Руки мои сжали шар с грифоном – я не удивилась бы, запылай он в ответ представшему перед моими глазами зрелищу. Наверное, я слишком обессилела, слишком большую часть его Силы потратила в пещере, потому что грифон не пробудился.
Но и связавшие меня чары не слабели. Они теперь не только удерживали, но и притягивали. Все же прямой дорогой к центру я не пошла, а двинулась в сторону, словно подчиняясь чужому приказу. И почему-то не увидела в том ничего странного или пугающего.
Путь мой между перегородками был странен: я то описывала круг, то отступала на шаг, на целый квадрат или до предыдущего поворота, а потом сворачивала под другим углом. Будь у меня достаточно сил, я бы засмеялась от мысли, что со стороны мое движение походит на танец, – таким строго выверенным танцем мы отмечали общее собрание рода в середине года.
Вперед, назад, в сторону, прямо – ноги переступали, иногда с трудом втискиваясь между разделительными перегородками. Но все на свете когда-нибудь кончается, и наконец я, переступив через последнюю стенку, шагнула в золотую сердцевину, не зная зачем, но в твердой уверенности, что так надо.
Свет сгустился, словно хлынул вверх, облек меня непрозрачной вуалью. Вокруг меня сомкнулся занавес, но я не пыталась отвести его: я стояла теперь там, где должна была стоять, и идти отсюда было некуда.
Вот теперь я в полную силу ощутила усталость ума и тела, и колени подогнулись, будто кости стали не тверже облекавшей их измученной плоти. Жажда, голод, страх… Здесь мне и конец – я рассталась с надеждой вернуться в знакомый мир.
Я свернулась в золотой сердцевине, как засыпающий после долгого плача ребенок. Мысли тускнели: не осталось страха, ушло удивление, а за ним и память. Я сонно, ничему уже не удивляясь, смотрела, как густеет и густеет золотое сияние.
Мне уже не видно было испускавших его низких перегородок. Светящаяся стена заколебалась, пошла кругом. Сперва медленно, затем быстрей, быстрей. Голова закружилась, и я закрыла глаза, чтобы не видеть этого вращения.
Потом был миг холода, такого острого, что у меня вырвался крик. И еще глубинный ужас: я не здесь, я там, куда мне подобным нет хода! Меня несло, и влекло, и толкало сквозь пустоту. Нечто просачивалось мне в голову, ужасом изгоняло то, что я называла собой. Мое внутреннее «я» бежало перед этой угрозой, и больше я ничего не запомнила.
Я открыла глаза. Золотой занавес исчез. Вместо него меня заливал солнечный свет, такой теплый, что кольчуга нагрелась и кожу щипало от легкого ожога. Я села.
Нет, это не тепло поднявшегося по небосклону солнца вливалось в пещеру сквозь верхний проем. Я больше не видела круглого зала – я снова была на воле!
Не снится ли мне это? Я крепко ущипнула себя для проверки – больно, но видение не исчезло. Вместо каменных стен – пучки жесткой травы и кусты. Невдалеке стайка птиц жадно склевывала богатый урожай алых ягод – кусты шевелились под их весом от вершины до самых корней.
Очень медленно, страшась разбить чары – несомненно, добрые чары, – я повернула голову. Нет, это не Пустыня. Рядом поднимались стены – вернее, остатки стен. Искрошенные временем, заросшие мхом. на маленькой башенке даже проросло деревце, заняло место знамени здешнего лорда.
Как я сюда попала?
Вот уж что меня сейчас не волновало! А притягивали меня к себе ягоды. Я такие знала. Разве не собирала я их много-много раз, перетирая излишки в густое варенье на зиму? Правда, в долинах они никогда не росли такими крупными и в таком изобилии. И сейчас мой горячий сухой язык с наслаждением предвкушал сладкий, немного терпкий вкус. К кустам я подобралась на четвереньках – встать на ноги не было сил.
Птицы взвились в воздух и сверху сердито бранили соперницу, покусившуюся на их кормушку. Я горстями сдирала ягоды с веток, набивала рот, утоляя разом и жажду, и голод. Ела, забыв обо всем на свете, даже об осторожности. Если это все же сон – я еще не видела таких радостных и сытных снов.
Когда голод и жажда притупились, я дала себе время осмотреться кругом. Кусты, на которые я так напала (и обирала уже третий куст), были высажены рядами и с равными промежутками – теперь они разрослись, но порядок был еще заметен.
Дальше, тоже рядами, стояли деревья. Ближнее ко мне было из плодоносных, хотя плоды пока только начинали розоветь. И такие деревья в долинах тоже знали: каждый садовник, обнаружив такое на своей земле, ревниво стерег находку и бережно за ней ухаживал.
Итак, я попала в сад. Дальше я перевела взгляд на стены и увенчанную деревцем башенку: конечно, развалины замка. С изумлением обнаружив, что наелась досыта, я поднялась на ноги, продолжая ломать голову над вопросом, как сюда попала.
Ведь только открыла глаза – и уже здесь, лежу на травке!
Вернее, на поросшей мхом каменной плите. Вернувшись к ней, я увидела, что часть мха неровными клочьями свисала с камня. Походило на то, что я приземлилась – или прибыла иным способом – довольно жестко. Встав на колени, я отчистила остатки мха. Там, где лежала моя голова, виднелся знак: шар с распростертыми крыльями.
