Пробудившись в третий раз, я почувствовал, что возле меня никого нет. Мой ум был ясен – каким не был с того утра, когда мне довелось связаться с проклятым жеребцом. Я по-прежнему лежал с приподнятой головой, что давало мне возможность осмотреть глиняный саркофаг, в который было замуровано мое тело. Глина высохла и затвердела на солнце. Никто больше не держал рук у меня на лбу и не пел заклинаний. Это обеспокоило меня, и я попытался повернуть голову, чтобы разобраться, где же я нахожусь.
Слева от себя я увидел крутой и круглый, как стенка чаши, склон. У его подошвы бурлила пузырями большая лужа грязи – того же красноватого цвета, что и глина, которой я был обмазан. Над ней струйками подымался пар. Я медленно повернул голову направо и обнаружил почти ту же картину: такой же склон и под ним такая же лужа, только грязь в ней была погуще и пыхала, как забродившее тесто.
Среди этого бульканья и пыханья я вдруг различил какой-то вой, в котором слышалось столько боли, что во мне едва не пробудились недавние переживания. Какой-то зверь показался на кромке котловины и заскользил по ее склону. Он выгибал спину дугой, его движения были скованными и угловатыми, и я понял, что зверь сильно покалечен.
Это был снежный барс! Его густая шерсть была обагрена кровью, а на боку зияла рана – такая глубокая, что я заметил в ней белизну оголившегося ребра. Жалобно скуля, он полз по направлению к ближайшей луже грязи. Собрав остатки сил, зверь погрузился в лужу раненым боком и затих. Его морда была обращена ко мне. Барс больше не скулил, и я бы решил, что он мертв, если бы не было заметно, как он дышит.
Несмотря на то что моя голова была приподнята, обзор был ограничен. Я разглядел еще несколько луж в этой впадине и возле некоторых – холмики грязи, которые могли свидетельствовать о других страдальцах, приползших сюда со своими болячками.
Я вдруг осознал, что боли, которые терзали меня, исчезли. У меня не было желания ни двигаться, ни ломать сковывавшую меня глиняную корку. Я чувствовал приятную истому и удивительную легкость во всем теле.
На высохшей грязи вокруг виднелось множество вмятин; они остались и в глине, наложенной на меня. Я попытался разглядеть следы получше. Мне хотелось знать, было ли то явью, или я видел сон, будто лежу в грязи, весь истерзанный и окровавленный, а двое мохнатых существ и одно – покрытое чешуей заляпывают меня глиной, послушные многоликой фее… О ней самой свидетельствовал лишь четко обозначившийся отпечаток руки прямо над моим сердцем.
Тонкие пальцы, узкая ладонь – это был след, оставленный рукой человека, а не лапой зверя или рептилии.
Я взглянул на барса. Его глаза были закрыты, но, как и прежде, было заметно, что он еще дышит. Защитная корка грязи уже начала засыхать на нем. Ни с того ни с сего мне вспомнились Каттея и Кемок, и я подумал: «Сколько же времени прошло с того момента, как я покинул их, соблазнившись злосчастной приманкой?»
Во мне появилось неудержимое стремление действовать, и я попробовал пошевелиться, но засохшая, спекшаяся на солнце глина не позволяла мне двинуть и пальцем. «Пленник в каменном мешке!» – подумалось мне, и это открытие вмиг вытеснило из головы все другие мысли.
Не знаю, почему я не закричал во весь голос. Вместо этого я возопил мысленно, но обращался не к брату и не к сестре, а к той, которая существовала, быть может, лишь в моем воображении.
– Что ты намерена сделать со мной?
Тотчас что-то юркое заскользило по склону котловины в мою сторону. Я не встречал в Эсткарпе подобного существа. Да, это была ящерица – но необычная: она не вызывала чувства неприязни, какое часто испытываешь по отношению к рептилиям. Напротив, она была мне даже чем-то симпатична. Остановившись у меня в ногах и встав на задние лапки, ящерка запрыгнула на саркофаг и проковыляла ко мне на грудь. Она уставилась на меня глазками-бусинками, и я почувствовал, что ее узкая, увенчанная гребешком головка наделена разумом.
– Привет, – сказал я.
В ответ ящерица пискнула – странный звук для чешуйчатой твари – и тут же исчезла, мелькнув зеленой искоркой вверх по склону.
Ее появление удивительным образом избавило меня от страха навсегда остаться замурованным в глине. Во мне появилась уверенность, что ни ящерица, ни те, кто оставил меня в одиночестве, не хотели мне зла. Как мое самочувствие, так и поведение снежного барса подтверждало мою догадку – это место было целебным, неспроста сюда сползалось больное зверье залечивать свои раны. Очевидно, я тоже оказался здесь не случайно. Можно было не сомневаться, что в оазисе живительной силы нет места злу. Какое-то возбуждение, вызывающее даже покалывание в коже, говорило мне, что вот-вот должно произойти что-то важное.
Вскоре несколько больших ящериц соскользнули вниз по склону котловины; за ними неспешно спустились два мохнатых зверя, которые своими заостренными мордами и пышными хвостами напоминали лазающих по деревьям ленивцев, – мне доводилось видеть их в Эсткарпе, только они были гораздо крупнее.
Следом появилась моя фея. Она бежала по склону легко и проворно, темные волосы струились по ее плечам. Только вот были ли они в самом деле темными? Уже через мгновение те же волосы виделись мне рыжеватыми, а еще через минуту – соломенными. На ней была голубовато-зеленая, облегающая тело туника с широким, унизанным изумрудными камешками поясом; на тонких запястьях обнаженных рук поблескивали браслеты с такими же камешками, а на ремне, перекинутом через плечо, покачивался золотой лук и колчан со стрелами.
