Так вышло, что, пока я поворачивалась к дверям, обе уже забыли обо мне. А мой взгляд упал на край столика – там стоял начищенный медный поднос с золотым кубком. Из чаши на тонкой ножке с выбитыми на ней невиданными зверями, поднимался тот же запашок, что я учуяла в кухне от варева Мауг.
Рука у меня дернулась – словно чьи-то пальцы ухватили ее и занесли над чашей. И – я чувствовала это так ясно, словно видела глазами, – невидимые кольца соскользнули с пальцев.
Жидкость в чаше всколыхнулась и замерла.
Такого страха даже я, увечная сирота, не испытывала за всю жизнь. Я выбежала из покоев на продуваемую ночным ветром стену, сломя голову бросилась в свою комнатушку.
Я не знала, какое колдовство мною овладело, но некуда было деться от истины: мною воспользовались, как пользуются гусиным крылом, чтобы вымести золу из очага. Добежав до своей комнаты, я крепко заперла дверь и руками зажала рот, сдерживая частое дыхание. С бешено стучащим сердцем, задыхаясь, я упала на кровать и принялась растирать лишенную колец руку другой, потому что мне казалось, что пропавшие кольца оставили после себя ледяной холод.
Ни в ту ночь, ни на следующую я не видела снов, хоть и засыпала в страхе перед новыми видениями. Не случилось и новых происшествий, какими мне так хотелось поделиться с кем-нибудь близким. Потянулись скучные дни, но я ничего не забыла и часто за шитьем поглядывала на свою руку, растопыривала пальцы, силясь понять, что же случилось со мной в тот день.
Нам недолго пришлось ждать известия, что надежды лорда сбылись, – леди Тефана понесла дитя. Чтобы доставить ей радость, лорд привез в замок ее сына Хлаймера и много им занимался. Ребенок был не из приятных: слишком крупный для своих лет и к тому же болтливый, навязчивый. Впрочем, я мало его видела, а слыхала, что лорд радовался крепкому здоровью мальчика, ожидая такого же в своем наследнике.
Еще он уговаривал жену вызвать к себе Мудрую из соседней долины – по слухам, служительницу Гунноры. Но от этого леди отказалась, сказав, что Мауг принимала ее саму и больше понимает в родах, чем какая-то чужая женщина, пусть и самая искусная. И разве не Мауг приняла ее первенца, а кто скажет, что он не крепкий парень?
Через восемь месяцев после радостного известия о беременности госпожи мне опять приснился сон. Я снова попала в зал со скрытым в сиянии сундуком. Я стояла перед ним и по приказу, услышанному не ушами и не совсем внятному, протянула в это сияние обе руки.
Из того видения я не вынесла колец – зато мне казалось, будто на каждый мой палец и на обе ладони туго натянута тончайшая кисея. Не сразу после того я решилась взять в руки иглу: боялась, что эта кисея опадет на ткань и выдаст меня тем, для кого я была только никому не нужной уродиной. Но ничего подобного не случилось, и в тот самый день, когда я в этом уверилась, Мауг вызвала меня к леди Тефане.
Та лежала на подушках – большой живот доставлял ей много неудобств. Но рядом с ней лежала стопка материи, отрезы двух цветов: один ослепительно-белый, на родильную пеленку – первую одежду новорожденного, а другой – тончайшей красной ткани.
– Илас, мне снова требуется твое швейное искусство, – обратилась ко мне леди, обеими руками поглаживая скрытое в животе бремя. – Тебе я поручаю сшить лучшую пеленку, какой не видели ни в этой, ни в других долинах. А это на подкладку. – Она протянула руку к красному отрезу. – Ты украсишь ее по рисунку, который получишь от Мауг. В обычае моего рода просить покровительства Высших Сил, чтобы выношенные нами сыновья были крепки и сильны телом, прекрасны лицом.
Отказать я не могла – меня снова настигло то же сознание необходимости. Я взяла и ткань, и раскрашенный пергамент, оказавшийся у Мауг наготове. С этим грузом я вернулась к себе. Я говорю – «грузом», потому что ноша была тяжела. Я еще не успела развернуть пергамент, но листок тонкой светлой кожи оттягивал руку, как стальной меч.
Я бросила его на стол с таким чувством, словно держала в руках что-то гадкое. Но и тогда не спешила его разворачивать, а посидела немного, баюкая одну руку в другой и по-прежнему ощущая на обеих кисейные перчатки. Наконец я достала нитки и набор тончайших игл. Разложив ткань, я увидела, что белый кусок вдвое длиннее, чем требовал обычай, и догадалась, что красный отрез надо будет с двух сторон укрыть белым, чтобы никто не заметил.
Только теперь я заставила себя развернуть пергамент, и тут на меня обрушился удар неведомой Силы. Вернулось прежнее чувство, что в руках что-то мерзкое. Мне почудился гнилостный запах, и я поднесла поближе лампу. Еще стоял день, но из углов выползли тени и будто дымной пеленой затянули красные и черные-черные линии рисунка.
Не было сомнений: то, что я вижу, – от Тьмы, и я удивилась, как это они так обнаружили свои намерения, хотя бы и передо мной, отверженной в этом замке. Видно, сочли слишком ничтожной, чтобы со мною считаться.
