Но ответ Мими весьма ее удивил:
— Выходит, ваш муж соблазнил мою Минетт? — тяжело вздыхая, сказала она. — В ту ночь, когда ливень помешал мики уехать и он оказался в ловушке, я видела, как маркиз отнес вас на руках в спальню. А мамзель Клотильда все еще думала, что он на ней женится. Мы все так считали — мики Этьен и мадам тоже. Она была беременна, несчастный ребенок.
Анжеле вдруг показалось, что кто-то в это мгновение нанес ей сильнейший удар в солнечное сплетение. Когда она вновь обрела дар речи, то гневно воскликнула:
— Нет, ты лжешь!
— Нет, девочка моя, — печально настаивала на своем Мими. — Я никогда вам не лгала.
"Выходит, она уже была беременна Мелодией, когда встретилась с Эктором?"
— О, Боже праведный, такое просто невозможно! Но если это было на самом деле так… как же, вероятно, она страдала в ту роковую весну! Воспоминания нахлынули на нее, а их воспоминания она ох как хотела забыть навсегда: Клотильду, когда она, завернув за угол дома, увидела, как Филипп целовал ее возле конюшни, визит к ней дядюшки Этьена, который, сообщив ей о матримониальных планах Клотильды, неожиданно задал ей вопрос: "Ну, а ты решила наконец выйти замуж, как все остальные?" И она вспомнила, как отказалась это сделать.
— Не хочешь ли ты сказать, что об этом знали все вокруг, кроме меня? Знали ли об этом мои дядюшка и тетушка?
— Не думаю, — ответила Мими. Но мики Эктор знал. Почему в таком случае они так торопились со свадьбой? Чтобы она поскорее могла уехать с ним. Для чего увозить ребенка в такую даль?
— Нет, Мими, это лишь твои догадки!
— Кроме того, об этом, конечно, знала ее горничная.
— Насколько я понимаю, она тебе об этом сказала? — саркастически заметила Анжела.
— У меня глаза не на лбу, — уклончиво ответила Мими, и Анжела сразу поняла, что через возникшую преграду на пути к полной истине ей не перейти.
Она собрала все свое мужество перед этой чернокожей женщиной, которой она доверяла на протяжении стольких лет.
— Значит, ты хочешь уверить меня, что мамзель Мелодия — ребенок моего мужа?
— Точно так же, как и Жан-Филипп мой внук, — горько сказала Мими. — Разве вы, внимательно посмотрев на них, не замечаете, как они оба разительно похожи на него? Вы только взгляните на их глаза! И когда я поняла, что здесь происходит, я решила, что должна с вами поговорить.
— Ну, и что же здесь происходит, — холодно осведомилась Анжела. — О чем ты говоришь?
— Все происходит у вас под самым носом, и вы все же ничего не замечаете? Получается, что он не ваш сын. Я вижу, как он несчастен. Вы хотите узнать, почему он избил Оюму? Потому что он настолько несчастен, что способен поступить так с кем угодно. Хочу вам сказать еще одно. Если мамзель намеревается выйти замуж за мики Джеффри, то она должна это сделать немедленно.
— Не суй нос не в свои дела, — сердито оборвала ее Анжела.
— Я говорю только тогда, когда в этом возникает необходимость.
— Мне кажется, у тебя кружится голова от недосыпания. Ступай. Ложись в кровать и немного отдохни.
— Да, я иду, — с чувством собственного достоинства произнесла Мими.
Встав со стула, Анжела принялась ходить взад и вперед по кабинету, пытаясь унять волнение. Ей казалось, что где-то внутри нее прорвало плотину, и все события прошлого, которые скрывались до поры до времени в темных уголках ее сознания, вдруг вырвались наружу. Пытаясь что-то им противопоставить, оказать им сопротивление, она мысленно переносилась свою молодость, видела себя своевольной женщиной, которая упорно противилась браку, так как не выносила даже и мысли о подчинении кому бы то ни было, как это произошло с ее больной матерью; и все это продолжалось до тех пор, пока она сама не угодила в тенета страсти, из которых не могла выбраться, даже ради Клотильды, которую так любила, даже призывая на выручку здравый смысл… После того, как Филипп сумел заставить полюбить его, все остальное для нее утратило всякое значение.
Почему же он соблазнил ее? Если верить его словам, то он сделал это потому, что был не в силах оказывать сопротивление женщине, которая была так несчастна из-за того, что никто ее не любил. Он по сути дела никогда не был верным, ни Клотильде, которая ему так верила, ни ей самой, ни даже императору, которого он забрасывал просьбами о возвращении утраченных земель. "Но он любил меня. Он искренне меня любил" Только одних воспоминаний о нем было достаточно, чтобы снова ее соблазнить.
Ну, а Минетт… Выходит, она была его ночью, а она — днем?!
Анжела остановилась из-за охватившего ее приступа бешенства. Но за этой мыслью следовала другая, более рациональная, хотя и более угнетающая. Если Мими сообщила ей правду, то Мелодия с Жаном-Филиппом находятся в таких родственных отношениях, как и она с Мими. Даже еще более тесных, так как они родились от одного отца! Она ни на минуту не верила домыслам Мими, но и он, и она имели право обо всем знать.
Существовал только один человек, которому она могла рассказать об этом, — дядюшка Этьен. Она, конечно, идет на риск и может своими признаниями причинить ему боль, если только он уже не знал об этом раньше. Только ради ребенка Клотильды и этого мальчика, которого она называет своим сыном, она должна выведать всю правду. Дернув за ленту звонка, она вышла в холл. Когда на ее зов явился Лоти, она приказала ему приготовить экипаж.
