ивотные, привыкшие к изобилию горных ручьев, не выдержали бы зноя и жажды.
Я выбрал таких, на каких ездили старатели Пустыни. К счастью, в табуне, куда Имгри велел собрать всех свободных коней, нашлись и такие – чуть выше горных пони, голенастые, с не по росту длинными шеями. Тяжелые веки и длинные ресницы прикрывали их необыкновенно большие глаза от солнечного блеска и поднятой ветром пыли. И копыта были шире обычных, приспособленные для пути по сыпучему песку. Такие кони считались норовистыми, и на ночь их приходилось стреноживать или привязывать.
Я взял себе двух на смену и третьего под вьюки. На тщательный подбор припасов и снаряжения ушло четыре дня. Все это время меня по ночам не тревожили сновидения.
От карты, которой забавлялся при беседе со мной Имгри, я отказался. Она была вычерчена по рассказам старателей, а те ревниво берегли секреты добычливых мест, так что доверять им не следовало.
Дорога Изгнания, по которой проехали когда-то мы с Ривалом, лежала много севернее. В тех же краях пролегала и другая, в конце которой моя мать с Роджером взывали к Темным Силам. Те места были пустынны и безжизненны. Я догадывался, что следовало искать на другом краю Пустыни – хотя Древних опасно мерить нашими мерками. Все же им тоже нужны вода, какая-то пища, и живут они вряд ли в развалинах.
Поэтому я решил держать прямо на запад, начав путь по тропе, проложенной снабжавшими Имгри старателями.
Я выехал раним утром, ни с кем не попрощавшись. Накануне вечером я в последний раз встретился с лордом Имгри. Он еще раз повторил, как важно сообщить о вторжении хозяевам тех земель – если такие найдутся, – и выразил уверенность, что именно там, на неизведанном западе, лежит то, за чем охотятся захватчики. Проводить меня он не вышел – что толку провожать взглядом брошенное копье? Попадет в цель – прекрасно, если же промахнется… Что ж, он сделал все, что мог.
Конь не сразу признал мою власть, но когда я отъехал от лагеря и свернул на запад, успокоился, а два других в поводу смирно пошли за ним. Все они временами высоко поднимали узкие морды, раздували обведенные красным ноздри, словно ловили в воздухе важный для них запах.
На четвертый день пути, уже три дня пролегавшего сквозь глухие заросли, конь подо мной испустил вдруг пронзительный крик. В ответ заржали двое других, и их голоса жутко отдались от зазубренных гребней, бросавших на мою тропу густую, как сумерки, тень. Их стены все теснее обступали лощину, почти сходились над головой. А потом две скалы и совсем сошлись в темную арку. Мой конь перешел на быструю рысь, и я не стал его сдерживать. Другие тоже ускорили шаг. Протиснувшись меж грубых стен, мы вышли на яркий свет, какого я не видел уже много часов.
Здесь начиналась Пустыня. Ни признака тропы, только голый камень под ногами и ручейки песка в трещинах. Земля простиралась передо мной покатыми пригорками. Темную тень на горизонте я счел горами. И, за неимением лучшего, решил направиться к ним.
Ведомые лошади не хотели больше держаться позади, а догнали моего коня и пристроились по бокам, как будто невидимые всадники на них готовились к атаке. Мне подумалось, что они здесь дома и предупредят меня о появлении живых существ, хотя мне трудно было представить, кто может выжить в такой местности.
На привал я остановился задолго до заката, потому что лошади вынесли меня прямо к впадине, по дну которой, появляясь из земли и вскоре снова уходя в жадную землю, протекал ленивый ручей. На его берегах росли трава и приземистый кустарник. Из ближнего куста взлетели крылатые твари. Они унеслись быстро, но я успел рассмотреть черное оперение и свисающие на кривых шеях головы – красные, будто свежеощипанные.
Их визг показался мне таким же неестественным, как и недавние крики моих коней. Твари кружили над головой, явно возмущаясь моим вторжением. Вид их мне не понравился. В этих черных телах и лысых головах было что-то омерзительное.
Я скоро понял, что́ привлекло их в кустарник. Когда мой конь где сбежал, где съехал к берегу ручья, навстречу мне поднялся запах мертвечины, давней падали.
Конь погрузил морду в воду, и два других последовали его примеру. Я соскользнул с седла, накинул поводья на ближайший куст. И, преодолевая отвращение, пошел посмотреть, чем там занимались крикливые птицы.
Над телом поработали зной и птичьи клювы, но распознать почти человеческую – только совсем маленькую – фигуру еще было можно. Ребенок – здесь? Стараясь не дышать, я придвинулся ближе. Чем бы ни было при жизни это существо, людям долин оно не сродни. На теле, там, где еще сохранилась кожа, щетинилась жесткая бурая шерсть. От головы и лица мало что осталось, и я этому порадовался. Пальцы на руках и на ногах оканчивались мощными кривыми когтями, под которыми еще остались комки земли. Существо это наполовину зарылось в свежую яму, как будто, спасаясь от гибели, отчаянно пыталось уйти в землю.
Я отломленной с куста веткой закатил трупик в яму и забросал песком и камнями. Не дело оставлять падаль на месте ночлега.