Мне удалось разглядеть одеяние, но, как ни старался, я не мог уловить черты ее лица, и это меня раздражало.
– Кто ты? – спросил я напрямик, едва она склонилась надо мной.
Она засмеялась в ответ и коснулась рукой моей щеки, лба… У меня словно бы прояснилось зрение: я наконец увидел ее лицо или, возможно, одно из множества ее лиц, но увидел ясно – черты больше не ускользали, не изменялись.
Женщин Древней расы трудно спутать с другими: их отличает правильный овал лица, несколько заостренный подбородок, маленький рот, большие глаза, Всеми этими чертами была наделена склонившаяся надо мной фея. Помимо того, в ней угадывалось нечто особенное, что-то отличающее ее от других людей. Она могла пленить любого мужчину.
Гвардейцы могут судить о женщинах, ибо не чураются их в отличие от сокольников. Я тоже никогда не сторонился прекрасного пола, но, откровенно говоря, женщины Древней расы несколько холодны. Возможно, это у них в крови, а может быть, их колдовские способности стали своеобразным барьером между ними и мужчинами. Во всяком случае, я не увлекся серьезно ни одной женщиной Эсткарпа, довольствуясь мимолетными встречами с ними. Совсем иное чувство пробудилось во мне при взгляде на незнакомку, склонившуюся надо мной. Я испытал волнение, доселе мне неведомое.
Рассмеявшись, она снова стала серьезной и пристально посмотрела на меня:
– Скорее это я должна спросить тебя – кто ты. – Она не боялась показаться неучтивой.
– Я Килан из рода Трегартов, выходец из Эсткарпа, – ответил я без всякой обиды, чувствуя ее власть над собой. – И в свою очередь, хотел бы узнать твое имя.
– У меня много имен, Килан из рода Трегартов, выходец из Эсткарпа, – передразнила она.
Я не смутился:
– Назови хотя бы парочку.
– Ты, я вижу, за словом в карман не полезешь, – сказала она с иронией. – Может, я и назову себя – но попозже.
– Так и я ведь не всякому называю свое имя, – сказал я.
Ее пальцы дрогнули, она слегка отстранилась от меня, и я испугался, что из-за этого черты ее лица опять утратят четкость, но этого не произошло.
– Я – Дагона, – сказала она. – А еще меня зовут Моркантой – Владычицей Зеленой…
– Зеленой Долины, – перебил я ее и тут же спросил себя: «Может, все это – сказка?» Отнюдь. Передо мной была живая женщина, и я чувствовал успокаивающую прохладу, которая исходила от ее рук.
– Значит, ты меня знаешь, Килан из рода Трегартов? – спросила она.
– Скорее я знаю кое-какие легенды, – ответил я.
– Легенды? – переспросила она. – Легенда – это сказка, в которой есть доля истины, а я не считаю себя порождением чьей-то фантазии. Но скажи мне, храбрый воин, уверенный в том, будто Дагона всего лишь легенда, – что такое Эсткарп и где он.
– Это страна за горами на западе, – ответил я.
Она резко, будто обжегшись, отдернула руку, и ее лицо вновь поплыло у меня перед глазами.
– Неужто я такое чудовище? – спросил я.
– Как знать… – Она снова коснулась меня, и я увидел ее отчетливо. – Нет, конечно же нет, хотя я и не пойму пока, кто ты. Существующее-само-по-себе попыталось завлечь тебя кеплианом, но ты оказался крепким орешком. Ты воспротивился пленению необычным образом, что позволило мне уловить в тебе силу добра, а не зла. Однако горы и то, что находится за ними, источают только зло – так говорят об этом наши легенды. Зачем ты пришел сюда, Килан из рода Трегартов, выходец из Эсткарпа?
Я почему-то доверился ей полностью и ничего не хотел скрывать.
– Зачем? – повторил я. – В надежде найти здесь убежище.
– От чего же ты бежал? – спросила она. – Чем навлек ты на себя чей-то гнев?
– Тем, что не захотел быть таким, как все, – ответил я.
– Того же не захотели твои сестра и брат. – Она улыбнулась.
– Ты знаешь о Каттее и Кемоке? – удивился я. – Что с ними?
– Они выбрали свой путь, Килан. Твоя сестра прибавила нам хлопот. Мы не нуждаемся в колдуньях, они приносят стране лишь беды. Была бы она чуть постарше да поопытней, она не стала бы без нужды мутить воду в омуте. Пока что ей все сходит с рук, но так не может продолжаться долго – во всяком случае здесь, в Эскоре.
– Я вижу, ты одна из Владычиц, – проговорил я с такой уверенностью, как если бы обнаружил у нее на груди колдовской камень. Однако я понимал, что она по сути своей не имеет ничего общего с Владычицами Эсткарпа.
– Мудрость бывает разной, как известно. – В голосе Дагоны прозвучала ирония. – Когда-то, очень давно, Путь Мудрости, которого придерживался древний народ Эскора, разветвился, и теперь в этой стране сосуществуют разные представления о ней. Они сильно отличаются одно от другого исходными моментами, а значит, и тем, что привносят в жизнь. Но за долгие годы зеленый народ сумел установить равновесие между добром и злом и научился его поддерживать. Всякое же чужое колдовство, творимое даже с благой целью, способно только нарушить это равновесие и тем самым пробудить неведомые силы, всем на погибель. Твоя сестра этого не понимает. Она похожа на ребенка, который крутит прутиком в омуте, пуская рябь по воде, и не ведает о том, что дразнит этим дремлющее на его дне чудовище. Однако… – Она замялась, выражение ее лица изменилось, и я увидел в ней совсем юную девушку, вроде Каттеи. – Однако мы не можем запретить ей творить колдовс