Я вышла к склону холма, на котором стояло Святилище, но не увидела там ни привязанных лошадей, ни следа стражников. Без слов было ясно, что леди Тефана сюда не добралась.
Я все же подошла к двери и приложила ладонь к гладко вытертому бесчисленными прикосновениями древнему дереву. Чисто зазвонил колокольчик, и дверь отворилась, хотя за ней никого не было. Но внутри меня, как всегда, встретил мягкий золотистый свет, и повеявший в лицо ветер донес запахи урожайной поры.
Войдя в первую комнату, я опустила на пол посох и мешок с припасами. Потом – на такое я решалась, только когда тяжело было на сердце, – я достала амулет и протянула его перед собой, чтобы во мне признали молящую о совете дочь, и так вошла во внутреннее Святилище, где по сторонам золотого камня башнями поднимались столбы света. Посредине камня в выемке стояла вода – ровно пригоршней зачерпнуть. И рядом – кувшинчик из золота, украшенный узором Гунноры: спелый колос, перевитый лозой с гроздьями винограда, – на свету в узоре мерцали богатые каменья.
Подойдя к этому столу, я дважды протягивала руки к кувшину и дважды отдергивала в страхе перед задуманным. Но и отступиться было уже нельзя. И вот на третий раз я подняла сосуд и зачерпнула им чистой голубоватой жидкости, наполнила его до краев, позаботившись не пролить ни капли. А потом сняла с шеи цепочку с амулетом и положила его у воды. Слова пришли сами: не я выбирала их, а что-то, шевельнувшееся во мне и говорившее моими устами.
– Госпожа… смиренно прошу… дай знать…
Вода закружилась водоворотом, – само собой, я ее не трогала. Лужица потемнела, стала черной, как полночные тени. Что-то вышло из этой темноты, осветилось горящим в ней дымным факелом.
Я увидела две фигурки в плащах с капюшонами – такие крошечные, будто я смотрела издалека. Одна из них поднялась и всем телом легла на камень. Камень этот был красноватым, словно его когда-то окунали в кровь.
Вторая в лужице воды шагнула вперед, стянула с лежащей плащ, и я, узнав леди Тефану, не усомнилась, что вторая – Мауг.
Мауг достала из-под плаща короткий посох или жезл и, держа его над своей госпожой, принялась вычерчивать что-то в воздухе. В темноте же, куда не доставал свет факела, мне явственно увиделись лица и тела, возникавшие и пропадавшие слишком быстро, чтобы хорошо разглядеть, хотя пробравшая меня дрожь ясно сказала, что они – от Зла.
А потом факел погас, вода в лужице успокоилась, и, словно сняли узду с моего языка, я вскричала, обращаясь к свету, к камню, к стенам Святилища:
– Что мне делать, Великая? Какое Зло творится этой ночью и где?
«Придет время, узнаешь…» Прозвучал ли этот ответ в воздухе или у меня в голове, как если бы мысль ответила мысли? Не знаю, но тогда я поняла, что другого ответа не получу.
Одно было ясно: леди Тефана связалась со Злом. И еще я понимала, что запуталась в больших делах. Поднимая амулет, чтобы снова надеть его на шею, я заметила, что старинное изделие стало будто бы тяжелее и от него исходил жар, каким бьет от яростного пламени.
В ту ночь я отдыхала во внешней комнате Святилища и видела сон – это запомнилось. Но, проснувшись, я не сумела вспомнить, что мне снилось, только – что была там великая опасность и я должна была ее предотвратить.
Я оставила на столе в первой комнате приношение – ленточку тонкой ткани, которую со всем старанием украсила вышивкой. И с восходом солнца покинула Святилище, унося с собой не утешение, как надеялась, а мысль о непонятном пока деле.
Госпожа вернулась в замок раньше меня. И я услышала, что она якобы провела ночь в Святилище, моля о том, чтобы принести новому господину желанный дар – плоть от плоти его, родного сына.
Не знаю, в каком Святилище она была, только не Гунноры. Хотя двое стражников клялись, что провели ночь перед воротами, за которые мужчинам хода не было. Не навела ли она обманных сновидений на свою охрану, чтобы скрыть, что обращалась не к Госпоже?
Подходя к башне, я столкнулась с Мауг, и мне показалось, что та запнулась – хотела заговорить, да передумала. Но ее взгляд мне не понравился: она будто знала, что я подглядывала, и знала, каким способом.
Мне приснился новый сон, и этот я, проснувшись в лунном луче, удержала в памяти. Я побывала в каком-то другом месте. Я помнила его так живо, что еще миг-другой дивилась знакомым стенам, ожидая увидеть то, другое место: длинный зал с высокими колоннами и сияющим вдали белым светом – манящим ломтиком луны. Там, в сердце света, лежал тот, кто был мне нужен, в хрустальном сундуке… Но полыхающее сияние скрывало от меня лежащего. А я знала, что должна увидеть.
Я протянула руку к ослепительному свету. Он не обжигал кожи, как можно было ожидать. Нет, ладонь словно закололо иголочками, и я почувствовала, что в руку мне вкладывают Силу, которую я обязана была удержать, хоть и не была ни Мудрой, ни из Древних.
Когда сон отпустил меня, я взглянула на свою ладонь и даже в лунном свете увидела, что на каждом пальце появилось широкое кольцо. Под моим изумленным взглядом кольца пропали из виду, но я продолжала ощущать их на своих руках, чувствовала их тяжесть, сгибая и разгибая пальцы.
