Патриция ответила звонкой пощечиной и, разъяренная, не закончив обсуждения, ушла домой. При последующих, увы, неизбежных деловых встречах, она делала вид, что ничего не произошло. Она затратила уже так много сил и денег на этот проект, что отказываться от него только из антипатии к этому человеку было слишком большой роскошью.
Теперь, обговорив и обсудив все, она только наблюдала, как идет ремонт и занималась основным делом — заказом оборудования для магазина и товаров для открытия.
Кроме того, она подбирала способных портных для салона мод и продавцов, проверяя каждого — насколько образцово он сможет выполнять свою работу. В конце концов, она набрала людей, которыми осталась довольна. Патриция опять так завертелась в круговороте дел и занятий с Эмилем, что для Джонни оставалось времени еще меньше, чем в Бостоне.
Мальчик почти все время проводил с отцом и сблизился с ним чрезвычайно. И хотя Патриция считала это благом для обоих, она боялась стать чужой сыну и твердо решила выкраивать ежедневно хоть немного времени для общения с Джонни.
Напряжение последних месяцев не прошло даром — она побледнела, похудела, под глазами образовались синеватые круги, и все лицо очень осунулось. Это замечали все, но только Полина осмелилась посетовать, что Патриция не щадит своего здоровья.
Еще одна мысль терзала Патрицию. Живя в одном городе со своими родителями, она так и не решалась навестить их, помня, как мать отказалась от нее.
Но однажды ноги сами привели ее к родному дому. Подойдя ближе, она хорошо рассмотрела дом. Он выглядел таким же неухоженным, как и дом Полины. Краска на стенах облезла, газоны заросли, и стали проседать ступеньки на крыльце.
Война принесла семье Колдуэллов разорение так же, как и другим старинным новоорлеанским семьям.
Тяжело вздохнув, она решительно открыла калитку и постучала в дверь. Ей открыл их старый дворецкий и, узнав ее, замер. Они стояли и смотрели друг на друга, пока дворецкий не опомнился и не воскликнул:
— Мисс Патриция! — его лицо озарила улыбка. — Мой Бог! Как же хорошо вы выглядите!
— Здравствуй, Джозеф! Как поживаешь? Как все остальные?
— Чудесно, мисс Патриция, чудесно! Ваши родители по сравнению с другими процветают.
— Как ты думаешь… — хотела было спросить она, но запнулась. Дворецкий сразу понял, о чем хотела спросить Патриция, и печально покачал головой.
— Нет, мэм… Не думаю, что они захотят увидеть вас. Я схожу и спрошу, если вы хотите.
— Попробуй! — сказала она и осталась ждать.
Не прошло и нескольких минут, как дворецкий вернулся. Стараясь не смотреть в глаза Патриции, он произнес:
— Мне жаль, мисс Патриция, но миссис Тереза… Она сказала: «нет».
— Что же, спасибо, и извини за беспокойство, — пробормотала Патриция и собралась уже уходить, как вдруг остановилась.
«Ну, уж нет! Просто так она отсюда не уйдет. Теперь она уже была совершенно другим, сильным человеком, а не глупой девчонкой, какой была прежде».
К удивлению дворецкого, она резко развернулась и, отстранив его, побежала в гостиную. Дворецкий жестом пытался остановить ее, но не смог. Мистер и миссис Колдуэлл были ошеломлены, увидев ворвавшуюся в гостиную дочь. Тереза при виде дочери всплеснула руками и начала быстро-быстро обмахивать себе лицо веером, а ее муж широко раскрытыми глазами смотрел на дочь и молчал.
— Не беспокойтесь! — спокойно сказала Патриция. — Я долго не обременю вас своим присутствием. Я знаю ваши чувства ко мне. Но я здесь сейчас для того, чтобы и вы узнали мои чувства и мои мысли. Честно говоря, мне не стыдно за то, что я сделала. Я спасла Федерико жизнь, а вы за это отреклись от меня. Бог вам судья! Но я хочу вам сказать, что вы эгоистичны и слепы. Вы сказали мне, что больше не считаете меня членом своей семьи. Все, что я могу сказать вам по этому поводу — слава богу!
И прежде чем кто-нибудь из ее родителей смог произнести хоть слово, она повернулась и ушла, оставив их в шоке. Патриция вихрем прибежала к себе домой и, влетев в комнату Эмиля, заставила его вздрогнуть.
— О, господи! Что ты так врываешься? — воскликнул он.
— Ну и день выдался сегодня! — взорвалась она и швырнула свою сумочку, а затем ухватилась за бутылочку с мазью.
— Успокойся! — сказал Эмиль, едва удерживаясь от смеха. — Тебе не следует растирать меня, когда ты пребываешь в таком ужасном настроении. Ты разломаешь все мои кости!
Она нахмурилась, а потом, тяжело вздохнув, сказала:
— Не волнуйся! С тобой будет все в порядке.
— А теперь расскажи мне, кто так испортил тебе настроение? — спросил ее Эмиль.
Патриция села в кресло и ответила:
— Я ходила навестить своих родителей. Я жила надеждой, что все-таки победит здравый смысл, но нет… Они даже отказались видеть меня.
Впервые за долгое время Эмилю стало жаль жену. Это он был виноват в разрыве между ней и ее семьей.
— Мне очень жаль, Патриция, — сочувственно произнес Эмиль.
— А мне теперь нет, — зло выкрикнула она. — Пара выживших из ума ханжей! Они сами себе навредили этим, потому что только я смогу им помочь! Но я высказала им все, что о них думаю! Мне неприятно даже думать, что они — мои родители!