— Я еду в город. Передай Петре, что я вернусь к обеду.
Мелодия проснулась поздно. Ей хотелось знать, вернулся ли Жан-Филипп в "Колдовство". Надев халат и бегом спустившись по лестнице, она направилась к комнате Оюмы. Дверь была открыта, и Мими сидела рядом с ним. Он сидел на своем тюфяке и выглядел вполне здоровым, если не считать множества повязок из бинтов. Увидев ее, они оба улыбнулись.
— Мне очень приятно, что тебе лучше, Оюма.
— Я не так уж сильно пострадал. Завтра я снова начну работать с расчетными книгами, мадам.
— Ничего подобного! — фыркнула Мими, но Оюма только рассмеялся, а Мелодия была уверена, что он так и поступит.
Выйдя из пристройки, она на галерее встретила Муху и спросила, встал ли месье.
— Он пока меня не вызывал, мамзель.
— Отнесите ему завтрак, я сейчас приду туда вслед за вами, — приказала она. — Мне нужно с ним поговорить.
Муха колебался, не зная, что предпринять.
— Он очень рассердится, мамзель. Мики вернулся домой очень поздно.
— Не боишься ли ты, что он и тебя изобьет? — сердито бросила она. — Ступай и делай, что тебе валят. Немедленно!
— Слушаюсь, мамзель.
В ожидании она сидела на галерее, потягивая из чашечки кофе. Заметив, что слуга возвращается с пустым подносом, она спустилась по лестнице и пошла через лужайку к холостяцкому дому. Дверь была заперта. Когда она постучала, Жан-Филипп хмуро отозвался:
— Ну, чего еще?
Мелодия вошла. Он сидел в халате за маленьким столиком, за которым, вероятно, всегда пил утренний кофе.
— Ты рано встала сегодня, дорогая кузина. Маман снова послала тебя ко мне?
— Нет.
Он как-то загадочно, прищурив глаза, разглядывал ее.
— Ты пришла, чтобы ругать меня или утешить?
— Жан-Филипп, не пытайся издеваться надо мной, я все равно не уйду отсюда, — умоляюще потребовала она.
— Я не намерен больше об этом разговаривать, Мелодия.
— А я просто не могу ничего понять! Разве ты забыл, что Оюма всегда сопровождал тебя на рыбалку, что он однажды спас мне жизнь, когда я нечаянно наступила на змею у ручья, что он делал нам из камыша свистульки, учил нас, как нужно удерживать ровно весло в пироге. Ах, Жан-Филипп, ну как ты мог?
— Мне очень жаль, — процедил он сквозь зубы.
— Разве хорошо бить раба, будучи уверенным, что он тебе ответит не той же монетой? Избить хлыстом Оюму, этого самого доброго и милого человека у нас в поместье, того, кого ценит больше других твоя мать. Ведь он со своей матерью почти члены нашей семьи! Мими так страдает. Она вчера весь вечер просидела у его кровати, возможно, даже и ночь. Мими и сейчас не отходит от него.
— Прекрати, Мелодия!
— Я еще не кончила! Жан-Филипп, ты должен извиниться перед Оюмой и Мими. Ведь ты вчера извинился перед своей матерью? — спросила она.
— Я сделал гораздо больше — объявил о своей независимости.
— Что ты сделал?
— Я намерен выползти из-под ее пяты, дорогая Мелодия. Я объяснил ей, что больше не намерен быть ее оловянным солдатиком.
— Ты даже не навестил Оюму.
— Мелодия, не кажется ли тебе, что ты слишком много болтаешь? — с раздражением сказал он.
— А эта ужасная открытая рана у него на лбу! Теперь у него будет большой шрам.
— Мелодия, я еще раз предупреждаю тебя, — угрожающе сказал он.
— Но у него может быть заражение. Кузина Анжела утверждает, что существует опасность…
— Да прекратишь ты тарахтеть!..
— Он может умереть, Жан-Филипп.
— Нет, это уже невыносимо…
Она говорила еще быстрее:
— Почему ты так быстро уехал вчера вечером?
— Я хочу поцеловать тебя…
Она прижалась спиной к закрытой двери, а он стоял совсем рядом, его блестящие темные глаза горели от охватившей его страсти; его тело, приятный запах кожи и дорогого мыла привел ее в состояние сладостного томления. У нее в ушах вновь зазвучал тот вальс на балу в Беллемонте. Она не могла оторвать глаз от его красивых губ.
— Это скверно, скверно… Жан-Филипп, если можешь, то не целуй меня… — Но, несмотря на это, она чувствовала, как горит у нее лицо от желания прикоснуться к его губам.
19
Карета Анжелы въехала на узкие, мощенные булыжником улицы города в самый жаркий час самого жаркого месяца в году. Лишь в середине октября прохладные ветры остудят теплые воды Мексиканского залива.
На балконах, на которых обычно после заката солнца сидели и обменивались сплетнями креолы, никого не было. На скамеечках, возле домов, сидели в основном слуги.
Вытерев со лба пот носовым платком, Анжела принялась размышлять, где же ей отыскать дядюшку Этьена. Конечно, его сейчас не было в его маленьком душном домике. На перекрестке узкой улочки возвышалось трехэтажное здание с двумя рядами галерей. Анжела опять села в карету и указала Жюлю на украшенную гербом дверь с вывеской: "Торговая биржа".