки в бока, с решительным лицом, он показался Жасент забавным и в то же самое время таким очаровательным, что она рассмеялась.
– Хорошо, ты пойдешь на рыбалку. Но при условии, что я намажу тебя кремом с вытяжкой лимонной мяты.
Калеб согласился бы на что угодно. Он любил простор, огромное небо, шепот ветра в листве и солнечные блики на неспокойной речной воде.
Прошел час, и Жасент наконец смогла хоть немного отдохнуть. Анатали играла куклами в ее кабинете, ставшем ненужным. Льняные шторы там были задернуты для сохранения прохлады. Девочка спросила разрешения поиграть некоторыми инструментами и бинтами.
– Моя кукла серьезно заболела, тетя Жасент! Я хочу ее полечить.
Жасент, которая до недавнего времени была деревенской медсестрой, не смогла отказать племяннице в этой просьбе. Она обрадовалась свободной минутке, которую ей таким образом удалось выкроить. Повязав фартук, Жасент принялась готовить флан с черешней – в этом году ягоды созрели рано по причине небывалой жары.
Дебьенам не нужно было покупать яйца: после смерти Фердинанда Лавиолетта Пьер счел разумным сохранить птичник старика. Они даже продавали часть яиц в универсальный магазин и соседям. Молоком Дебьенов снабжал Лорик, который очень гордился двумя своими коровами местной породы.
«Как бежит время, как все меняется! – размышляла молодая женщина, занимаясь стряпней. – Наш милый дедушка угас в тревоге за всех нас, за наше будущее. Он успел узнать новости из газет в самом начале кризиса… С Матильдой мы совсем не так дружны, как раньше. Она стала раздражительной и только делает вид, что рада, когда я заглядываю к ней в гости». В уголке ее глаза блеснула сначала одна слезинка, потом другая… Жасент спрашивала себя, наступит ли день, когда они с мужем будут по-настоящему, абсолютно счастливы.
«Мы друг друга любим, поддерживаем, но слишком уж много было скорби, слишком много трагедий!»
Она погрузилась в печальные размышления. Через калитку в сад вошла женщина в широкополой шляпе. Это была Брижит Пеллетье, легко узнаваемая благодаря статной фигуре и рыжим волосам, в которых появились серебряные нити.
«Что ей от меня нужно?» – удивилась Жасент, которой совершенно не хотелось отвлекаться от стряпни.
Мать Пакома старательно избегала всех Клутье и Дебьенов, а если уж им случалось встретиться, ее лицо становилось каменным. Ее холодное, враждебное отношение к ним сохранилось с того ужасного февраля, когда она намеревалась подать жалобу на Жасент и Лорика. От этой идеи вдова Пеллетье отказалась, как и предсказывал в свое время доктор Сент-Арно: усугублять горе семьи, и так многое пережившей, было бы попросту непорядочно.
– Входите, мадам Пеллетье! – крикнула молодая женщина, вытирая руки тряпкой.
Пес с отчаянным лаем бросился навстречу посетительнице. За ним, с куклой в руках, выбежала Анатали.
– Чем могу служить? – любезно поинтересовалась Жасент. – Давно нам не выпадало случая поговорить. Признаюсь, я удивлена вашим приходом.
– Бог свидетель, выбора-то у меня не было! – отвечала вдова. – Мсье доктор в отъезде, а моему сыну нужна медицинская помощь. И я подумала: схожу-ка к медсестре Дебьен, хоть вы и закрыли свой кабинет.
– Что-то с Пакомом? – прошептала Жасент.
Слабоумный парень за последние месяцы сильно набрал в весе: его редко выводили на прогулку, накачивали бромом, и вдобавок мать закармливала его, лакомку, сладостями в надежде утихомирить.
– Что случилось? – с опаской спросила молодая женщина.
– Опять разнервничался. Нужен укол. Сейчас этот идиот заперся в туалете, кричит и колотит кулаком в дощатую стену. В таких случаях доктор всегда делает ему успокаивающий укол. Я не знаю, как быть! Что, если, на мое горе, он убежит? Это уже не тот милый мальчик, которого я воспитывала. Мой Паком был добрым и безобидным, хоть у кого спросите!
В распоряжении Жасент сейчас не было нужных лекарств. Взвесив все «за» и «против», она набрала в грудь побольше воздуха и четким голосом произнесла:
– Мне очень жаль, мадам Пеллетье, но я не смогу вам помочь. У меня нет успокоительных, но даже если бы и были, полагаю, я бы не осмелилась взять на себя такую ответственность – сделать Пакому укол, не зная точной дозировки.
Вдова выпятила грудь, и глухая злоба, копившаяся в ней годами, выплеснулась наружу:
– А вам, смотрю, не стыдно отказывать мне в маленькой услуге после всех тех гадостей, которые вы нам с Пакомом сделали! Помните, как ваш верзила братец ударил его – в церкви, на глазах у Господа, да еще обвинил в том, что Паком убил вашу сестрицу, Эмму? Она тоже была хороша! Я уж не говорю…
– Прошу вас, замолчите! – крикнула Жасент, кивая в сторону Анатали. – Ведь Эмма – ее мать!
– И что с того? Разве бедная девочка ее знала? Я выскажу свое мнение, за четыре года оно не изменилось: это из-за вас и вашего брата мой сын стал еще глупей! Спасибо бы сказали, что по своей доброте я не заявила на вас в полицию!
– И в чем же, мадам Пеллетье, полиция могла бы нас обвинить? У меня не было выбора: нужно было выяснить, что произошло, и Паком оказался важным свидетелем. Давайте успокоимся, и я пойду с вами. Посмотрим, что можно сделать. Анатали, милая, ты уже взрослая девочка, поэтому прошу, сходи на ферму, – с Томми, конечно! Отнесешь Доре яиц, ту дюжину, которую я утром отложила в корзинку. А потом я тебя заберу.
– Ладно! Я буду очень осторожна, обещаю! – нараспев проговорила Анатали, радуясь предстоящему приключению.
– Но к озеру не ходи, разве только если дядя Лорик пойдет с тобой. Вода еще неспокойная и стоит высоко.
– Хорошо, не пойду!
Презрительно скривив губы, Брижит рассматривала личико девочки. В компании местных кумушек она называла ее «маленькой бастардкой», чем довольно часто навлекала на себя неприятные замечания. В деревне девочку считали хорошенькой и прекрасно воспитанной, а к Жасент с Пьером относились так, словно те были ее родителями. Как и Артемиза Тибо, дамы Сен-Прима были мягкосердечны, и, по их разумению, Анатали не могла нести ответственность за деяния своей матери, к тому же умершей так рано и такой ужасной смертью.
Паком раскачивался вправо-влево, как маятник, каждый раз задевая стену туалета, в котором заперся. Еще будучи ребенком, он чувствовал себя в безопасности в крошечной хижине, построенной для него отцом – в саду, возле изгороди. Именно там пять лет назад Паком любовался маленькой женской сумочкой из белой кожи, прежде принадлежавшей Эмме.