Откинувшись навзничь на узкой постели, я накрыла этой рукой амулет Госпожи на груди. И он нагрелся, вливая в меня Силу, какой я никогда в себе не знала, а в уме сложились слова, выстроились в непонятные фразы и стали повторяться, словно я учила заговор для неведомого обряда, навсегда вбивая его в память.
В ту ночь я больше не спала, хотя лежала тихо, согретая внутренним теплом больше, чем всеми одеялами, что натянула на себя, защищаясь от холода каменных стен. Припоминая каждый клочок сновидения, я гадала, кто же лежит в том хрустальном сундуке и зачем Великому понадобилась такая, как я.
За ночью настал странный день. Беспокойство не давало мне подолгу усидеть над шитьем: я все вставала, расхаживала по комнате. А спустившись на кухню, услышала смешки служанок и заметила, что они краем глаза поглядывают на высокую фигуру, склонившуюся над кипящим горшком в очаге.
Это была Мауг, редко покидавшая покои своей госпожи. Она подбрасывала в кипящее перед ней варево то щепотку порошка, то какие-то сухие листья. От горшка поднимался густой и неприятный запах – так бывает, когда запашок подтухшего мяса забивают пряностями. Помешивая и приправляя свой отвар, она напевала – без мелодии, не так, как напевают за работой, – ее невнятное мычание так и впивалось в голову. Еще я заметила, что вся кухонная прислуга обходит ее по большому кругу и даже властвующий на кухне повар держался от нее подальше.
Но не так далеко, как я. Едва увидев ее спину, я спрятала свою странно отягощенную руку за пазухой и неловко управилась с хлебом и сыром одной левой. Потому что меня окружил злобный холод, разогнавший весь уют, что всегда встречал меня в теплой кухне.
Я, давясь, проглотила несколько кусков и поспешила убраться к себе. Теперь мною овладела лихорадочная спешка: заняться работой, которую все откладывала до сих пор. Шаль была того гордого цвета, которым окрашивает небеса заходящее солнце. Ее надлежало расшить невиданными птицами. Их рисунок, сделанный на толстой досочке, принесла мне два дня назад Мауг. Оперение птиц сверкало всеми оттенками красного, но если кто другой украсил бы их золотом, то на ее рисунке клювы, ноги и хохолки были выведены мрачным черным цветом. Мне не хотелось браться за эту работу: все чудилось, что хохлатые головки повернутся под моей иглой и вышитые глазки уставятся на меня. Прежде у меня не случалось таких фантазий, и сейчас я строго гнала их из головы. Еще мне казалось, что отягощенная невидимыми кольцами рука очень уж медленно кладет ровные стежки. И все же я чувствовала, что работу надо закончить – поскорей отделаться и вернуть шаль той, кто будет ее носить.
И я трудилась так прилежно, что солнце еще не зашло за гребень холма, а я уже положила последний стежок и расправила ткань, проверяя, не ошиблась ли где в узоре. А потом, сложив, повесила ее на локоть, прихватила дощечку с образцом и пошла сдавать работу.
Леди Тефана занимала западную башню, и я, чем спускаться во двор и потом снова лезть вверх, прошла к ней по наружной стене. Часовых на гребне не было: мы не знали таких врагов, что решились бы испытать мощь Ульмсдейла, но в окнах, там, где уже легла тень, я видела мигающие огоньки.
Я только собралась постучать, как Мауг, словно предвидела мое появление, отворила дверь и сделала мне знак войти. Я вступила в душистое тепло внутренних покоев, где новая хозяйка замка сидела перед зеркалом, вглядываясь в него так, словно не любовалась своим отражением, а высматривала нечто чрезвычайно важное. Какие странные фантазии в тот день лезли мне в голову!
– Илас! – не оборачиваясь, обратилась она ко мне. – накинь ее на меня, только осторожно! – Леди Тефана говорила резко, словно для нее в ту минуту не было ничего важнее, чем увидеть шаль на своих плечах.
Я ждала, что Мауг заберет у меня легкую ткань, но, услышав приказ, послушно положила образец на столик и, встряхнув шаль, бережно, как было велено, дала ей лечь на плечи госпожи. Ощутив рядом с собой движение, я скосила глаза на Мауг, которая, забрав отложенную мною дощечку, бросила ее в жаровню.
Впрочем, для меня сейчас больше значило иное: пока я по указаниям леди Тефаны расправляла шаль, тяжесть у меня на пальцах исчезла и вернулась не раньше, чем я, закончив, сделала шаг назад.
Леди собрала ткань на груди, короткими рывками натянула потуже, и мне снова померещилось, что зловещие птицы движутся сами собой. Однако расцветка отлично подходила к ее темным волосам, и леди показалась мне сейчас красивой как никогда. Улыбнувшись своему отражению, она рассмеялась.
– Ты хорошо потрудилась, Илас. Мой муж останется доволен. У нас с тобой будут еще дела.
Мне показалось тогда, что она подразумевала не просто заказы на вышивку. Тем не менее я ответила реверансом и пролепетала, что рада ей угодить. Леди отпустила меня взмахом руки, а Мауг тут же подступила к ней с гребнем, чтобы расчесать ее длинные локоны, такие же черные, как клювы и лапки недобрых птиц.