Не знаю, долго ли мы просидели так, сцепив руки и наблюдая незримое для человеческих глаз. Наконец следы перестали мерцать, померкли, а потом засветились ровно, и мы больше не ощущали спешащих мимо прохожих. Пальцы Элис выскользнули из моей руки. Ладонь бессильно упала на камень.
Мы не заговорили друг с другом. Все ли мы видели, ощущали одно? Этого я так и не узнал. Мы разошлись в молчании, обессиленные, измотанные увиденным, и каждый лег, завернувшись в свой плащ. Снов я в ту ночь не видел.
И все же проснулся я позже моих спутников. Джервон уже подвел и оседлал лошадей, собрал вьюки. Элис, стоя на коленях, деловито делила припасы на две части. Увидев, что я сел, она кивнула на отложенные в сторону дорожные галеты, а пакет с остатками отдала Джервону.
Тот остался возле лошадей, а Элис подошла к месту, где я жевал галеты, мечтая о миске горячей каши: нечасто она доставалась мне со времени отъезда из Ульмсдейла.
– Керован, – резко сказала она. – Здесь нам придется расстаться.
Я не сразу понял. А когда понял, застыл, разинув рот. У нее под глазами лежали тени усталости, и лицо осунулось, словно она только что выдержала тяжелый бой. Руки ее шевельнулись – не призывая Силу, а выражая бессилие.
– Мы… Нам запретили.
Я, забыв о еде, вскочил на ноги. Что произошло, что я проспал этим утром? Кто запретил?
Она теперь смотрела не на меня, а на прямую, белую под солнцем дорогу. Я увидел в ее лице такую же разрывающую сердце тоску, какую носил (быть может, так же худо скрывая) в себе. Словно все чудеса мира лежали перед ней, а коснуться их было нельзя.
– Этот путь не для нас. Рано… Еще рано.
Какая печаль в глазах, как срывается голос!
– Но ты же… ты говорила… – Я понял, что захлебываюсь обидой, будто ребенок, допытывающийся у взрослых, почему те вдруг отказались от обещания.
– Я говорила, что мы поедем с тобой, – и сама тогда этому верила. Быть может… Должно быть, нас, Джервона и меня, взвесили и нашли недостаточными. – (Больно было видеть ее разочарование.) – Поверь мне, этот путь не для нас. Это только твоя дорога, Керован. Нам, как видно, назначено быть твоими спутниками только до этого места, как прежде мы сопровождали твою жену. Какова бы ни была наша роль, она теперь сыграна. Но если мы хоть как-то послужили тебе… тогда не забудь нас, Керован, в дни, когда вступишь в права наследника. Может быть, мы еще… Нет, ты поедешь один, потому что тебя впереди ждет судьба – веришь ты в нее или нет. Если настанет когда-нибудь время… – Ее лицо не переменилось, но в голосе я различил звон надежды. – Когда мы вольны будем пройти этой дорогой и никто нам не запретит, тогда, когда настанет это время, жди нас, Керован, и не сомневайся, что мы придем к тебе с радостью. С этого дня мы будем ждать – и бороться, и учиться, – пока не откроется путь.
Я сжал ее руки – ледяные руки. Не прибавив ни слова, она села на коня. Тогда я пожал руку и Джервону. Тот все поглядывал на Элис, словно рад был бы, если бы мог, взять на себя ее ношу. Они уехали молча, а я остался стоять рядом с кобылой Джойсан и вьючным пони, на которого они, позаботившись обо мне напоследок, нагрузили бо́льшую часть своих припасов.
Они уехали назад по дороге, оставив мне огромное одиночество, режущую все сильнее тоску. И все же в словах и лице Элис было столько силы, что я не нашел доводов ей возразить.
Я не сразу двинулся в другую сторону по этой дороге, принадлежавшей, по словам Элис, мне одному. Нет, когда они скрылись из виду, так ни разу и не оглянувшись, не махнув рукой, я сел на пятки. Я только теперь понял, как много значило для меня в последние дни их общество. Уезжая в Пустыню, я верил, что сам себе хозяин (хоть и выполнял поручение Имгри) и что во всем Высшем Холлаке нет человека, чьей дружбы я стал бы искать, кто пришел бы мне на помощь в беде. Кроме моей госпожи – а она, верил я, в безопасности, насколько возможна безопасность в нашей угрюмой, растерзанной войнами стране.
Я думал, что ничем больше не желаю владеть, ничего не стремлюсь удержать, ничего не хочу знать. Тот, кто звался Керованом из Ульмсдейла, умер – ходила, ездила в седле, говорила его пустая оболочка.
Я всегда знал, что не похож на других. Мне с детства говорили, что мать видеть меня не могла, оттого меня и отослали на самую окраину отцовских владений, отдали на воспитание чужим людям. Там для меня нашлось всего двое друзей: Ривал, которого как магнитом притягивали тайны Пустыни, и Яго – увечный воин, учивший меня искусству войны, – его позже изменой сгубили враги, с которыми я, в свой черед, повстречался и вступил в бой.
Нет! Даже тот бой с Темными вел не Керован из Ульмсдейла – меня заполнил тогда кто-то Иной, из иных мест (или из иных времен), и эта заполнившая меня Сила владела мною как оружием, как я владел бы мечом. А достигнув своей цели и удаляясь, эта Сила унесла с собой ту часть Керована, что вмещала тепло, любовь к жизни, веру в себя. Теперь я был пуст, но только с уходом Элис и Джервона (осознав, как крепко к ним привязался) я понял, насколько пуст.
