Когда все было готово, я глубоко воткнула шип в кожаную подушку, на которой покоилась голова вождя, и начала ткать его сон. Очень трудно представить себе то, что когда-то испытал другой, и я не осмелилась следовать за ним. Но вот Айфенг повернулся, что-то невнятно пробормотал во сне, и я смогла попасть в его мысли и понять: сейчас ему снится, что он обладает женщиной.
Может быть, так же было с Юттой? Мне очень хотелось бы это знать, и я сидела совершенно опустошенная, следя за его сновидениями по полотну, сотканному из насекомых. Может быть, именно потому она была женой нескольких вождей, но продолжала оставаться колдуньей? Все станет ясно, когда он проснется: воспримет ли он свой сон как реальность?..
Ночь была длинной, и у меня оставалось достаточно времени для раздумий; я хорошо представляла опасности, что могли меня подстерегать. Ютта научила меня гораздо большему, чем я знала прежде, и все же она оставила – может быть, преднамеренно, а может, просто потому, что мы с ней изначально принадлежали к разным школам, – значительные пробелы в моих знаниях, и я походила на израненного воина, пытающегося защитить крепость, сражаясь одной рукой, и то – левой.
Она не смогла (или не захотела) вернуть мне дар предвидения, хотя из всех навыков, какие вапсалы могли у меня востребовать, именно этот, очевидно, был самым важным и нужным для них. Я все больше и больше удивлялась, размышляя над тем, что не дала мне Ютта. Само собой разумеется, она боялась, что я с помощью мысленного общения рано или поздно позову кого-нибудь на помощь из Зеленой Долины, но так или иначе она прежде всего обездолила свой народ.
Айфенг продолжал крепко спать. Я осторожно прокралась через весь шатер к выходу и подняла с пола циновку с рунами, вновь пытаясь прочесть строки, связывающие меня с этим племенем. Одновременно я судорожно рылась в памяти, отыскивая хоть что-нибудь похожее на нужные мне заклинания.
Для колдуньи, владеющей Даром, существует очень много способов связать заклинанием другую, особенно ту, что обладает меньшим могуществом, чем она сама, или ту, которая вообще не подозревает о подобной возможности. Так, например, можно подарить жертве какую-нибудь ценную вещь, и если она ее примет, то будет подвластна вам до тех пор, пока вы не сочтете возможным освободить ее. Но когда жертва – тоже колдунья, возникает серьезная опасность, ибо, откажись она почему-либо от подарка, заклинание может обернуться против дарителя. Колдунью могли сглазить с помощью ее же заклинания; вторжение в чужие сны могло «выгнать» колдунью из собственного тела, в результате чего появлялось два существа, рабски подвластных чарам: в одном измерении – бездушное тело, в другом – бестелесная душа.
Руны на коврике были колдовством Тьмы, а я точно знала, что Ютта (сколько хорошего принесла она народу, у которого жила) в своем искусстве не подчинялась ни Тьме, ни Свету. Нет, если мне и суждено будет разрушить эти руны и убежать (а мне непременно надо было это сделать, и как можно быстрее!), то я должна воспользоваться познаниями, данными мне Юттой.
Я очень беспокоилась, сможет ли мой недавно возродившийся Дар помочь мне в этом. И все-таки я уповала на то, что для любого мастерства есть неизменное правило: чем больше им пользуешься, тем оно сильнее. Я на цыпочках подкралась к Айфенгу, внимательно прислушиваясь к его дыханию. Ему уже не снился тот сон, который послала я, он видел что-то совсем другое, да и этому сну скоро должен был прийти конец. Двигаясь со всей осторожностью, на какую только была способна, я сняла с себя свадебный наряд, в который меня облачили, и тщательно сложила его. Теперь я стояла посредине шатра совершенно обнаженная и дрожала от холода, стирая с груди остатки ярких узоров, словно убирала все, что сближало меня с племенем. Ничто не должно было связывать меня с этим народом, потому что я собиралась попробовать колдовство, которое, как я опасалась, было слишком могущественным для моего едва восстановившегося слабого Дара, но ничего другого не оставалось. Мне нужно было, хотя бы на немного, заглянуть в будущее.
Дело в том, что любой предмет, которым пользовался человек, обязательно оставлял на себе следы своего обладателя. И хотя бо́льшую часть вещей, принадлежащих Ютте, положили после ее смерти вместе с ней в могилу, у меня все же были два сундука, которые хранили следы ее колдовства.
Содрогаясь от холода, я опустилась на колени перед сундуком, где нашла свитки с рунами, что так и не сумела прочитать. По крайней мере, я доставала их из сундука и держала в руках, а до этого они принадлежали Ютте, и на этих рукописях еще оставалась сконцентрированная сила ее Дара.
Теперь я достала их опять и села, держа по одному свитку в каждой руке, пытаясь представить мой собственный разум пустым водоемом, который ждет, чтобы его наполнили, зеркалом, где должно отразиться нечто… так я пыталась уловить какие-нибудь флюиды, отблески и отсветы, что могли бы посылать мне эти вещи.
Дрожь возникла внезапно – едва заметная, слабая, словно сама сопротивлявшаяся своему появлению, – так много времени прошло между тем днем и этим, что могла возникнуть лишь тень другой тени, призрак призрака, несмотря на все усилия и старания.
