Та кошка, что поменьше, лениво поднялась и направилась ко мне. Я не шарахнулась и даже руку с пряжки убрала. Сев так, чтобы мне ее чуть-чуть было не достать, она приняла ту же величественную позу, что большой кот, картинно обернувший хвостом передние лапы. Желтые глаза встретили – и удержали – мой взгляд. И я поняла!
– Кто… кто ты?
Пришлось смочить губы языком, да и язык плохо слушался. Мой голос эхом отдался в дырах окон и мне самой показался жалким и дрожащим.
Ответа не было. Но я и так знала, что не ошиблась. Говорил этот зверек – или второй, тот, что побольше. Один меня беспощадно осудил, другой оказался снисходительней. А я уловила сказанное – мысленно!
10Керован
Я был занят своими мыслями, искал решения, так что мы с Джервоном, стреноживая напившихся лошадей и оставляя их пастись на ночь, не обменялись ни словом. Когда взошла луна, я засмотрелся на нее, припоминая серебро чаши – чаши, словно вырезанной из этого чистого диска. И звезды в эту ночь светили необыкновенно ярко: мерцали самоцветами в безоблачном небе.
За руслом начиналась равнина – почти голая, не считая темных древесных кущ и редких кустов. Я-то привык к разгороженным хребтами долинам. И здесь, зачем-то взобравшись на крутой берег речки, застыл, глядя, как сгущаются тени, как островки темной зелени заливает темнота. Небо светилось – свежее, свободное, – но земля здесь хранила тайны, и не было на ней простых дорог для таких, как мы.
Меня продувал поднявшийся к ночи ветер. Я снял шлем, позволил ему трепать волосы, сушить пропотевшую подшлемную повязку, остудить тело – может быть, даже слишком. Вся эта земля была черной и серебряной: серебро наверху, чернота внизу. Нас скрывала темная половина.
Что-то шевельнулось во мне, пробудилось от долгого сна и ускользнуло, не дав себя ухватить. Воспоминание? Нет. Правда, я дважды заходил в Пустыню. Но в этой стороне не бывал. Не мог узнать этих мест. А все же…
Я решительно мотнул головой, отгоняя фантазии. Мне нужна была ясная цель, нужно было сосредоточиться на одном, что важнее всего на свете: найти Джойсан. Только как?..
Я нехотя вернулся в наш темный лагерь и встал перед спутниками.
– Ее надо найти, – просто сказал я. – Мои лошади пропали, мне придется взять ее кобылу.
– С утра выедем, – ответил Джервон так, словно это было ясно и без слов.
– Безопасного пути вам. Сердечно благодарю, что вы послужили моей жене.
– Ты не понял, – донесся из скрывавшей лица темноты голос Элис. – Мы едем с тобой.
На миг я напрягся из-за окутавшего меня чувства вины. Джойсан попала в эти опасные места из-за меня, а эти двое готовы рисковать собой, спасая ее. Я рад был бы рассердиться – обратить против других злость на самого себя.
А эта Мудрая добавила:
– Мы сами решили разделить ее путь – по вольной воле. И не собираемся с него сворачивать теперь, когда дорога привела ее сюда. Тебе решать, нужно ли тебе наше общество. Но поедем мы в любом случае.
Неужели Джойсан успела так привязать к себе этих двоих? Или – по проложенному гневом пути прокралось подозрение – они и в самом деле глаза Имгри и ищут случая отвратить меня от моего пути? Пусть даже так. Я буду настороже, буду ждать, буду вежливо благодарить, но с дороги не сверну. Хотя…
Эта Элис обладала Силой – что, если ее Сила откроет путь к моей госпоже? Я не мог отказаться даже от самой зыбкой надежды.
– Ты, – сказал я, – говоришь так, будто знаешь дорогу. Но куда она ведет?
Кажется, мои чувства, сколько бы я их ни сдерживал, пробивались наружу. Уж не ревную ли я к ним, ставшим друзьями моей жене, которую я так равнодушно – с виду – покинул? Я так сжал кулаки, что ногти врезались в ладони.
– Я ничего не знаю об этих тасах, кроме того, что они из-под земли. Но…
Вспомнил! Клянусь жаром Пламени и блеском заговоренного меча Гондера, я вспомнил!
– Горы! Вождь Всадников-оборотней говорил, что они обитают в горах!
Я обернулся, но даже блеск луны не открыл мне далеких хребтов на фоне неба.
– Значит, в горы, – сказал Джервон так просто, словно на рынок собрался, прицениться к шерсти. Уверен, на деле он не был так холоден, каким казался.
Ради Джойсан я не смел отказаться от помощи. Все, что предложено, приходилось принимать с благодарностью – с искренней благодарностью.
Я думал, что воспоминания и страхи не дадут мне уснуть. Но случается, что тело побеждает разум и подчиняет его себе. Я ощутил, как тяжелеют веки, и…
Нет, это был не сон. А если сон… но нет! Это был не сон и не чары, призванные Элис в надежде облегчить мне душевные муки. Я сел, вскинув руки ко лбу. Луна, звезды, кругом темно. В стороне лошади с хрустом щипали траву.
– Джойсан! – Я вскочил, сделал шаг, другой, протянул руки, нашаривая в воздухе что-то… кого-то… кого здесь не было. – Джойсан!
Она там… или здесь… или…
Я растерянно потер лоб. В темноте что-то двигалось, кружило вокруг.
