Если бы не ее понимание своего долга перед мужем (хотя я освободил ее ото всех обетов), она не последовала бы за мной в эти опасные земли. Стало быть, вина моя, и я должен ее спасти, если сумею. Этот долг заставил меня забыть обо всех поручениях Имгри. Что мне долины, хоть погибни они совсем, когда Джойсан запуталась в паутине Тьмы?
9Джойсан
Я забыла обо всем – об усталости, голоде, гложущем страхе, о том, что я навеки заперта под землей, где темнота казалась твердой, как стена, – так овладела мною мысль испытать свою волю. Такая неосязаемая, хрупкая вещь, как мысль, – что, если она окажется тем самым ключом?..
Ключ! Я воспрянула, словно очнулась от тягостного кошмара. Вот о чем говорил Нивор, а я все думала о дверях и замках – совсем не о том. Если я не ошиблась…
Я снова налегла плечом на стену, готовя себя к новой битве – с самой собой. Я обняла ладонями шар на груди, осмелилась отгородиться от всего внешнего, что лежало вокруг, сосредоточившись лишь на грифоне – на его красных глазках.
Я больше не пыталась дотянуться до Керована – нет. Здесь и сейчас было дело важнее – спастись самой. Если моя воля – моя неопытная воля – обладает хоть какой-то Силой, ее целиком надо направить на ключ.
– Прочь отсюда! – Не знаю, шептала я, кричала или эти слова прозвучали лишь в моем сознании, отвечая на внутреннее усилие. – Прочь!
Медленно – час назад я бы не поверила, что способна на такое усилие, – я представила в воображении ту стену, на которую опиралась, с одним отличием. В ней было отверстие, ход – наружу!
Шар полыхнул жаром, загорелся. Но я не выпустила его, а направила весь этот жар вовне. Нет у меня тела, нет боли – есть только воля, и эта воля требует повиновения.
– Наружу!
И снова шар взорвался огненной вспышкой, ослепил меня белым сиянием. Лучи двигались, хотя мои руки и шар в них остались неподвижными. Лучи сошлись в один луч, в удивительно толстый стержень жемчужного цвета – словно свет приобрел осязаемую плотность.
Я обернулась туда, куда указывал этот луч, – шагнула, каждой частицей своего существа удерживая мысленную картину того, что искала, что должна была найти. Ничего в тот миг не существовало для меня, кроме этого луча. Для подземных жителей я стала бы легкой добычей – решись они сейчас напасть.
Луч искривился, развернулся, ударил, как посланное в цель копье, – не в стену, а в трещину, в длинную вертикальную щель. В нее вонзилось мое сияющее копье, и я пошла за ним, спотыкаясь о камни и оскальзываясь на влажном щебне.
Как прежде устала моя рука, вновь и вновь хлещущая ремнем, так теперь начала сдавать воля. Луч рябил, уже не выглядел плотным. Узкая расщелина круто забирала вверх, мне пришлось карабкаться, и с каждым шагом свет чуть слабел, уходя из фокуса моей воли.
Мне уже чудилось, что я целую вечность заперта в этом дурном сновидении, обречена вечно карабкаться по скользкому склону, с трудом удерживая равновесие. Я в кровь разодрала пальцы левой руки, которой цеплялась за стену, а запястье другой, держащей шар, онемело и затекло. Свет все затухал, я исчерпала запас воли до предела.
Шар теперь светился немногим ярче, чем прежде, в пещере. А мне приходилось лезть все выше и выше, не зная, чем обернется неверный шаг. Наконец сквозь дымку изнеможения пробилось смутное ощущение, что пол вновь выровнялся. Пропала и вонь, заполнявшая подземелье внизу. Я приподняла голову, глубоко, со всхлипом вдохнула. Да, точно, моей щеки коснулся легкий ток воздуха – свежего воздуха!
Надежда помогла собрать остатки сил. Я рванулась вперед и почти вывалилась из трещины в совершено иное пространство, где и застыла, растерянная и изумленная.
Я все еще была под землей, хотя высоко наверху в круглом отверстии виднелось небо. Да, наверняка это темное пятно с точками света – не что иное, как ночное небо со звездами. Но подземную полость заполняло бледное свечение, какого не дает никакой факел, ни лампада, ни костер. Свет источали сами стены, и в этом бледном рассеянном сиянии я увидела…
Стены этой пещеры или зала сходились полусферой над ровным полом. Такое совершенство формы не могло быть созданием природы.
Пол рассекался множеством низких перегородок, образующих безумный лабиринт остроугольных площадок. Я не находила в них плана и не могла вообразить, с какой целью так тщательно выложили на полу квадраты, треугольники и прочие странные фигуры. Одни были слишком малы, чтобы ступить ногой, другие, длиннее, напоминали короткие отрезки ведущей в никуда дорожки.
В поисках выхода я решила двигаться между стенами и перегородчатым узором. Добраться до проема наверху и мечтать не приходилось. Но между полусферой стен и лабиринтом на полу можно было протиснуться.
Только двинувшись вперед по этому узкому проходу (мне все еще приходилось держаться за стену, потому что ноги слабели все больше), я обнаружила, что стены не так гладки, как представлялось. Рука моя натыкалась на ровные ряды ложбинок. Присмотревшись, я узнала в них руны, но какому забытому языку они принадлежали, оставалось для меня тайной.
