Он стоял, слегка отставив в сторону ногу, стремительно вскинув руки вверх и чуть назад, в таком знакомом, хорошо узнаваемом человеческом жесте триумфа и победы. Выражение спокойной сосредоточенности на его лице сменилось жестоким ликованием. Однако, сотворив свои Ворота, он явно не спешил пройти через них.
Он скорее отступал назад, шаг за шагом, хотя при этом не похоже было, чтобы его уверенность поколебалась. Я думаю, он, скорее, чувствовал некую тревогу, которая и удерживала его от стремительного броска в неведомое. Затем он уселся на какое-то кресло, сложил вместе ладони и, подпирая пальцами острый подбородок, пристально уставился на Ворота, словно обдумывая что-то или замышляя.
И пока он сидел вот так, рассматривая свое создание, я с любопытством разглядывала его лицо, привлекшее мое внимание не менее заклятий и колдовства, в которые он был погружен. Насколько я поняла, он в самом деле принадлежал к Древней расе или, по крайней мере, находился в близком родстве с кем-нибудь из Древней расы. А вот был ли он молодым или старым? Годы не оставили на нем своих следов. Он выглядел человеком физически сильным и, скорее всего, был воином, хотя меча при нем я не заметила. Одеяние серого цвета было украшено золотыми и серебряными строчками; при долгом рассматривании эти линии принимали, казалось, форму рун, но они так быстро вспыхивали и гасли, что прочесть их было невозможно.
Наконец он все-таки пришел к какому-то решению, потому что вдруг решительно встал, вскинул руки и замер так на мгновение. Когда он быстрым хлопком соединил ладони, я увидела, что его губы шевелятся. Словно в ответ на его действия, Ворота вдруг исчезли, а он так и стоял все там же в затемненном зале. Но я понимала, что, сделав однажды, он все может сотворить снова, поскольку и триумф, и ликование его были искренними.
Казалось бы, сон был дан мне, чтобы я могла увидеть то, что свершилось внутри этого зала, однако вдруг я очутилась снаружи и шла уже по коридору, а затем – между высоченными, увенчанными башней воротами, над которыми корчились кошмарные, уродливые существа; они поворачивали мне вслед головы, торжественно провожая меня взглядом; и опять я почему-то вполне определенно знала, что их задача – защищать замок от непрошеных гостей.
Этот путь привиделся мне настолько подробно, что невольно подумалось: окажись я там, я сразу же узнаю и смогу проделать его так уверенно и решительно, словно родилась в том замке и жила в нем с самого детства.
Я не знала, почему мне приснился этот сон, хотя прекрасно понимала, что все это не случайно, подобные сны посылаются нам с какой-то целью. Проснувшись, я лишь предположила, что он появился в результате моей попытки прочесть свитки. Еще болела голова той самой болью, какая превращает утренний свет в мучение для глаз. Я села резким толчком и первым делом посмотрела в ту сторону, где спал Айфенг. Он шевельнулся, я быстро рванулась к нему, чуть не упав, но успела извлечь шип из подушки и спрятать его в шве своего плаща и опустилась рядом, потому что он открыл глаза.
Айфенг моргнул и окончательно проснулся, улыбаясь с какой-то робкой застенчивостью, такой неожиданной для дикаря.
– Прекрасное утро…
– Прекрасное утро, повелитель, – произнесла я в ответ это церемонное приветствие.
Он уселся на подушке и начал с удивлением озираться, словно не узнавая место. На долю мгновения я даже встревожилась, спрашивая себя, уж не плохо ли соткан был сон, не заподозрил ли вождь, что все ему только приснилось? Но похоже, боялась я напрасно, ибо Айфенг поклонился мне и произнес: «Сила увеличивает силу, Прозорливейшая. Я взял подарок, который ты дала мне, мы всегда будем великими, даже если это еще была власть Ютты». Он вытянул руку с двумя скрещенными пальцами. Этот жест был свойствен вапсалам, когда они говорили о мертвых, словно называя зло, которое уже произошло, они тем самым пытались предотвратить другое зло. И он ушел от меня с видом человека, довольного исполненным долгом.
Хотя этот сон удовлетворил Айфенга, а косвенно и всех остальных жителей поселка, он в то же время превратил меня во врага, что я вскоре и обнаружила. По обычаю, все утро мне наносили визиты самые высокородные женщины племени и жены вождя, каждая приносила какой-нибудь подарок. Аусу не пришла, и ничего удивительного: ведь я дала ей понять, что мы с ней равны по положению в семье Айфенга. А вот Айлия явилась в мой шатер, причем последней.
Она вошла одна, я в тот момент тоже была одна, и можно было подумать, что она специально выжидала, когда все уйдут. Когда она появилась передо мной, мне подумалось, что враждебность окутывает ее подобно темной грозовой туче. Дар мой к тому времени настолько усилился, что, очутившись с ней лицом к лицу, я смогла ясно разглядеть опасность.
Казалось, из всего племени ей единственной моя колдовская Сила не внушала никакого страха, больше того, возникало ощущение, что сама она каким-то непостижимым образом читает мои мысли и догадывается, сколь мало я на самом деле могу. Переступив порог, она не села, но и не удостоила меня хотя бы подобием приветствия, просто молча швырнула мне маленькую шкатулку, своеобразно и красиво раскрашенную. Ларец ударился о землю у моих ног, раскрылся, и из него выпало ожерелье, насколько я смогла заметить, очень тонкой и искусной работы.