– Джойсан!
– Нет.
Одно слово отрицало все. Я жарко заспорил с ним:
– Я… я ее видел. Говорю вам, она была здесь!
– Его околдовали? – раздался в темноте более низкий голос Джервона. Ему ответила Мудрая:
– Не могли – на нем сильная защита.
На моем запястье блеснула лента голубого льда. Конечно, это не колдовство. Я видел Джойсан – она стояла с непокрытой головой, волосы перепачканы землей, лицо чумазое. В ее глазах застыло удивление, а между нами… грифон! Я ее видел.
Должно быть, я повторил это вслух, потому что Элис ответила:
– Истинное послание. Наверняка истинное послание.
Послание! Я замотал головой – не хотел верить, что явившееся мне было лишь внушенным видением. Однако мой рассудок уже сказал свое слово. Я сел, где стоял, обхватил голову ладонями, а потом переложил руки так, чтобы ко лбу прижимался браслет на запястье. Закрыв глаза, я собрал всю свою волю, чтобы дотянуться… коснуться… увидеть. Только ответа не было: ничего, кроме луны в вышине и черной земли под ней.
Мне на плечо легла ладонь. Я хотел ее стряхнуть, но не сумел.
– Брось это! – повелительно проговорила Элис. – Не такое здесь место, чтобы открывать Ворота. Брось – ты же не совсем дурак!
И в самом деле, она еще не договорила, когда я ощутил, как моя отчаянная воля задела нечто такое, чего разумный человек тревожить не станет. Или показалось – словно зимний ветер пронесся по ущелью и бичом хлестнул мои плечи. Я уронил руки, вонзил взгляд в темноту, понимая, что мгновение минуло, а мое безрассудство, как вовремя напомнила Элис, ничем не поможет Джойсан.
Наверное, я еще никогда не знал такой гонки – разве что когда гнался через Пустыню за Роджером. Два дня подряд нетерпение подстегивало меня и гнало вперед. Останься я один, забыл бы про еду и сон – пока не упал бы замертво с загнанной лошади. А горы впереди как будто и не становились ближе. Страх сидел со мной в седле – страх, что мы ошиблись и не приближаемся к ней, а уходим все дальше.
Не этот ли неотступный страх вызвал прежние сновидения? В этих видениях я больше не возвращался к покоящемуся человеку-грифону. Меня окружали существа с неразличимыми лицами, переговаривались непонятными словами, а мне во что бы то ни стало надо было увидеть, понять. После таких сновидений я просыпался слабым и липким от пота, словно после целого дня бега.
Спутникам я о своих видениях не рассказывал. И вообще мало говорил.
Элис была из Мудрых – и не только: она привычно носила кольчугу воина и с мечом обращалась так, словно училась этому искусству не один год. Странное сочетание: я не слыхал, чтобы Мудрые ладили с оружием.
Впрочем, она и видом не походила на женщин долин; верно, и Дар в ней был сильнее. Между тем они с Джервоном были очень близки и легко уживались. А ведь Джервон, по всей видимости, был обычным воином из замка, без метки Древних, – не думаю, чтобы он разделял мое проклятие. Они нечасто переговаривались между собой, но мне чудилось, что эти двое понимают друг друга без слов.
Мне больше всего хотелось понять Джервона. Люди долин примирились с Мудрыми – на свой манер. В нашем народе рождаются одаренные девочки, и Дар их развивают учением. Такие с малых лет идут в ученицы к травникам, обучаются понемногу обращению с Силой. И с детства покидают семью, забывают всякое родство, не вступают в брак, не растят детей, пока, в свою очередь, не берут учениц. Вся их жизнь – в познании.
Искусство Мудрых – мирное, целительное. Они не носят оружия, не говорят о сражениях, а Элис рассказывала о стычках, расспрашивала меня, как Имгри готовит новые войска. В ней сочетались две противоположности. Как такое возможно?
И как Джервон, в котором не было и тени Дара, сумел принять ее целиком, как изжил воспитанное в каждом мужчине долин отвращение – или опаску, потаенный страх перед неведомым, порожденный сознанием, что земля наша не вполне нам принадлежит?
По меркам долин такой союз, как у них, попросту невозможен. Я в самом начале нашей бесконечной скачки на север понял, что Джервон ей не слуга и не телохранитель. Они были равны – при всех своих различиях. Можно ли из двух таких разных людей – как из двух разных металлов – выплавить единое третье, прочнее, чем каждый был поодиночке?
Джервон принял Элис такой, какая она есть. Возможно ли, что кто-то так же примет… меня?
Оба они говорили о Джойсан – не из желания отяготить мое бремя, а естественно, как если бы она стала для них своей. Однажды (неужели мое лицо так явно выдавало внутреннюю борьбу) Элис ворвалась в мое молчание неожиданной фразой:
– Она желала большего.
Вспыхнувший во мне гнев сменился растерянностью. Чего – большего? Земель? Наследства? Война лишила этого нас обоих. И я дал ей полную свободу – освободил от всех обещаний. Чего же больше?
Если эта ясноглазая воительница в самом деле способна проникнуть в сумятицу моих мыслей, как она не понимает, что для меня Джойсан – нечто особенное, драгоценное, что нельзя привязать к себе. Будучи тем, что я есть, я ни о чем не просил. Не все умеют принимать, как она… как Джервон.