От ее горящих рук в воздухе оставались смрадные черные полосы. Но и они были бессильны, не складывались в колдовские знаки. Во мне шевельнулось презрение. Если так проявляет себя Темная Сила, как же она ничтожна! Разве настоящий мастер выставил бы такого поединщика?
Или это видение было самой Тефаной? Что, если ее ненависть пережила саму смерть и сохранила видимый облик? Может быть, колдовство Пустыни усиливает и воплощает даже такой ущербный Дар, как у нее?
И все же – ничего у нее не вышло. Смерть поглотила ее вторично, или собственная ненависть разгорелась таким жаром, что пожрала носительницу. Ее не стало. Я долгую минуту смотрел на ее рассыпавшееся прахом подобие, ожидая второй попытки. Если это явление – дело Галкура, тот, несомненно, способен и на большее.
Я вздрогнул, услышав голос Джойсан. В стычке с воскресшей ненавистью я забыл о ее присутствии.
– Это была иллюзия? Ведь правда, иллюзия, Керован? Она… я знаю, она умерла.
Соображай я проворней, не будь так поглощен случившимся, ответил бы осторожнее, не коснувшись того, что вполне могло оказаться истиной.
– Она меня страшно ненавидела. Возможно здесь – в землях Силы – частица ее уцелела и заново укрепилась настолько, чтобы…
– Неужели правда, что ненависть живет и после смерти? – В голосе Джойсан слышалась дрожь.
Скорлупа, облекавшая меня со времени ночного сновидения, дала трещину, развалилась, освобождая меня для боя. Я шагнул к ней и обнял. Те, владеющие Силой, играли нами. Я сейчас ничего от них не хотел – ни помощи, ни угроз. Я желал битвы с ними – со всеми! И для этого, чувствовал я сейчас, было единственное средство. Я должен сохранить себя в настоящем мире – остаться Керованом. Джойсан была мне якорем. Якорем? Как видно, яд их Силы уже коснулся меня, если я готов увидеть в ней вещь, служащую моим целям.
Джойсан настоящая! Она – любовь, а не ненависть, даже если я не мог ответить ей таким же чувством, не верил, что способен на подлинную любовь. Но использовать Джойсан… не стану! И все же, споря с собой и сомневаясь, я крепко прижимал ее к себе.
Ее тело приникло к моему, словно две половинки сошлись – наконец-то – в целое. Я поцеловал ее – второй раз с тех пор, как ее узнал, как узнал ее отважную душу. Она – самое лучшее, самое верное, что дано обрести мужчине в мире, полном коварства, тайн и Темного Зла.
Мы цеплялись друг за друга, и я готов был благодарить обрушившуюся на меня ярость матери. Потому что наше единство наверняка сильнее всего, что обратит против нас Пустыня.
Локон упал ей на щеку – я и его ласково поцеловал, ощутив аромат волос, словно вплетенная в косу цветочная гирлянда передала им свою жизнь. Ее ладони – легче пуха – снова лежали на моих плечах, и все же я чувствовал их сквозь кольчугу и кожаный подлатник – и всегда буду чувствовать.
– Керован, – чуть задыхаясь, выговорила она, – если, чтобы вот так привести тебя ко мне, требуются гнусные иллюзии, пусть являются почаще!
Я снова накрыл ее губы губами, в надежде, что она не видит меня насквозь. Потому что на несколько вырванных у времени мгновений я стал человеком – в полной мере человеком. Теперь же то, иное, что двигало мной, захватило меня крепче прежнего. Я целовал ее – но чувство ушло.
Она уперлась руками мне в грудь, высвободилась – и я сразу ее отпустил. В ее глазах было столько горя, что ее боль пробилась ко мне, уже теряющему способность чувствовать. Я больше не мог ответить ей, как мечтал, – да, несмотря на чары, я мечтал ей ответить.
– Ты… ты снова от меня ушел.
Она сказала это совсем тихо, и голос срывался, словно к горлу подступили слезы, и только гордость мешала им прорваться.
– Почему? Что во мне такое, что оставляет тебя холодным?
Она заломила обожженные солнцем, исцарапанные руки движением человека, дошедшего до края. Розоватый отлив ее перстня – даже его заливала тусклая серость.
Я отвернулся, не в силах видеть ее – ее светлого взгляда, прекрасных глаз, лица. Тот другой во мне еще бился за жизнь, и ярость этой борьбы сотрясала даже мое тело. Только у этого другого не было надежды. Я был обречен будущему, которого не желал и не понимал, в котором не было места Джойсан, потому что она, при всем величии ее сердца, не сумеет последовать за мной туда.
– Дело не в тебе – вовсе не в тебе, – хрипло выговорил я. – Не думай, что это из-за тебя. – Слишком жестоко было бы позволить ей так думать! – Это из-за меня – на мне лежит проклятие. Поверь, это правда. Верь мне!
Я заставил себя снова повернуться к ней лицом. Мне хотелось взять ее за плечи, трясти, пока не пообещает исполнить мою просьбу. Это ведь чистая правда – мне нечего было ей дать, а брать и брать, пока она не подернется пеплом, как кольцо на ее руке – не мной подаренное кольцо, – этого я не мог. Она должна понять!
– Я верю, – ответила она. И уронила руки. Стояла прямо, вскинув голову, и смотрела невесело, но тот рвущий сердце взгляд пропал. – Да, я верю. Только я еще верю, что где-то в тебе заперт мой муж, лорд Янтарь, и он ко мне еще вернется.
