Женщина нескрываемо торжествовала, а мой мучитель еще больше встревожился. Он достал из-за широкого ремня острый нож, наклонился надо мной и перерезал веревки, которыми крепко были скручены мои ноги. Освободив от пут, он грубо поставил меня на ноги, его руки злобно обшарили все мое тело, и это, похоже, обещало мне в будущем много неприятностей, если учесть, что сегодня его вынудили отказаться от задуманного.
Он резко толкнул меня вперед, и, если бы не женщина, не уступавшая ему по силе, я, беспомощная и безвольная, угодила бы прямо в стену, но она подхватила меня за плечи.
Ее ногти больно вонзились в мою ладонь, и она, подталкивая, вывела меня из шатра в холодную ночь, слегка озаренную огнями костров. Люди, что сидели, сгрудившись, у огня, не обращали на нас никакого внимания, и мне подумалось, что они нарочно избегают смотреть в нашу сторону по какой-то неведомой мне причине. В воздухе до сих пор чувствовалась вибрация, вызванная звуком гонга, – она не умерла, когда оборвался звук, породивший ее.
Я спотыкалась, женщина одновременно поддерживала и подталкивала меня, мы проходили мимо костров и других жилищ, примостившихся среди деревьев, по извилистой дороге. Костры остались далеко позади, тьма сгустилась, стала еще непроглядней, – казалось, в ней немыслимо что-либо различить. Но моя охранница – или проводница – шла ровно и уверенно; либо она видела в темноте гораздо лучше меня, либо так часто ходила этим путем, что знала его наизусть.
Затем показалось пламя еще одного костра, и было оно не красным, как обычно, а синим. Курились ароматические смолы – я знала этот запах исстари, хотя здесь дым шел спиралью не только от жаровни, но и от палочек, воткнутых в отверстия. Неужели меня привели к истинным колдуньям, неужели несколько изгнанниц из Эсткарпа пришли сюда через горы, так же как и мы, в поисках древнего отечества?
Костер горел перед большим шатром, почти целиком занимавшим поляну, на которой был поставлен. Некто, закутанный в плащ, с лицом, скрытым капюшоном, сидел у костра, сторожа вход; при нашем приближении он протянул руку и подбросил в огонь какой-то травы, отчего дым стал еще более ароматным. Вдыхая сладкое благоухание, зная, что это такое, я несколько приободрилась – как бы то ни было, но здесь властвует не Тьма, ведь все, требующее подобной пищи и вскормленное ею, может исходить лишь от силы Света.
Конечно, колдовство – палка о двух концах. Взлелеянное волей колдуньи, оно питается силами природы, силами земли, воды и растений. Но любой, заключив договор с Тьмой, может обратить его во зло. Так растения могут излечивать, а могут и убивать.
И прирожденная колдунья, стремящаяся как можно лучше преуспеть в своем искусстве, и та, что совсем лишена Дара, но старательно учится пользоваться Силой, – обе рано или поздно встают перед выбором между Светом и Тьмой.
Колдуньи Эсткарпа обычно были наделены Даром от рождения, а я – одна из них, хотя и не приносила клятвы и на груди у меня не было их дымчатого камня, поэтому неизвестно, как меня встретят.
«Что ждет меня там?» – гадала я, когда провожатая подвела меня ко входу в жилище. Встречу ли я прирожденную колдунью или ту, которая выучилась колдовству? Мне подумалось, что я могла бы лучше подготовиться к недавним событиям, если бы чуть раньше услышала звук гонга…
В жилище, куда мы вошли, было довольно светло. Здесь тоже висели лоскуты ткани со своими насекомыми-пленниками, копошащимися в изобилии, но, кроме этого, на низком столике, предназначавшемся для того, кто располагался рядом на корточках или сидел на полу, лежал мерцающий кристалл в форме шара. Едва только мы вошли в шатер, свет, который, казалось, растекался, словно влага, внутри шарообразного сосуда, вспыхнул ярко, как солнце.
«Добро пожаловать, дочь». По меркам Эсткарпа произношение казалось устаревшим, но это уже не было тем невнятным бормотанием, какое мне пришлось несколько раз слышать здесь, в поселении. Я согнулась перед шатром, но вовсе не потому, что меня вынудила к этому моя провожатая, просто я хотела рассмотреть того, кто заговорил со мной.
Возраст людей Древней расы трудно определить, хотя живут они долго: я знала лишь одну или двух колдуний, выглядевших столь откровенно старо, и подумала, что эта склонившаяся, словно высохший цветок, над столиком с кристаллом в самом деле уже на закате жизни.
Волосы ее, совсем седые и редкие, не были собраны и закреплены сверкающими заколками, как у других женщин племени. Однако они были забраны сеточкой, и, насколько я знала, именно так, как это было свойственно колдуньям Эсткарпа. При этом она не была так туго закутана в одежды, как это делали колдуньи. Плечи были обернуты большой меховой накидкой, и незамысловатое одеяние позволяло видеть ожерелье с одним-единственным драгоценным камнем, что, словно кулон, висело между дряхлыми грудями, уродливо трепыхавшимися под жесткой кожей. Лицо с глубоко посаженными глазами, изрезанное морщинами, не было ни широким, ни толстогубым – узкий овал и тонкие точеные черты, каких я, пожалуй, никогда не видела.
