– В любом случае, переезд из города в деревню – для многих единственный способ выжить. Тут можно выращивать пшеницу, картофель, разводить домашнюю птицу…
– Вы совершенно правы, Журден. Благодаря птичнику покойного Фердинанда мы с Жасент получаем неплохую прибавку к семейному бюджету. Универсальный магазин, да и соседи покупают у нас яйца.
Мужчины ненадолго умолкли, потому что из дома донесся легкий, тоненький смех, которому вторили два более зычных голоса: Анатали и ее тети явно нашли себе развлечение по душе.
– Наверное, возятся с тряпками, – прокомментировал Пьер.
– Тряпки? Следует говорить «моды» или «наряды», – поправил его Журден. – Сидони быстренько отучила меня от слова «тряпки». По ее мнению, это звучит грубо, отвратительно.
Мужчины, тихонько посмеиваясь, подмигнули друг другу.
– Потешаетесь надо мной? – спросила Сидони, прижавшись прелестным носиком к москитной сетке на двери. – Господа, я всё слышала!
И она тут же убежала; на первом этаже, у лестницы, ее дожидалась племянница. Анатали замерла, раскинув руки, в новом зеленом платье с пышными рукавами. Калеб сидел тут же, на ступеньках, и сосал леденец, которым его угостила тетя Сидони.
– Почему Тали нельзя шевелиться? – спросил он.
– Потому что я подколола подол ее платья булавками – он получился слишком длинным. Сейчас я его подошью! – пояснила Сидони. – А тебе, озорник, так или иначе придется подождать. Ты тоже должен будешь примерить свой костюмчик – он из бежевого льна, а на рубашке – красивое жабо.
– Дети будут чересчур нарядными для Сен-Прима, – встревожилась Жасент. – Тебе не следовало так утруждаться, Сидо!
– Святые Небеса! Ты не можешь запретить мне наряжать племянницу и собственного брата! Тем более что, как я тебе уже говорила, я только нарисовала эскизы, остальное – дело рук моей швеи.
– Как ты могла нарисовать эскиз? – изумилась Анатали. – Эскизы рисуют художники, это как бы начало картины…
Сидони засмеялась, а следом за ней – и Жасент.
– Анатали, милая, жаль тебя разочаровывать, но некоторые слова имеют два или даже несколько значений, – пояснила девочке ее приемная мать. – В школе тебе это объяснят.
– Я могла бы сказать «модель платья», а не «эскиз», потому что, по сути, это одно и то же, – подхватила Сидони. – Вечером я возьму листок бумаги и все тебе покажу. Твое платье я придумала и нарисовала сама, и костюм Калеба тоже. И ткань для них выбрала: для тебя – зеленый атлас, под цвет твоих глаз, для него – лен; он легкий, но смотрится шикарно!
– Я буду шикарный, шикарный, шикарный! – подхватил мальчик, у которого от карамельных потеков блестел подбородок.
В доме снова заливисто засмеялись, зазвучали радостные голоса. Пьер прислушивался, упиваясь праздничной атмосферой, царившей под его крышей; казалось, рождение Тимоте Клутье развеяло все тревоги.
«На этой неделе у нас с Жасент были такие чудесные ночи! Настоящий фейерверк! Столько любви, нежности, – думал он. – Если нам удалось зачать ребенка, я никогда не забуду этих минут страсти и сладостного безумия, которые дали ему жизнь!»
Выражение лица собеседника – мечтательное, отмеченное каким-то загадочным блаженством, – не укрылось от наблюдательных глаз Журдена. «Готов поспорить, Пьер думает о жене, – сказал он себе. – Они – счастливая пара! Вместе переживают трудности, но и наслаждаются друг другом… Словом, их любовь крепка и взаимна». У него в горле встал горький ком. Сидони обращалась с мужем, как с другом, и бывала нежна, но чаще на словах, нежели на деле.
– Я вам завидую, Пьер, – еле слышно признался Журден.
Пьер предложил ему прогуляться к птичнику покойного Фердинанда.
– Думаю, на стол еще не накрыли и мы успеем сходить туда и вернуться. Насыплю несушкам зерна и налью свежей воды.
Полицейский с готовностью поднялся. Груз, вот уже четыре долгих года тяготивший его сердце, вдруг показался ему невыносимым. От матери Журден скрывал правду, разыгрывал из себя счастливого мужа перед коллегами и дядей Оноре – крепким пятидесятидвухлетним мужчиной, который часто – и, разумеется, наедине! – спрашивал племянника о его мужской силе, удивляясь, что Сидони до сих пор не забеременела.
От природы мягкосердечный и способный сочувствовать чужим бедам, Пьер по тону, которым была произнесена последняя фраза, угадал настроение свояка.
– Почему вы мне завидуете? – нейтральным тоном спросил он, как только они с Журденом отошли на приличное расстояние от дома. – У нас обоих – отличные жены, красивые, серьезные, образованные и, вдобавок ко всему, разумные.
– В этом вы совершенно правы, – ответил Журден. – И вы с Жасент выглядите такими счастливыми! Вы понимаете друг друга, всегда все делаете сообща. Вы просто созданы друг для друга!
– Так я всегда и считал. Мы влюбились друг в друга в юности, и хотя я был постарше, но уже тогда понимал, что моя любовь к Жасент – серьезное чувство. Потом мы разлучились на несколько лет, но это помогло нам понять, какое это счастье – быть вместе!