Лорд Янтарь… На миг я растерялся, а потом нить памяти натянулась. Так она назвала меня, когда я нашел ее в глуши во главе кучки беглецов, когда она приняла меня за Древнего, вздумавшего прийти им на помощь.
– Ты – он, и ты – Керован, – продолжала она, – и, может быть, кто-то еще. Но кем бы ты ни был, ни в одном из вас нет такой Силы, что оторвала бы меня от тебя. Этого не будет – никогда!
Что тут было возразить? Я уже знал, что воля ее несгибаема, как меч у меня на поясе. Мне было страшно – за нее. Мне хотелось ускакать прочь… бежать – но пришлось смириться.
Мы решили заночевать на том же месте, какие бы злые видения там ни являлись. В расщелине, куда уходила дорога, уже лежала тень, и мне не хотелось двигаться по ней в этих двойных сумерках. И вновь я, не в силах по-настоящему отдохнуть, следил за мерцанием следов – вот оно затемняется и разгорается снова, словно по ним, невидимые и неслышимые в этом мире, ступает множество ног. Как далек был от меня сон! Да я и сам, стоило вспомнить поджидавшие меня сновидения, не захотел бы ему поддаться. Хватит с меня видений!
Как видно, и Джойсан не было покоя. Она сидела со мной рядом и тоже следила за дорогой, крепко прижимая к груди шар с грифоном.
– Они идут… – Она нарушила затянувшееся молчание тихим голосом – немногим громче шепота. – Знать бы: это невидимки, живые, но зачарованные, обреченные вечно идти этой дорогой? Или только тени прошлого, сохранившиеся воспоминания?
Я, хоть и нечему было удивляться, удивился, что она тоже видит это мерцание следов.
– Я думаю, – добавила Джойсан, – что их влечет какая-то цель, но только их время, их мир – уже не наш мир. Керован… – Она так быстро свернула на другое, что добилась ответа, давать который мне не хотелось. – А твой сон? Вдруг и он из другого мира и времени?
– Не знаю. Я… – Словно чья-то рука ударила меня по губам, заставив умолкнуть. Этот сон я пересказать не мог, даже если бы и хотел. И если это был сон.
– Керован! – Джойсан схватила меня за плечо, хотя с тех пор, как я закрыл от нее свое сердце, тщательно избегала прикосновений. – Гляди!
Впереди, в расщелине, где дорога белой лентой пролегла меж двух высоких гладких стен… вот на что она указывала! Кроме пробужденного приходом ночи свечения символов, звезд, переливающихся следов – там возникло что-то новое.
Темные комья валились сверху на дорогу, разбиваясь на ней зловещими кляксами. Это зрелище напомнило мне действие виденных в лагере Имгри военных машин, предназначенных метать камни в ряды врагов.
В то же время усилилось свечение самой дороги. Падение камней (мы слышали резкие удары) и комьев земли не прекращалось. Словно кто-то пытался засыпать дорогу, скрыть светящиеся лунным светом защитные знаки.
Я вскочил и потянул за собой Джойсан:
– Надо идти – сейчас же!
Если дорогу перекроют, мы пропали! Во мне снова, будто того и ждало, встрепенулось чужое знание.
Джойсан ответила мне ровным взглядом и кивнула:
– Если надо – идем. Оставь вьюки. Я сяду на пони, а ты на Бураль.
Мы похватали припасы, что были под рукой, и фляги с водой, а остальное бросили. Животные, как и прежде, не проявляли страха перед дорогой – поначалу. Впереди громоздились черные кучи, но держались они недолго, таяли на глазах, растекаясь грязными ручейками. Словно, прикоснувшись к дорожной мостовой, твердая материя обращалась в жидкость.
– Запах… это тасы! – вскрикнула Джойсан.
Я тоже чуял вонь, как от их земляной ловушки, только здесь она сильнее ударяла в нос. Теперь моя кобыла визгливо заржала, вскинув голову, и пони ей ответил. Животные отказывались идти вперед, я с трудом совладал с кобылой. Джойсан не позволила своему малорослому коньку отстать – я слышал, как она ласково уговаривает пони.
Наваленная земля и вправду стекала с дороги, как струи дождя, а вот выворачивающая наизнанку вонь делалась все сильнее. Я уловил движение наверху, на боковых стенах, но не сумел разглядеть, кто там так лихорадочно возился, спеша отрезать нас от гор земляной плотиной. Даже когда тасы сползли ниже, подкапывая стены, чтобы спустить на нас оползень, их не было видно. Может быть, не совладав с дорогой, они собирались теперь сами на нас броситься – захватить, как раньше поймали Джойсан, используя как оружие послушную им землю.
Переднее копыто кобылы ступило в первый черный ручей. Такого крика я никогда в жизни не слышал от лошадиного племени, и рванулась она так, словно наступила в горящие угли. Ручей жирно чмокнул, выпуская копыто.
– Вперед… быстро! – бросил я через плечо Джойсан и обнажил меч.
Ее не надо было торопить – она сама лупила пони ладонью по крупу, погоняя его. Черная жижа уже залила копыта наших коней и, казалось, затягивала их, как трясина. И тут я заметил, что грифон в шаре разгорается ярче и ярче. Из него расходились лучи яркого света. И браслет на моей руке горел холодным огнем.