Я больше не была зеркалом, но теперь сама смотрела в зеркало, а оно все туманилось легкой мглой. И в этом тумане передвигались тусклые, смутные темные фигурки. Все бесполезно! Я бессильна сделать изображение ярче и отчетливей.
А футляры с манускриптами внезапно потяжелели, и я почувствовала, что они оттягивают мне руки. Обнаженная кожа моего тела словно ощущала ледяные уколы.
Если ничего не получалось с рукописями, упакованными в футляр, может быть, надо их вынуть оттуда? Одну трубочку я отложила в сторону, другую открыла и достала свиток. Я взяла его обеими руками, опустила голову и коснулась рукописи лбом; ощущение было такое, как если бы я прикоснулась к давно уже высохшему листу.
Теперь…
Я чуть не закричала от радости – в этих резких, отчетливых изображениях, врезавшихся в мою память, не было угрозы наказания для меня. Явилось то самое наполнение, какого я жаждала, хотя оно было вроде бы не совсем во мне, а где-то рядом; сценки вспыхивали так быстро и стремительно, что я никак не могла уловить их смысл. Передо мною промелькнули столбики рун, колонки формул, но я не могла угадать их значения, или во всем этом не было ни смысла, ни логики, ни последовательности. Словно бы некто набросал в пустой сундук кучу каких-то вещей, не связанных друг с другом, не имеющих один к другому никакого отношения, и хорошенько все это перемешал.
Я вновь свернула рукопись трубочкой и убрала в футляр. Вдруг я почувствовала головокружение и схватилась руками за голову, потому что эти обрывки, эти куски несвоевременных бессмысленных познаний вызывали такую боль, какую я испытала в день своего первого появления в лагере вапсалов. В тот момент я менее, чем когда-либо, чувствовала себя готовой идти дальше к разгадке Юттиной страшной тайны. Веки мои неожиданно отяжелели, и я не могла открыть глаза. С легкой волной беспокойства я подумала, что это похоже на то, как если бы я сама выпила напиток, что налила в кубок Айфенга, и стала его спутницей в мире снов.
Наконец я кое-как поднялась, отыскала свою обычную одежду, которую убрала, когда меня заставили надеть свадебный наряд, и оделась, действуя как во сне, медленно и лениво. Волоча за собой плащ с капюшоном, я скорее отступила, чем уступила сну. И я оказалась права, это был действительно сон.
Я увидела во сне замок с башней, такой же высокой, или, во всяком случае, так казалось, как и крепость, возвышавшаяся в центре Эса. Это было самое величественное творение человеческих рук, какое я когда-либо видела. Порой оно виделось столь же прочным и цельным, как цитадель Эса, но иногда стены вдруг начинали как бы мерцать, приближаться и отдаляться, словно крепость принадлежала и этому, и какому-то иному миру, и я каким-то образом знала это, хотя откуда – было абсолютно непонятно.
Существовал некто, сотворивший этот замок, и было это одновременно и творение рук, и результат колдовского вмешательства Силы. Но создала это вовсе не колдунья, а некий могущественный заклинатель. И замок его был всего лишь внешней оболочкой, таящей под собой нечто беспредельно странное и гораздо более могучее и таинственное, чем стены, заключавшие в себе это нечто.
Потом я увидела его, сначала как тень, которую заметила, еще когда держала в руках свернутые рукописи, но вдруг образ проявился так четко и ясно, словно человек выступил из-за пелены, наброшенной на него с помощью заклинаний. Он принадлежал к Древней расе, но при этом чувствовалось нечто такое, словно на нем лежала печать иного мира, иного времени.
Все, что он создавал, делалось с помощью Дара; я видела, как он собирает воедино сырые, необработанные нити, чтобы ткать из них полотно, придает ему ту или иную форму согласно своим желаниям, но подчиняясь правилам. Держался он уверенно, будто прекрасно знал, что́ надлежит ему сделать, и не опасался, что ему вдруг могут не подчиниться, был уверен в том, что требования его выполнят. Наблюдая за ним, я испытывала горькую зависть, и чувство это возрастало оттого, что я сама прежде знала подобную уверенность, пока не потеряла себя, пока не стала вслепую пробираться там, где мне хотелось бежать.
Руны под его ногами вдруг вспыхнули яркими огненными линиями, а сам воздух вокруг него сотрясали произносимые им слова, или это была мощь его мысленных посланий. Действо, развернувшееся передо мной, было гораздо могущественнее всего, что я когда-либо видела, хотя мне раз или два доводилось наблюдать за самыми сильными колдуньями в те минуты, когда они творили свои заклинания.
Потом я поняла, что все происходящее сосредоточено в зале, где он творил: и вспыхивающие линии рун, и дрожание и шевеление воздуха, и все, что он ткал и выстраивал. А главное, я увидела здесь сводчатую арку света, после чего не оставалось никаких сомнений, что во сне я наблюдаю за процессом сотворения Ворот в другой мир, и мне почему-то следовало отыскать их в этой древней, погруженной в колдовство стране. То, что такие Ворота существовали, было хорошо известно, но то, что они были открыты заклинателями, мы узнали, только лишь проникнув в Эскор. И теперь я своими глазами видела, как открывали одни такие Ворота.