13Джойсан
Мы вместе выехали из Кар Гарудвина: Сильви у меня за спиной на Аррен, Элис с Керованом на Некии, а Джервон с Гаретом на Венги. Двигаясь к северу по древней горной дороге, я обернулась на покинутый так давно восток и увидела в небе первый румянец зари. Сколько их миновало с начала нашего путешествия… так много, и все же сейчас мир представлялся мне свежим и новым, словно я вступила в него впервые.
Я завистливо покосилась на бегущий вдоль дороги ручеек и подумала, что, вернувшись в Кар Гарудвин, первым делом отгорожу часть берега для купальни, – а может, где-то в цитадели найдется и ванна?
Услышав тихий печальный вздох за спиной, я оглянулась. Сильви неподвижным взглядом уставилась на струйку воды.
– Что с тобой, сестра? – обеспокоилась я.
– Этот ручей… – Она на миг уступила боли. – Кажется, только вчера мой брат не смог его переступить, проиграл мне в споре.
Я нащупала за спиной ее руку:
– Он теперь покоится в мире. Постарайся помнить его таким… и не забывай, что ты спасала долину.
Она кивнула, и я снова обеими руками взяла поводья. Горные вершины горели алым и оранжевым, их гранитные кости оделись в цвета победы. Впереди был прекрасный день.
Я вдруг выпрямилась в седле, ощутив в себе слабое движение. Невероятное чувство – я столько раз слышала о нем, но не могла представить, пока сама не испытала… Во мне ворочалось, потягивалось и лягалось что-то живое!
Наша дочь! Я обернулась на мужа, увидела, что тот, привычно направляя Некию по крутой дороге, беседует о чем-то с Элис. Можно было сразу дотянуться до него мыслями, поделиться новым событием, но я решила подождать, пока останемся одни. Время, что ни говори, еще будет. Будет и время разговорам, и много-много рассветов…
Дорога перед нами осветилась теплым светом – взошло солнце.
Наследник УльмсдейлаРассказ
Когда лорд Ульрик отказался от жены, леди Элвы, оттого что в течение двух лет она рожала только мертвых младенцев, далеко не донашивая их до срока, в долине много шептались как об обитателях крепости, так и о тех, кто жил на этой земле. Правда, шептались большей частью из-под руки, поглядывая, не случится ли рядом доносчиков, одобряющих поступок лорда. Все понимали, что Ульмсдейлу нужен наследник. Долина, где некому по праву крови занять верхнее место в замке, будет растерзана междоусобицами, и очень может быть, что народу придется жить под знаменем захватившего владения чужого рода. Знакомое зло и знакомые опасности казались всем лучше такого будущего.
Не то чтобы Ульрик был так уж зол и опасен для своего народа. Нрав его испортился от несчастий, в которых сам он винил судьбу, а другие, вполголоса, – проклятие его рода. Со времени его отца Ульма, дерзко разграбившего сокровищницу Пустыни, в его роду не рождались живые дети – сам-то лорд Ульрик был зачат до того грабежа. Древние, хоть и считаются покинувшими наши края, сурово карают воров.
Первая жена лорда умерла в родах – это, впрочем, считалось обычным делом. Всё же и тогда пошли шепотки, что к ней не пригласили служительниц Гунноры, хотя все знали, что в женских бедах всегда поможет Мать Плодородия.
Мой господин не выдержал даже года траура, как стал снова присматривать супругу, и в тот раз выбор его пал на мою любимую госпожу. Я гордилась тем, что она приблизила к себе меня – отчасти разделявшую то проклятие и жившую в замке лишь из милости, потому что отец мой командовал отрядом в злосчастном походе лорда Ульма в Пустыню, чем по греховной глупости навлек несчастье и на свой род. Оттого я и родилась со звериной печатью на лице – верхняя губа у меня была раздвоена, как у зайца. Я еще не осознала своего уродства, а видела уже, что люди отворачиваются от меня с отвращением.
Одна госпожа Элва никогда не брезговала мною. Она говорила со мной по-доброму, хвалила мое искусство швеи и умение, не дернув, расчесать ее длинные волосы. Длинные и красивые – таких светлых я ни у кого не видела, – они блестели золотом и сами собой вились, если я распускала приличествующий замужней даме узел. Теперь эти волосы скрываются под темной вуалью, но она не ропщет.
Ведь когда лорд тонким, не своим голосом, глядя куда угодно, только не на нее, произнес слова отпущения, она без жалоб удалилась в аббатство Норстед и приняла там малые обеты – для тех, кто пришел из мира, побывав замужем. Хотя до нее такие обеты принимали лишь вдовы, искавшие безопасного пристанища вдали от мира.
Я умоляла ее взять меня с собой и вот тогда впервые узнала, что, хотя в госпоже текла чистая кровь долин, она обладала Предвидением или частицей этого Дара. Потому что тем же взглядом, каким смотрела, когда лорд Ульрик изгонял ее из своего дома, она теперь взглянула мне за плечо, как если бы видела за ним не каменную стену, а живое существо.
– Илас, в скором времени появится тот, кто будет тебя заботить – и не тебя одну. Останься здесь и жди этого часа, когда от твоего выбора будет зависеть многое, и многое он изменит для людей.