Но вышить такое на родильной пеленке! За кого они меня принимают?.. Или (меня пробрал холод) уже придумали, как заставить меня замолчать, когда сделаю свое дело?
Не раз с тех пор мне приходила мысль, что мною тогда правила Сила больше моей, а Мауг с леди Тефаной, наводя на меня чары послушания, не догадались, что я перед ними не беззащитна.
Я снова свернула пергамент по складкам и посидела, размышляя, как поступить. Уже поняв, что от меня требовалось вшить красную ткань между слоями белой, я на пробу сложила их: получился розоватый оттенок. Но вышивать на ней знаки Тьмы… НЕТ!
И я обугленной веточкой рябины (это дерево – сильная защита от любого Зла) наметила два других узора. Один срисовала с амулета Гунноры, а другой… Ну что ж, грифон красовался на гербе моего господина, и все мы жили под его знаменем.
Оглядев рисунок, я взялась вышивать. Игла моя порхала так легко и свободно, словно двигалась сама по себе, без моего участия. Места на ткани хватило всего на четыре символа – каждый знак по два раза, зато я, видя в них лучшую свою работу, вышила узор серебряной нитью – лунный блеск благословен Госпожой в ее Святилище. Потом я быстро сложила красную ткань с белой и сшила края такими мелкими стежками, что у меня должны были бы заболеть глаза, но не было во мне ни боли, ни усталости, пока мной двигала та незнакомая доселе внутренняя Сила.
Закончив, я тщательно сложила работу: розовый отлив, конечно, просвечивал, и я опасалась, что на просвет будет виден и мой узор вместо предписанных знаков. Пришлось рискнуть.
Я проработала ночь напролет, но голова осталась ясной, спина не ныла, глаза не покраснели и не болели. Я пока не спешила вернуть работу – пусть себе думают, что я много дольше корпела над заданной ими задачей.
Открыв ставни раннему солнцу, я глубоко вдохнула утреннюю свежесть, а потом вернулась к столу, чтобы исполнить последнее: провести над сложенной тканью своим амулетом. В моей руке при этом возникло приятное тепло. А потом на меня навалилась вся накопившаяся за ночь усталость, и я, шатаясь, добрела до постели, упала на нее одетой и заснула раньше, чем закрыла глаза.
Под вечер меня грубо растолкали: я увидела над собой худое злобное лицо Мауг и вдохнула кисловато-горький запах, что всегда сопровождал эту женщину.
– Где работа, дура? – Она занесла руку для пощечины, но удержала, словно решив повременить с наказанием.
– Там… – Я указала на стол.
Она проворно развернулась и сначала схватила пергамент, запихнула его в скрытый где-то на ее заношенной хламиде карман. Потом ее серые пальцы добрались до сложенной пеленки. Но коснуться ее она не коснулась – а развернула принесенный с собой платок и жестом приказала положить на него мою вышивку и завернуть.
С этим свертком она и ушла, но от двери обернулась, и я поймала на ее лице улыбку, больше похожую на злорадную гримасу. И снова заподозрила, что обе они не добра мне желают. Впрочем, это подозрение не слишком меня растревожило. Я уже не сомневалась, что укрыта броней от самых злобных их замыслов, и вознесла благодарности Гунноре. Я искренне верила, что отваги мне придал ее амулет. И еще те облегающие руки невидимые перчатки, от которых сейчас немного звенела кожа.
Еще через три дня весь замок узнал, что леди Тефана, чтобы заручиться благосклонностью Гунноры, собирается рожать в самом Святилище Госпожи, – уж тогда ее муж наверняка не будет разочарован. Лорд легко дал на то согласие. Неожиданностью стала просьба леди, чтобы ее сопровождала я, – якобы она знала мою преданность Госпоже и не сомневалась в ее ко мне благосклонности.
И вот, хотя над недалекими холмами висели в тот день тучи, мы выехали из ворот: леди Тефана на конных носилках, люди лорда под уздцы ведут кобыл, между которыми носилки подвешены, я еду позади с двумя служанками, кое-что понимающими в тайне рождения.
Несмотря на собирающуюся грозу, ехали медленно, и я не удивилась, когда мы миновали поворот на подъем к Святилищу, – для лошадей там было слишком круто. Мы двинулись в обход, заходя с другой стороны, хотя жители нашей долины обычно избегали этой дороги, проложенной когда-то Древними.
Едва мы доползли до той дороги, как разразилась гроза, и леди Тефана вскричала, что боится продолжать путь в такую лютую непогоду. Поблизости было лишь одно укрытие: полуразрушенные постройки, возведенные теми же Древними строителями, что проложили дорогу. Волей-неволей мы спрятались в руинах.
К счастью, там уцелели две каморки, и воины, отвязав носилки, перенесли леди Тефану во внутреннюю. Там же уместились те, кого она выбрала себе в услужение.
Тут она стала корчиться на носилках, крича, что ребенок спешит выйти, а место здесь злое и она не верит, что это кончится добром. Мауг тихо уговаривала ее, держа за руку, но Тефана не переставала кричать, и ясно было, что в самом деле ей пришел срок рожать.
Тогда мы, как могли, приготовились принять ребенка, а я стала молиться Гунноре, чтобы дитя родилось живым и здоровым. Потому что, хоть я и считала, что его мать запятнана неведомой Тенью, дети приходят в мир безгрешными.