Ребенком я бывала с тетей в Норстедском аббатстве, и мне разрешали порыться в архивах. В некоторых манускриптах копировались надписи Древних из принадлежавших им мест. Язык их был неведом моему народу, но такие находки сохранялись, потому что каждая надпись отмечала то или иное место, оказывавшее влияние на наших людей.
Как сжигало меня желание прочесть здешние надписи! Может быть, у меня прямо под пальцами лежал ответ – как отсюда выйти. Но, даже будучи не в силах разгадать их тайну, я упрямо вела рукой по рядам загадочных значков.
Я обошла уже добрую треть круга, но не увидела ни единого проема, никакого выхода в мир, под небо, дразняще маячившее наверху. А я так устала.
Наконец ноги у меня подкосились. Я присела на стенку лабиринта и уронила руки на колени. Хотелось пить, мыслями я все возвращалась к тому прудику в темноте, к ледяной сладости его воды. Здесь все было бесплодно и мертво. Ни воды, ни пищи… Сбежав из плена, я попала в новую ловушку.
На новое волевое усилие, которое могло бы зажечь шар, меня не хватит. Силы вытекали из тела, как из глубокой раны вытекает кровь. И с ними уходила моя вера в себя. Я свернулась, где сидела, впав в какое-то бесчувственное равнодушие.
Уснуть я не могла, но, верно, оцепенела, потому что не мигала и не оглядывалась больше, пока не заметила, что серое свечение меняется. Подняв голову, я не увидела булавочных проколов звезд. Небо бледнело. Во внешнем, недосягаемом для меня мире близился рассвет.
Теперь этот клочок неба терзал меня тупой мукой. Отрастить бы крылья, как у грифона, взлететь к нему – а другого выхода здесь нет. И все же свет дня пробился сквозь охватившее меня равнодушие. Я неуклюже встала на ноги, пошатнулась. Во рту пересохло, глотку драло и саднило. Я готова была повернуть обратно в темноту, лишь бы оказаться у чаши с благословенной водой, с ее непрекращающейся капелью.
Не было смысла обходить полный круг. Стены теперь были видны мне целиком – и ни одного проема, кроме той рваной расщелины, что меня сюда вывела. А ковылять по этому безумному лабиринту, спотыкаясь о стенки, было бы уж полным безумием.
И все же я двинулась вперед – из последних сил, без надежды, а просто чтобы не сидеть, дожидаясь смерти. Свет наверху делался все ярче. Он не проник к серым стенам зала, но яркая вспышка посередине заставила меня повернуть голову.
Дневной свет зажег сверкающими красками те низкие перегородки, что лежали прямо под отверстием купола. И каким красками!
Я обомлела, взирая на искрящееся золото, на алые, сочно-зеленые, лиловые, янтарные, голубые блики еще недавно тусклых серых камней. Словно откинулась крышка сундука, а под ней – груда сокровищ, о каких в долинах не мечтал и самый богатый лорд.
И теперь я начала различать в этих переливах цветов определенный порядок. На одних участках цвет лежал гуще, на других тоньше, на третьих его не было вовсе. Быть может, цвета складывались в рисунок, но видеть его (эта мысль не сразу пробудилась в моем измученном мозгу) можно было только сверху.
Или, может быть, встав на одну из этих низеньких стен? Обдумывая эту идею, я прислонилась спиной к изогнутой стене. Какой смысл тратить последние силы? Новая неразрешимая загадка ничем мне не поможет.
А блеск красок все усиливался. Мне даже мерещилось, что над полом встает цветной туман, как пламя поднимается над горящими дровами. Да, это не просто отблески света в воздухе, там что-то другое.
Все еще уговаривая себя, что без толку ломать голову над загадкой без ответа, я, перелезая от площадки к площадке, стала пробираться через перегородки к источнику этого сияния. Подобравшись поближе, я взобралась на одну из перегородок и, расставив для равновесия руки, встала на ней в полный рост.
С первого взгляда мне показалось, что, если рисунок и существовал, с такой высоты мне его не различить. Однако, вглядываясь в переходы цветов, в сочетания блистающих перегородок, я начала узнавать очертания знакомого символа – такой был тщательно выведен на очень древнем пергаменте из библиотеки аббатства.
В целом он напоминал крылатое создание, но не птицу и не какое-нибудь летающее чудище с герба. Распростертые крылья – кончик одного почти достигал той стенки, на которой я сейчас стояла, – были голубыми. Этот цвет придал мне бодрости. Все знали, что этим цветом отмечены те места Древних, что безопасны или хотя бы безвредны для моего народа.
Между крыльями, в самом центре лабиринта, покоился шар. Он сиял янтарным золотом. А от него расходились полосы других цветов, обозначая двойную корону – по обе стороны круга, в котором можно было увидеть то ли голову без тела, то ли тело без головы.
С каждой минутой узор становился яснее, а цвета – яркими до боли в глазах. Я пошатнулась на своем насесте, воля понемногу уступала усталости. Только вот словно могучие чары не позволяли мне отвернуться и двинуться обратно.