– Подарок невесте, старейшая. – Губы ее скривились, как будто произнесенные слова имели отвратительный привкус. – И пожелания от Аусу…
Я решила, что не должна позволять ей подобную наглость.
– А от тебя что, младшая сестра? – холодно спросила я.
– Нет! – со злостью выдавила она, хотя не забылась до такой степени, чтобы повысить на меня голос.
Я видела, что Айлия так и кипит от гнева и все же умудряется сдерживать себя, словно не хочет, чтобы кто-нибудь, услышав нас, догадался о той откровенной неприязни, какую мы питали друг к другу.
– Ты меня ненавидишь? – прямо спросила я. – Отчего?
Тогда она опустилась на колени, и ее лицо оказалось почти на одном уровне с моим. Она резко подалась вперед, и я увидела, сколько нескрываемой ненависти было в ее глазах, а в уголках широкого рта пенилась слюна.
– Аусу уже старая, она почти не правит в шатре Айфенга. Она больная – ее больше не любят. – Слова резко и стремительно вылетали вместе со слюной, брызги которой летели мне в лицо. – Я… – Айлия ударила себя по уродливо разрисованной груди, – я главная у Айфенга, я была главной, пока твое колдовство не похитило его сердце и разум. Та, которая творит заклинания, погуби меня, обрати меня в мерзкого червя, и пусть раздавит меня сапог, обрати меня в гончую собаку – пусть впрягут меня в сани, обрати в камень, брошенный на дороге, – я согласна на все, это лучше, чем быть той, какой я стала в палатке Айфенга теперь.
Я поняла: все, что она говорит, – правда. В приступе жгучей ревности она действительно хотела, чтобы я заколдовала ее, полагая, будто бы я пойду на это охотнее, чем уступлю свое место рядом с Айфенгом. Ей же самой легче было умереть, нежели видеть мой триумф над нею. Отчаяние, вызванное безысходностью и нестерпимой завистью, заставляло ее восстать против меня.
– Я не хочу Айфенга, – равнодушно ответила я.
Раньше я могла бы, воздействуя на ее разум, ее волю, внушить ей это, вовсе ничего не говоря. Сейчас же я старалась убедить ее вот так, без всяких колдовских чар, и, боюсь, не слишком в этом преуспела. Во всяком случае, она сидела молча, словно обдумывая мой ответ, и я тут же поспешила воспользоваться этим крошечным затишьем.
– Я Та, которая творит заклинания, – это твои слова, Айлия, – произнесла я, обращаясь к ней. – И я не завишу от воли другого человека, будь он вождь племени или простой воин. Это все внутри меня самой, меня, ты это можешь понять, девочка?
Я поднесла руки к груди, напуская на себя видимость высокомерия, того высокомерия, в какое Владычицы облачались, как в платье, оно было так же естественно для них, как камень Силы на груди. А я всего лишь хотела произвести впечатление на Айлию, дабы как-то развеять ее подозрения.
– Ты была с Айфенгом этой ночью, – угрюмо произнесла она, но опустила глаза, словно внимательно разглядывала открытую шкатулку и выпавшее на землю ожерелье, лежавшее между нами.
– Для благополучия племени. Разве нет такого обычая?
Я могла, конечно, могла обезоружить ее полностью, рассказав о том, что на самом деле произошло этой ночью, но все же решила этого не делать. Хранить тайну – первая заповедь любой колдуньи, и я не хотела рисковать.
– Но он придет еще! Раз он уже попробовал, значит пожелает отведать снова, и так будет до тех пор, пока он голоден! – уже не сдерживаясь, прокричала она.
– Нет, больше он не придет, – сказала я, надеясь, что это окажется правдой. – И это истина для тех, кто встал на путь служения Дару. Мы не можем находиться с мужчиной и сохранить наши познания. Один раз – да, ради того чтобы наша Сила перешла вождю в той мере, в какой это необходимо, но не более.
Она посмотрела мне прямо в глаза, и я убедилась, что гнев ее уже почти угас, но оставалось еще упрямство, не позволяющее смириться.
– Разве могут слова утолить голод мужчины? Это всего лишь шум в его ушах, и не более. Может, ты и думаешь так, но Айфенг думает по-другому! Ведь он как будто спит и…
Я насторожилась. Не натолкнулась ли она, случайно, на правду, выслушав меня? Если это так, каких неприятностей мне ждать от ее обиды?
– Скажи мне, – она наклонилась еще ближе, и я ощутила на своих губах ее дыхание, – какое колдовство употребляют колдуньи, чтобы заманить в ловушку мужчину?
– Никакого. – Я ответила на ее вопрос очень быстро. Мои руки судорожно сжали край накидки, наброшенной на плечи, и сквозь ткань я почувствовала укол шипа, который сама же сюда и воткнула, пряча от чужих глаз. – Успокойся, Айлия, и поверь, если он случайно был одурманен колдовством, я смогу разрушить чары, и очень быстро. Уверяю тебя, я хочу этого не меньше, чем ты!
– Я поверю тебе лишь тогда, когда Айфенг взойдет на мое ложе с таким же пылом и нетерпением, как две ночи назад, – холодно произнесла она. Хотелось верить, что она все же поверила мне хоть немного. Айлия поднялась на ноги. – Докажи, докажи мне, колдунья, что ты не питаешь вражды ко мне – и ни к кому из нас!