Эмиль громко рассмеялся, а Патриция, у которой вспышка гнева уже кончалась, засмеялась невольно вместе с ним.
И только сейчас она поняла, что они удивительно легко разговаривают! Они как-то незаметно переступили барьер молчания, существовавший между ними последние месяцы!
Патриция посмотрела на Эмиля, и ей показалось, что он заметил то же самое. Они замолчали, и шаткое взаимопонимание вдруг опять куда-то исчезло, и настороженность вновь появилась в их глазах.
Она смущенно встала из кресла и направилась к двери позвать Джексона. Тот снял с Эмиля одежду, и Патриция, налив себе в ладони лекарство Моники, стала привычно втирать его в руку мужа.
«Как жаль, что так быстро погасла искорка доверия», — печально думала Патриция, массируя руку.
Эмиль сожалел о том же и, боясь встретиться с ней взглядом, лежал с закрытыми глазами.
Патриция, закончив работу над рукой, перешла к ноге. Эмиль уже несколько дней не испытывал тех адских болей, что сопровождали процедуру в начале, но сегодня под прикосновением ее пальцев по бедрам вдруг разлилось приятное тепло. Он почувствовал, что проснулась его плоть, и, покраснев, желал только, чтобы простыня, укрывавшая пах, не дала заметить этого Патриции.
Его постоянный гнев на Патрицию парализовывал его желания, но сегодня он потерял над собой контроль и понял, что она по-прежнему желанна для него. Его любовь к ней выжила, несмотря на боль, страдания и жажду мести.
Как бы он упорно не подавлял ее, но она все еще была жива.
Нет, он совсем не хочет, чтобы страсть к ней снова возродилась в нем. «Нет, только не это, и он непременно примет к этому меры», — решил для себя Эмиль.
Как только Патриция ушла, Эмиль подозвал сержанта и сказал:
— Джексон, я хочу просить тебя об одном одолжении!
— Да, сэр.
— Возьми у меня денег и приведи мне проститутку.
Джексон изумился:
— Но, сэр, как — сюда?
— Да, сюда! Что ты на меня уставился? Неужели ты не понял, что я никогда не был монахом?
— Конечно, нет, сэр. Мне радостно за вас. Я рад, что вы вновь захотели женщину. Только никак не пойму… Зачем искать кого-то, когда у вас жена такая красавица и живет тут же с вами?
— Ты, наверно, забыл, что она сказала, что будет со мной разводиться? — сухо спросил Эмиль.
— Конечно, я помню. Но я понял, что миссис Шэффер говорила неправду из своих соображений. Я так думаю, что она сказала вам неправду, чтобы привести вас в бешенство и заставить вас выздоравливать…
— И с чего это ты пришел к такому выводу? — спросил его Эмиль.
— Сэр, — продолжил сержант, — вы не видите леди, когда она уходит от вас после лечения. Если бы вы видели ее, когда она возвращалась после ваших страданий! Она всегда бывает бледной, как простыня. А однажды я даже видел, как она, выйдя от вас, сразу же уселась в зале и разрыдалась.
— Как трогательно, — произнес Эмиль.
Джексон продолжил возбужденно:
— Я не думаю, что она крутила любовь с этим парнем из Бостона. Если бы это было на самом деле так, то зачем бы ей было приезжать сюда и нянчиться с вами? Она бы преспокойно находилась бы с ним.
— Она считает своим долгом быть со мной, — сказал Эмиль.
— Ха! Но если у нее такое высокое чувство долга — зачем же ей быть тогда неверной женой? — спросил Джексон.
— Ты не знаешь южан, Джексон! У них необычное чувство морали, — сказал Эмиль.
— Зачем же тогда неверной жене работать до седьмого пота со своим мужем-калекой и стараться всеми силами, чтобы он выздоровел? Зачем? Она же себя такой работой доведет до могилы. Сначала возится с вами, потом бежит в тот магазин, не говоря уже о заботах по дому и по воспитанию сына. Вы не обращали внимания, как она выглядит? Она похудела, под глазами у нее залегли темные круги. Или вы, сэр, так заняты собой, что ничего вокруг себя не замечаете? — возбужденно говорил адъютант.
— Сержант! Достаточно! — прорычал Эмиль. — Я не собираюсь извиняться ни перед тобой, ни перед кем. Моя жена не любит меня, а ты ничего не знаешь, что было между нами в прошлом. Я знаю, почему она не любит меня, и почему полюбила того немца. Но даже, если бы она и любила меня, то я отказываюсь ее любить снова.
— Вы снова взялись за ту игру «любит — не любит». Она видит ваши искалеченные ноги и руку по несколько раз в день на протяжении целого месяца. Она растирает постоянно ваши шрамы. И с чего бы это вдруг они стали отталкивать ее сейчас? — спросил Джексон.
— Она смотрит на них беспристрастно, как должен смотреть доктор. Но если бы ты знал, каково мне лежать раздетым перед ней и разрешать ей дотрагиваться до этих шрамов, до этого ужаса! Но и это не самое главное. Это то чувство, что внутри меня и от которого ее надо защитить. С того времени, как я встретил ее, я все делал ей назло. Я всегда ревновал ее и вел себя с ней отвратительно. Я любил ее и обижал. Короче говоря, сержант, наша совместная жизнь — это ад для нас обоих, и лучше с этим покончить, — сказал Эмиль.