– Добро пожаловать, дочь, – повторила она, или, может быть, ее слова все еще продолжали звучать в моей голове?
Она вытянула вперед свои руки, но даже если бы я хотела в знак приветствия положить свою ладонь на ее, я не могла бы сделать этого, потому что руки мои по-прежнему были связаны. Старуха повернулась к моей охраннице, та пробормотала что-то злобно и одновременно униженно, затем ее нож разрезал связывающие меня веревки.
Мои онемевшие руки двигались с трудом, кровообращение еще не восстановилось, но я поспешила коснуться кожи ее ладоней, показавшейся мне очень сухой и горячей. На некоторое время мы так, не двигаясь, и застыли, и я не противилась, почувствовав, что ее разум проникает в мой, изучает мою память, мое прошлое, словно все это было отчетливо написано на листе бумаги.
– Вот оно что! – произнесла она мысленно, и я безумно обрадовалась, восприняв ее мысль так легко, как этого никогда не получалось даже с Киланом и Кемоком. – Ты должна была прийти сюда, – продолжала она. – Я чувствовала твое присутствие, дочь моя, еще когда ты была далеко, и внушила Сокфору – не открыто, а так, чтобы он думал, будто это его собственная мысль, – отправиться разыскивать тебя.
– А мои братья, – довольно резко прервала я. Может быть, в ее власти сказать мне хотя бы одно: живы ли они.
– А, эти самцы… какое нам до них дело? – ответила она с надменностью, знакомой мне издавна. – Впрочем, если тебе интересно, посмотри в этот шар.
Она резко отпустила мои руки, указав на пылающий кристалл, что стоял между нами.
– У меня давно уже нет Дара, – сказала я мысленно. Впрочем, она, конечно же, не могла не знать об этом.
– Уснуть – не значит умереть, – произнесла она в ответ. – Спящего можно разбудить.
Она невольно оживила во мне ту слабую надежду, что согревала меня, когда я отправилась в Эсткарп. Я не только боялась того, что пустота во мне может быть заполнена каким-нибудь злом, но мне было нужно, крайне необходимо во что бы то ни стало вновь обрести хотя бы мизерную часть дарованного от рождения.
– Ты можешь это сделать? – спросила я ее, не надеясь, по правде говоря, услышать «да».
В ее сознании промелькнули радость, гордость и еще многие чувства, столь быстротечные и так глубоко запрятанные, что я не смогла их уловить. Однако самым сильным чувством была все-таки гордость, и это я поняла из ее ответа.
– Не знаю. Время еще есть, но оно стремительно течет между пальцами, как бусинки четок. – Она поднесла правую руку к поясу и покачала четками; каждая бусинка, нанизанная на некотором расстоянии от другой, была гладкой, прохладной и словно слегка закопченной на ощупь. Колдуньи пользовались такими, чтобы управлять чувствами или особым образом контролировать память. – Я стара, дочь моя, и часы текут для меня слишком быстро. Но все, что у меня есть, – принадлежит тебе.
Я, возликовав от этой откровенно предложенной помощи, готова была расплакаться от радости и облегчения, ведь она посулила то, о чем я мечтала больше всего на свете. Мне даже в голову не пришло, что я, возможно, только околдована ее Даром, а тем более – что это просто выгодная сделка. Вероятно, влияние Динзиля до сих пор сказывалось на мне, судя по тому, с какой легкостью я, ничуть не насторожившись, покорилась чужой воле.
Так я встретила Ютту и стала ее ученицей, ее «дочерью». Я ничего не знала про Ютту, кроме того, что это, конечно, ее ненастоящее имя, ведь знание настоящего имени дает власть над колдуньей. Я также никогда не узнала, почему она оказалась в этом племени кочующих охотников, известно было только то, что она здесь с тех времен, когда нынешние старики были еще детьми. Ютта была их легендой и богиней.
Время от времени она выбирала «дочь», чтобы та помогала ей, но среди женщин племени не было ни одной, обладающей Даром, и Ютта все не могла найти ту, которой она могла бы передать свои знания, воспитать как замену себе, как колдунью. Она была очень одинока.
Я рассказала ей свою историю, не вслух конечно, просто она прочитала мои мысли. Борьба, развернувшаяся в Эсткарпе, битва Света и Тьмы, не слишком заинтересовала ее. Давно, очень давно она по собственному желанию ограничила свой мир заботами маленького племени и теперь уже не хотела, да и не могла разрушить границы, установленные ею же самой. Я понимала, что, помогая мне вернуть утраченное, Ютта и сама, пожалуй, обрела новый смысл жизни. Не знаю, так ли было на самом деле, но она крепко уцепилась за эту возможность сделать из меня хотя бы призрачную копию той, какой я была прежде.
Вапсалы – так называли себя эти кочевые охотники – о своей истории сохранили лишь смутные легенды. Ничего из того, что я случайно слышала, живя среди них, не наводило на мысль, будто когда-то у них было постоянное место обитания, даже когда в Эскоре было еще спокойно. У них было природное чутье к ремеслу, и Ютта, отвечая на мой вопрос, подтвердила, что они могли быть кочевыми ремесленниками, равно как и пастухами или кем-нибудь вроде этого, пока не перешли к более суровой жизни охотников.