Работая, я поглядывал по сторонам. То, что погубило этого землекопа, могло и сейчас быть поблизости… хотя здесь почти негде было укрыться, да и птицы бы не кормились так свободно, и лошади, учуяв опасность, отказались бы войти в лощину.
Лошадей я отвел подальше от наспех зарытой могилы, и сам пить здешнюю воду не стал – обошелся той, что вез во фляге. Мне не давали покоя наружность и размер погибшего здесь существа.
Из прошлого долин до нас дошло много сказаний о забредавших из Пустыни существах – чудищах и демонах, с которыми приходилось сражаться насмерть. Я слыхал об огромных чешуйчатых ящерах, когтистых и клювастых, о мохнатых чудовищах ростом с крепостную башню, о мелких летучих тварях с острым ядовитым хвостом. Бывали и другие, выдававшие себя за людей, чтобы после околдовать или убить человека.
Ривал, увлекавшийся тайнами Пустыни, записывал такие рассказы и показывал мне записи. В своей хижине он хранил обломки старинных изваяний – иногда красивых, чаще уродливых или пугающих. Впрочем, оставалось неизвестным, были они изваяны с натуры или под влиянием распаленного странными видениями воображения художника. А о таких, какого я сейчас похоронил, я никогда не слышал и не видел ничего похожего.
Его грозные когти годились не только землю копать. Подумав об этом, я обнажил меч, воткнул его в землю, чтобы был под рукой, и только потом, достав из вьюка скудный дорожный паек, сжевал его – не торопясь и вскидываясь на каждый звук.
Птицы еще покружили надо мной, злобно крича, а потом сбились в стаю и, напоследок пройдя над головой зловонным черным облаком, утянулись на север Пустыни.
Пасущиеся лошади не поднимали голов. Обычно их родичи не терпят соседства мертвецов, но эти, с тех пор как мы спустились в расщелину, ни разу не выказали беспокойства. Всухомятку жуя вяленое мясо, я напоминал себе, что самая опасная ошибка – мерить жителей Пустыни мерками долин. Здесь не гудели пчелы и мухи, в перекрученных, почти голых ветвях кустарника не шумел ветер. Солнце, склоняясь к западу, жарило все сильнее. Кольчуга оттягивала мне плечи, из-под шлема тек пот.
Доев, я продолжил осмотр впадины. Вся растительность здесь теснилась к струйке воды. По берегам трава росла густо, кусты – плотными шарами, сплетенными так туго, что дороги и мечом не прорубишь.
Вода, сочившаяся с каменного откоса, окрасила его пятнами ржавчины, неприятно напомнившей мне кровь. Песок и щебень рядом сохранили бесформенные отпечатки: верно, звери здешних суровых земель приходили на водопой.
Что же такое я похоронил? Заставить себя раскопать труп для более тщательного осмотра я не смог. И соседство могилы меня тревожило. Я решил, что слишком опасно оставаться здесь на ночлег даже ради возможности подкормить лошадей. Всю окрестную живность наверняка тянуло сюда как магнитом.
Уже перед самым закатом я второй раз напоил лошадей и по каменистому скату, где не оставалось моих следов, выбрался на открытое место.
Возвышенности, на которые я нацелился, теперь рисовались черной каймой на быстро темнеющем небе. Я стал присматривать укрытие – хотя бы большой камень, которым можно прикрыть спину в случае нападения. Наконец я высмотрел поблизости скопление каменных шпилей и повернул к ним.
Было еще достаточно светло, чтобы понять: мне впервые попалось какое-то подобие жилья или укрепления. То, что я издали принял за природные острые скалы, было зданием. Оно так сливалось с местностью, что недолго было принять его за игру природы.
Стены были сложены из установленных стоймя длинных глыб, грубых и необтесанных, но составленных плотно, почти без щелей. Цветом они не отличались от желтоватых камней, каких хватало вокруг. Неожиданностью для меня оказалось найденное внутри большое неопрятное гнездо.
Сухие ветки и вырванные с корнем пучки травы заполняли почти все внутреннее пространство и поднимались мне, пешему, до пояса. Я поворошил груду кончиком меча. Все было старое, пересохшее, рассыпалось прахом от первого прикосновения.
Привязав лошадей к боковой колонне, я принялся разгребать гнездо – в основном мечом, чтобы не пачкать рук. Под конец, чтобы раскопать нижний слой, надел латные перчатки.
Что-то выкатилось мне под ноги. Опустив глаза, я взглянул в пустые глазницы черепа. Останки человека или существа, очень похожего на человека. Я отложил череп в сторону и продолжил поиски.
Там были еще кости, которые я предпочел не разглядывать, а слабый неприятный запах усиливался по мере того, как я зарывался глубже, разбрасывая гниль и плесень. Откинув последний рыхлый слой, я заметил настойчивый зуд в запястье.
Оттерев перчатки песком, я отстегнул пряжку и отвернул кольчужный манжет, обнажив то, что успело стать частью меня, – найденный в пути браслет, который спас меня от пытавшегося ослепить, а потом и убить меня Роджера.
Браслет светился и нагрелся. Вырезанные на нем руны горели искорками. Я долго не мог оторвать от него взгляда, а потом что-то подтолкнуло меня сунуть руку с браслетом между колоннами. Руны вспыхнули ярче прежнего, хотя я не ощущал беспокойства, предостерегающего об опасности.