Пальцы мои нашли браслет Древних – так сестры из обители Норстеда перебирали молитвенные четки. Только я не повторял молитв, потому что, хотя как всякий разумный человек признавал существование непостижимых для нас Сил, призывать их не хотел. Да и не знал бы, к которой взывать. Какой Силе еще есть дело до пустой оболочки человека, затерявшегося во внутренней пустоте, как и в подвластном им мире?
Оставаясь на месте, я не нашел бы ответа. Не то чтобы я до конца поверил словам Элис, будто эта дорога ведет меня в будущее, к неведомому предназначению. Но дорога была безопасна и обещала привести в горы. Я сел на кобылу Джойсан, прикрепил повод пони к седлу и тронулся наконец в путь.
Солнце пробудило в узорчатом камне дорожного полотна серебряные блики. Знаки менялись (хотя следы лап и ног неизменно оставались во множестве). Я заметил, что все эти следы вели в одну сторону – вперед, и никогда обратно, словно все движение по этой дороге шло только к горам. Еще одна тайна в мою копилку.
Я пустил кобылу шагом. Меня не покидало чувство, что я здесь не один (вчера это чувство, возможно, разгоняли мои спутники) и едва ли остался незамеченным. Я поймал себя на том, что больше обращаю внимание на следы, чем на саму дорогу. На солнце следы не менялись, не было впечатления, что по ним ступают ноги невидимых существ.
Сосредоточившись на дорожных знаках, я как бы отстранил все тревоги и принимал действительность, как принимают сон. Отметив вдруг это состояние, я испугался. Не овладевают ли мной Древние чары?
Я нарочно вывел кобылу на обочину, заставил ее ступать по траве. Но она вдруг заартачилась, тряхнула головой, зло закусила удила – уперлась, не желая повиноваться. Что же это? Ей больше по нраву каменная мостовая? Или ее ведет кто-то другой, хотя поводья у меня в руках? Что, если напугавшие меня чары уже завладели ею?
Я и сам уже не удивлялся, когда, прикрывая глаза, ощущал (переставая видеть пустоту вокруг), что еду среди других, хотя спутники мои меня как будто не замечали. А если замечали, я ничего для них не значил – у них имелись свои важные и срочные дела.
И мне стало казаться, что надо спешить. Кобыла сама собой перешла с шага на рысь. Она высоко держала голову, помахивала хвостом: так горделиво, бывало, выступали лошади на параде. И вьючный пони догнал ее, держался голова в голову.
По ровной дороге мы, разумеется, стали продвигаться быстрее, но те темные высоты на западе приближались слишком медленно. Казалось, они отступают перед нами.
И руин, как те башни, мне больше не попадалось. Как будто эта часть Пустыни и раньше пустовала, пока ее не пересекли дорогой. Временами на ней встречались овальные площадки вроде той, где мы провели ночь. При каждой была ключевая вода, и добрая трава для коней так и манила путника на отдых. В полдень я остановился в таком месте, позволил кобыле с пони попастись, сам поел галет и запил их водой. А потом остался сидеть, ни о чем больше не думая: что будет, то будет.
Лорд Имгри, долины, Всадники-оборотни, даже Элис с Джервоном поблекли и затерялись в памяти. Я крутанул браслет на запястье и этим вызвал (поначалу смутное, но вскоре такое ясное, словно у меня открылся внутренний взор) видение Джойсан. Оно было таким ярким, что почудилось: она сама стоит где-то впереди, ждет меня, смотрит серьезно и вопрошающе – сколько раз я ловил такой ее взгляд в последние дни в Норсдейле.
– Джойсан! Джойсан!
Сорвавшееся с моих губ имя пробудило меня, и пальцы соскользнули с браслета.
Во мне… Нет, все же я не был пустой оболочкой! Владевшая мной сонливость разбилась вдребезги, сокрушенная тем, что шевельнулось внутри. Я снова увидел взрытую землю и Джервона, раскапывающего ее мечом; я смотрел, как наполняется до краев чаша и в ней туманно возникает лицо моей госпожи, окруженное тяжкой тьмой, но подсвеченное сиянием грифона в ее руке. Я торопливо подозвал кобылу и пони, взметнулся в седло. Элис верно угадала – во всем этом есть цель. Я только начинал ее постигать, но со временем…
Что тогда случится и чем я так важен для будущего, я все еще не постигал. Но осознание срочности целиком завладело мной, и мысли больше не блуждали. Я мигом стал тем, кем был: разведчиком войска долин, занятым не узорами на дороге, а страной, по которой эта дорога пролегала. Только теперь я заметил, как далеко продвинулся за это утро. До первых предгорий оставалось уже не так далеко.
На ближних холмах я заметил странные выходы камня – они здесь выглядели неестественными. Не так давно я отметил, что в этой части страны нет руин, зато теперь видел их во множестве: как если бы впереди лежали развалины нашего большого портового города.
Однако подъехал я к этим нагромождениям камней только перед самым закатом. Над ними, над протянувшимся к востоку языком высокой горы, высились башни и стены – явно остатки замка. Самое подходящее место для укреплений. Видно, и Древним жизнь не всегда представлялась такой уж безопасной, так что они не оставили без внимания такую удобную позицию для обороны.