Вот и сегодня вечером я мечтаю о том, чтобы увидеть, как Сидо шьет при свете лампы, услышать, как отец храпит в спальне наверху, в то время как мама вяжет, устроившись возле печки… Мамочка! Стоит мне написать это слово, и из глаз льются слезы. Дедушка, если она, несмотря на снежные заносы, все-таки придет к тебе в ближайшие дни, я уверена, она захочет узнать, как у меня дела. Покажи ей это письмо! Как бы мне хотелось, чтобы она смогла приехать в Перибонку в будущем месяце, в середине марта! Не могу объяснить почему, но это очень важно. Лед на озерах и реках еще крепкий, и можно найти кого-то, кто согласится привезти ее сюда на санях или конной повозке.
Дедушка, прошу тебя об этом, как о самой большой услуге, но только пусть все останется между нами. Речь идет об одной моей ошибке, очень серьезной. Умоляю, только не забудь! Рассчитываю и на почтовый перевод, и на эту услугу.
Жасент невольно всхлипнула. Сидони, у которой глаза блестели от слез, была взволнована не меньше. Во время чтения у нее вновь появилось странное, неприятное ощущение, как будто Эмма воскресла из мертвых и обращается сейчас к Фердинанду Лавиолетту.
– Боже мой! В то время она скучала по нас, по дому – кто бы мог подумать! – проговорила Сидони.
– Эмме было шестнадцать, и положение у нее было критическое – она вот-вот должна была родить внебрачного ребенка… Кстати, ты заметила? Меня словно на свете нет. Наша сестра ни разу обо мне не вспомнила!
– Ты тогда училась в Монреале, Жасент. Покинула семейное гнездо. А я, хоть мы с Эммой и были очень близки, ничего не поняла, ни о чем не догадалась. Судьба бывает по-настоящему жестока! Дедушка так и не вскрыл письмо, значит, не отправил Эмме денег и не передал маме ее просьбу.
– Твоя правда, Сидо. В противном случае все могло бы быть по-другому. Эмма призывала маму на помощь, хотела, чтобы та была рядом с ней во время родов. Может, она и не бросила бы Анатали, а вернулась бы с маленькой дочкой домой. Думаю, испытание, через которое прошла Эмма, – роды вдали от семьи, стыд и угрызения совести, – плохо на нее повлияло. Она ожесточилась, закрылась в своем равнодушии, как в броне. Может, именно поэтому она решила потом мстить мужчинам. Если задуматься, не много надо, чтобы осчастливить человека или причинить ему боль. О Эмма, забывчивость старика сыграла с тобой злую шутку!
Расстроенная, Жасент умолкла. Потом взяла письмо и аккуратно сложила его.
– Господи, как жаль! – прошептала она. – Столько бед, столько смертей в нашей семье! Дедушка ушел вслед за Эммой и нашими родителями. Я все время опасаюсь новой трагедии, даже когда все хорошо!
Сидони ничего не ответила. У нее перед глазами, подобно мрачному языческому символу, возникла зарезанная братом овца. Девушка представила на месте мертвого животного себя – окровавленную, но свободную от физических и моральных страданий. По телу Сидони пробежала дрожь.
– Нужно будет показать это письмо Лорику, – прошептала она. – Слышала, он жалуется, что мы ничего ему не рассказываем… Я так и не закончила подшивать подол. Мои главные радости в жизни – это хорошо сшитое платье, а также возможность продавать красивые ткани, жемчуг и стразы.
– А мои – лечить людей, облегчать их боль, вести с ними задушевные беседы, – призналась Жасент. – Мы с тобой, без сомнения, современные женщины, раз так дорожим своей работой!
– Но кто отец Анатали, мы так и не узнали. Годы идут, мы давно об этом не вспоминаем, а ведь этот тип наверняка живет неподалеку, может, даже тут, в Сен-Приме!
– Может да, а может и нет… Сидо, нам уже давно не выпадало случая посидеть вечером вот так, вместе и поговорить. Я очень по тебе скучаю, и так было всегда. Какая разница, кто отец Анатали? Она ласковая, разумная, исполнительная, послушная девочка.
«И наверняка ее отец – Поль Тибо», – добавила про себя Жасент. Она согласилась с Пьером, с которым в тот же вечер поделилась признаниями Артемизы: до крестин упоминать о трагически погибшем парне не стоит. Ничто не должно омрачить день, посвященный малышу Тимоте.
Последовала долгая пауза: каждой из сестер было о чем подумать. Сидони вернулась к шитью, Жасент встала, чтобы приготовить обещанный чай. В просторном доме, где сейчас царила приятная прохлада, слышалось негромкое тиканье часов. На улице заунывно, монотонно кричала сова.
– А что слышно о докторе Сент-Арно? – внезапно поинтересовалась Сидони. – Одно время, вскоре после его приезда, мне казалось, что он за тобой ухаживает. Обожаю деревенские кривотолки и с удовольствием слушаю, что говорят мои клиентки в Робервале – все эти истории о супружеских изменах и дышащих на ладан семьях!
Слова сестры развеселили Жасент, и она едва заметно усмехнулась. А потом сообщила доверительным тоном:
– Да, доктор Сент-Арно осыпáл меня комплиментами и часто бывал в моем кабинете, но вскоре одумался – увидев, как мы с Пьером счастливы. Когда супруги искренне любят друг друга, никакие маневры фатоватых соблазнителей им не страшны. После смерти наших родителей доктор стал наведываться реже; к тому же я перестала практиковать. Он до сих пор холост, и наши деревенские матроны охотно судачат на этот счет. К примеру, ходит слух, что в Сен-Фелисьене у него есть любовница.