Я откинулась на пятки и попыталась рассуждать здраво. Я уснула или потеряла сознание глубоко под землей, посреди такого же рисунка, только выведенного в трех измерениях. А спустя какое-то время… какое время?
Я взглянула на небо. Солнце на западе, день клонится к вечеру. Того же дня? Или следующего? Или прошло еще больше? Откуда мне было знать?
Ясно одно: какая-то Сила вынесла меня из подземелья, тем самым спасая мою жизнь. Оставалось неизвестным, было ли это преднамеренным поступком некой разумной и более дальновидной, чем я, Силы, или я случайно совершила нужные действия и запустила ход событий, который так же подействовал бы на любого счастливчика. Я склонялась ко второму варианту – может, потому, что он выглядел более успокоительным. При мысли, что за мной наблюдают, что мной распоряжается воля какого-то Древнего, у меня волосы встали дыбом и среди жаркого дня пробрал озноб.
Хорошо, пусть – пока не важно как – я выбралась из круглой пещеры. Тогда где я теперь, в какой стороне от места, с которого меня утянуло в земляную воронку? Где мне искать моих спутников? Я не сомневалась, что остаюсь в границах Пустыни – одна, без оружия, лошадей, провианта, в незнакомых местах, без проводника. От такого набора всякий бы дрогнул душой. Полагаться я могла только на собственную смекалку. Близилась ночь, а мне вовсе не хотелось оставаться без защиты перед тем, что носится по здешним хребтам и ползает по здешним землям. Самым очевидным укрытием выглядели, конечно, руины. Может быть, среди разбитых стен найдется норка, в которой можно переждать до утра.
Удобный пролом в ближайшей стене избавил меня от необходимости искать ворота. Через него я пробралась на каменный крепостной двор. В стенах внутренних строений виднелись пустые окна и дверные проемы: края одного окаймляли остатки дверных досок. Из этих черных дыр за мной могли следить, а я бы и не увидела наблюдателя. Кругом было полно птиц, и мне припомнилось, как скучала по ним Элис на краю леса.
Наверное, птиц приманили сюда ягоды. Так или иначе, плющ на стенах бывшей главной башни трепетал от взмахов птичьих крылышек, – должно быть, в глубине ее скрывалось множество гнезд.
Я не слышала ни шагов, ни шороха нанесенной на плиты двора листвы, но, медленно поворачиваясь кругом, всматриваясь в развалины, обнаружила, что за мною и вправду наблюдали.
У прогнившей двери сидела кошка – но не такая, каких держали в долинах против грабивших амбары крыс и мышей. Эта была раза в полтора больше наших худых полосатых охотниц. И шерстка у нее была желто-коричневая, а между глазами – обращенная книзу стрелка темной шерсти. Такое же пятнышко виднелось на светлой грудке под горлом.
На расстоянии вытянутой руки от кошки я увидела второго зверька той же породы – чуть меньше и стройней, но похожего на нее окраской и расположением пятен. Птицы словно не замечали своих природных врагов, спокойно пролетали у них над головами по своим делам.
Не только кошки! Перед второй дверью присел на задние лапы и тихонько раскачивался взад-вперед маленький медведь. При виде рыжевато-бурого зверя я опешила. Руки сами собой потянулись к оружию, только вот оружия у меня больше не было.
Конечно, он был невелик ростом – для медведя. Но если это медвежонок, а поблизости его мать – я попала в ловушку пострашнее той, из которой выбралась. Мало ли я наслушалась охотничьих рассказов? Не было в долинах зверя страшнее медведицы, вообразившей, что кто-то грозит ее отпрыску.
Обе кошки сверлили меня теми неподвижными взглядами, которыми их родичи иногда удостаивают моих родичей – подчеркивая пропасть между нами (они, казалось мне, всегда уверены, что мы созданы ради их блага), – а медведь удостоил меня лишь беглого взгляда. Он щелкнул зубами на пролетавшую муху и принялся почесывать когтистой лапой круглое брюшко. От такого невинного зрелища я наконец выдохнула – впервые с тех пор, как увидела зверя.
Шевельнуться было страшно, но я все же осмелилась попятиться к тому проему, что привел меня в этот слишком населенный двор. Я чувствовала себя лишней, лучше было уйти. И я всем сердцем надеялась, что меня отпустят с миром.
«Самка… совсем молодая… совсем глупая…»
Я застыла, выпучив глаза. Некому было сказать это! Слышались только крики и чириканье птиц. Никто не говорил. Но… кого же я слышала, кто так пренебрежительно обо мне отозвался? Что сказанное касается меня, я не сомневалась. И лихорадочно дергала ременную пряжку, решив отбиваться поясом, как тогда в темноте. Только… кто здесь враг?
«Все когда-то были молодыми. А эта, думаю, не глупа – просто не обучена. Это совсем другое дело».
Я проглотила крик удивления. Волосы у меня расплелись, и не было шлема, который удерживал бы их на месте. Я подняла руку, отбросила локон, чтобы не мешал разглядывать эту троицу: две кошки – большие – и медведь-недоросток. Я готова была поклясться чем угодно, что другой жизни здесь не было – кроме птиц. А тех я в расчет не брала.