С этими словами она сняла с шеи старинную цепочку, которую носила под одеждой, так что никто, кроме меня, о ней и не знал. Подвеска на ней стерлась от времени и прикосновений, но все же в ней нельзя было не узнать амулет Великой госпожи Гунноры – той, что улыбается женщинам. И госпожа Элва надела эту подвеску мне на шею и накрыла моей рукой, прижав так, что я ощутила ее тяжесть сквозь платье и сорочку, и при этом добавила:
– Вот что будет твоим щитом, милая, когда придет этот час. Почаще думай о той, кому принадлежит этот знак; и когда в долину прокрадется Зло, зови ее!
Так она ушла от нас, канула за стены аббатства и не имела больше связи с миром. Горькой, очень горькой для меня была эта разлука – я снова стала отверженной. Но думается мне, что лорду случалось пожалеть о своем решении – хоть им и руководила прямая нужда в наследнике, – потому что он щедро выделил мне верхнюю комнату в главной башне и запретил превращать меня в мишень для грязных шуток и насмешек. Искусство в обращении с иглой меня не покинуло, так что я честно отрабатывала свой хлеб – шила одежду и расшивала занавеси для замка.
Мой господин недолго проходил холостяком. Правда, в этот раз ему пришлось искать жену далеко, потому что сплетни о проклятии уже вышли за пределы нашей долины. Новую невесту, леди Тефану, он привез к нам с севера.
Люди говорили – вернее сказать, женщины шептались, – что не ей чураться проклятия, потому что она сама из непростого рода, имевшего дела с оставшимися в Пустыне Древними, так что и в ее жилах текла чужая кровь.
Насколько моя любимая госпожа была светловолосой, настолько эта – темной и такой бледной, словно не солнце, а луна дала краску ее коже. Ростом она была мала, движениями быстра, но изящна и много смеялась, хотя я никогда не замечала улыбки в ее темно-серых глазах.
Я больше не прислуживала в господских покоях, но все же она разыскала меня и вручила отрезы тонких тканей, подаренных лордом к свадьбе, вместе с искусными собственноручными рисунками, пояснявшими, что она хочет из них сшить. Мерку снимала с нее своя служанка, – видно, моими прикосновениями она брезговала. Мне и самой не хотелось ее касаться, потому что вокруг нее мне все мерещился полупрозрачный серый туман. А еще я с самого начала заметила, что, стоит ей оказаться рядом, амулет моей доброй госпожи наливается холодом, словно о чем-то предостерегая.
Служанку она привезла с собой с севера. Эта крепкая угрюмая женщина была много старше хозяйки. Говорили, что она вынянчила госпожу и с малых лет ее опекала. Звали ее Мауг, и она ни с кем в замке не завела дружбы, зато держалась как высокородная, так что люди ее слушались. Ей стоило только взглянуть, и каждый спешил исполнить ее желание, лишь бы скрыться с глаз.
Впрочем, если она и обладала каким Даром, то на мне его не испытывала. Но, имея дела с ее госпожой, я все время ловила на себе пристальный взгляд Мауг, каким телохранитель смотрит на дерзкого встречного.
Леди Тефана, пробыв невестой не более месяца, выехала из Ульмсдейла, объяснив, что ей надо посовещаться с жившей у Святилища Гунноры Мудрой: как лучше исполнить свой долг согласно желаниям лорда. Она уже выносила одного ребенка, но с собой его не привезла, оставила в замке своего рода. Так что все говорило, что Гуннора и так к ней благосклонна и лорд удачно выбрал плодовитую жену. А все же, когда они с Мауг и двумя стражниками выезжали из ворот, я следила за ними в окно своей башни и заметила, что леди не свернула на тропу, ведущую к Святилищу Гунноры, а проехала дальше. Меня взяло любопытство, и я сменила домашнее платье на короткую накидку, обулась в крепкие горные сапоги. Прихватив заплечный мешок с едой на два дня, я в сумерках выскользнула из замка и двинулась той же дорогой.
Зачем мне понадобилось следить за новой хозяйкой, я сама не понимала, но что-то грызло меня, как голод, и устоять было невозможно.
Дело было в середине лета, как раз народилась новая луна, так что я ничего не опасалась, но на всякий случай взяла крепкий рябиновый посох, провела по всей его длине своим амулетом и натерла листьями, отгоняющими дурной глаз. Никаких заговоров я не знала, но всем сердцем и мыслями обратилась к Гунноре, положившись на то, что она, Великая, сама поймет, что я дурного не хочу, а просто должна кое-что разузнать.
Тропинка была извилистой – ее не мужчины прокладывали и прорубали, а вытоптали ноги женщин, искавших покровительства Госпожи. Я не раз по ней хаживала, с тех пор как поклялась служить леди Элве, – просила у Гунноры исполнить сердечные желания моей госпожи. И сейчас, пусть и в полутьме, я доверилась ногам, знавшим здесь каждую колдобину.
Святилище, к которому я направлялась, строили не люди Ульмсдейла. Как и многое другое в долинах, камни его стен клали те, кто был там раньше, и они же насадили у дверей благоуханные травы, чей запах на время приносил свет в самую угрюмую душу. Но когда в эти земли пришел наш народ, женщин потянуло к этому месту, и за одно поколение наших жизней вся долина признала обитавшую в нем Силу.