Сидони с задумчивым видом кивнула. О плотской любви ей мало что было известно. То была словно параллельная вселенная, из которой до нее доносились лишь отголоски, волны, горячие и пьянящие. «Мое тело ничего не ощущает… Я холодна и не способна испытывать чувственную радость, – говорила себе Сидони. – А это наверняка прекрасно – переживать любовный экстаз, раз некоторые теряют от этого разум и не знают меры…»
Однако уже через мгновение она нашла в себе силы посмотреть правде в глаза – отчего у нее тут же запылали щеки. «Но некоторое представление об этом у меня все же имеется! Когда Лорик меня обнимает, я становлюсь другой. Я трепещу, оживаю. И мне хочется, чтобы он меня поцеловал, как в тот вечер, в родительской кухне, – с пугающей страстью. Его язык оказался у меня во рту, это было ужасно и… чудесно! Но когда меня целует Журден, я с отвращением отворачиваюсь. В губы – еще куда ни шло, но ведь он иногда…»
Сидони невольно вздрогнула. Жасент заметила это и произнесла с упреком:
– Отложи наконец работу и попей чаю! Он скоро остынет. И нам пора ложиться, иначе завтра с утра на нас страшно будет смотреть. Ты хочешь поразить соседей, но у нас ничего не получится, если мы проснемся с кругами под глазами и тусклым цветом лица!
– Хорошо, последую твоим советам! Но спать я буду на диване. И ничего, кроме одеяла, мне не понадобится.
Сестры еще с полчаса поболтали, после чего Жасент ушла наверх.
Ночь выдалась звездной, и было довольно светло. Созвездия на темно-синем бархате неба напоминали миниатюрные сверкающие бриллианты, соединенные рукой таинственного творца в гармоничный рисунок.
«Если бы ткань могла быть такой же красивой, я была бы счастлива!» – говорила себе Сидони, не спеша прогуливаясь по дороге у озера.
Она долго любовалась ночным небом с крыльца, потом вышла на улицу – как будто уснувшая природа и огромное озеро позвали ее своей извечной песней, так похожей на дружеский шепот. Сидони поддалась желанию ускользнуть, вырваться на свободу, полную, абсолютную свободу. С первых дней брака они с Журденом ложились рано. И даже во время увеселительных поездок супруг, который любил поспать, отдавал предпочтение отдыху в удобной постели, на которую они укладывались, чужие друг другу. Оставаясь в Робервале, в квартирке над своим магазином, утомленная рабочим днем Сидони падала на софу – или же на супружеское ложе, как того требовал Журден, который приезжал к ней так часто, как позволяли его дежурства. Она засыпала мертвым сном и вскакивала на рассвете, а зимой – до восхода солнца.
Эта одинокая прогулка наполняла Сидони странной радостью. Ее обнаженные ноги и руки приятно ласкал прохладный летний ветерок. С ликованием в сердце она дышала свободой, вслушивалась в издаваемые ночными зверушками шорохи, упивалась ароматами природы, которая насытилась наконец теплом после нескольких месяцев сурового холода.
«А может, уехать подальше отсюда – во Францию, в Париж? Да, в Париж, столицу моды! Я опытная модистка и легко найду себе работу. У меня есть сбережения. Сяду на корабль и буду разыгрывать из себя на палубе изящную таинственную незнакомку – в черных очках, с повязанными платком волосами. Ни грустных, подозрительных взглядов свекрови, ни разочарованных вздохов Журдена! В Париже все будет по-другому. Там никто не будет знать ни обо мне, ни о моем прошлом. Все будет новым – лица, пейзажи. А здесь я словно связанная по рукам и ногам пленница посреди замкнутого круга: Сент-Эдвидж – Роберваль – Сен-Прим…»
Сидони все шла и шла, словно следуя за своей сверкающей мечтой, и на душе у нее светлело. С каждым шагом ее решимость крепла.
«И почему я раньше об этом не подумала? Мы с Журденом сможем развестись – благодаря расстоянию, которое нас разлучит. И я стану наконец свободна – как сейчас! Я уеду в начале августа, после свадьбы брата Эльфин, Валланса. Да-да, именно так! Как раз успею тайком собрать чемодан и переслать его в Квебек. А потом отправлюсь подальше отсюда, как в свое время Лорик!»
Охваченная радостными надеждами, Сидони не сразу заметила впереди мужчину, который, казалось, поджидал ее посреди дороги. Она уже забыла, что не одна в центре этого заклятого круга: Лорик Клутье пребывал там же, причем со дня их рождения.
– Сидо? – вскричал он. – Табаруэт! Ты почему бродишь так поздно?
Спустившись с небес на родную землю, молодая женщина ответила:
– А ты?
– Я зарыл овцу возле пляжного шалаша и решил пройтись, развеяться немного. Вдруг вижу – идет красивая девушка. И вышел ей навстречу.
Лорик робко провел пальцем по щеке сестры. Сидони слегка наклонила голову и улыбнулась, не спуская с него внимательных глаз. Она подумала, что сейчас Лорик невероятно красив.