– Пьер, могу я говорить с вами прямо, рассчитывая на вашу сдержанность?
– Конечно! Я из тех парней, что всегда держат слово.
– Два года назад мы с Сидони консультировались с доктором, гинекологом. Она страдает от патологии, которая встречается не так уж часто. Если коротко, с первых дней нашего брака мы живем в воздержании – вы меня понимаете. Довольно долго я считал, что смогу примириться с таким положением вещей, но теперь все чаще склоняюсь к тому, чтобы завести любовницу. Это противоречит моим принципам, и верность для меня – не пустой звук, но… Знаете, что меня останавливает? Если другая женщина от меня забеременеет, я разведусь, чтобы узнать наконец все радости нормальной семейной жизни!.. Я никогда ни с кем не был так откровенен, как с вами. И, представьте, мне стало легче!
Не зная, что и думать, Пьер зажег сигарету, а другую протянул собеседнику.
– Чертовское невезение, – пробормотал он, с сочувствием глядя на Журдена.
– Можно сказать и так, – невесело усмехнулся тот. – Обожать женщину и не иметь возможности доказать ей это!
– Журден, но вы ведь ласкаете друг друга, то есть получаете… разрядку – только другим способом?
– Увы, нет! Это и есть самое ужасное. И это подталкивает меня к выводу, что Сидони меня не любит и никогда не любила – по крайней мере, так, как любят мужа или любовника. Что бы вы предприняли на моем месте?
Раздумывая над услышанным, Пьер вошел в птичник. И почти сразу сказал:
– Я бы столько не выдержал, у меня просто не хватило бы ни сил, ни терпения. Откровенность за откровенность, Журден. До брака я не отличался целомудрием. Бегал за каждой юбкой, стоило только меня поманить. Моментально воспламенялся, терял над собой контроль. С Жасент все было по-другому, даже когда мы уже были помолвлены. Я говорю о периоде перед нашим разрывом. Она не позволяла даже малейших вольностей, и я не настаивал.
При воспоминании о времени, казавшемся теперь таким далеким, на его губах заиграла легкая улыбка. Однажды вечером Жасент отдалась ему, а потом отказалась выходить за него замуж. На первом месте для нее были курсы медсестер.
– Сидони давно уже не пытается что-либо изменить, – признался Журден. – Она опустила руки. Говорит, что мы и так можем быть счастливы. Но остается еще одна проблема – дети… У вас с Жасент их тоже нет.
– До недавнего времени судьба нас не баловала. Сначала умерла Эмма, потом – тесть с тещей… Жасент очень хотелось трудиться по специальности, но ей пришлось оставить работу. Теперь мы воспитываем Анатали и Калеба, а это не так уж просто. Но со дня на день все может измениться.
После столь многозначительной реплики Пьер стал насыпать корм и менять воду в поилках. Обитатели птичника суетились у его ног, с кудахтаньем склевывая зерна.
– Еще недавно я бы посоветовал вам отправить Сидо к Матильде (в деревне ее считают знахаркой), но на днях Жасент сказала, что больше ей не доверяет. И это при том, что они так долго дружили!
– Мне кажется, Сидони презирает Матильду, считает ее шарлатанкой, которая пользуется легковерием соседей. А что вы о ней думаете?
– Честно говоря, я ее очень уважаю. Матильда добрая, милосердная, обо всех заботится. Что же касается ее способностей, то, напомню вам, она спасла ребенка Альберты, когда врач уже опустил руки, и сумела бы спасти и роженицу. Что до кровотечения – этого никто не мог предвидеть. Журден, я бы охотно вам помог, но, к сожалению, ничего в этом не смыслю. Однако я тронут вашей откровенностью.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Бегущая к ним Анатали замахала руками. Новое платье с нее уже сняли.
– Все готово! Садимся за стол! – позвала она.
Журден уехал из Сен-Прима в пять пополудни. Ему нужно было вернуться в Сент-Эдвидж, для того чтобы завтра привезти на крестины мать – Жасент предложила Лорику пригласить и ее.
– Дезире Прово – инвалид, и у нее очень мало возможностей развлечься. Если Журден проведет с нами воскресенье, ей будет тоскливо дома одной, – пояснила молодая женщина.
– Ну конечно, нужно пригласить и мадам Прово! Я попросту забыл о ее существовании, – отвечал Лорик. – Сидони вычеркнула из своей жизни нас, своих родственников, а также Сен-Прим, ферму… И, не стыдясь, заявляет – каждый раз, когда я наведываюсь к ней в магазин, – что ночует тут же, в маленькой квартирке на втором этаже. Я не слышал от нее ни слова о Дезире Прово.
– Тут я с тобой соглашусь, – кивнула Жасент. – Такое впечатление, что Сидони живет сама по себе, в мире женских безделушек и модных журналов. В те редкие моменты, когда мы с ней видимся в Робервале, она говорит только о своих клиентках.
Вспомнив об этом разговоре, Жасент решила расспросить сестру, когда они, накормив детей полдником, вместе вышли на улицу, чтобы развесить свежевыстиранное белье.
– Жаль, что ты так редко приезжаешь, – мягко произнесла старшая сестра. – Я рада, что мы можем поболтать наедине! Анатали тоже счастлива видеть свою тетю Сидо, она часто тебя вспоминает.