Керован собирал свою волю – собирал всю внутреннюю Силу, как я раньше. Отдача этой Силы захватила и меня, сковала, лишила возможности шевельнуться, заговорить.
Тело Керована медленно истончалось, будто плоть и кости обратились в тонкие стенки сосуда, содержащего в себе что-то иное. Страшное зрелище! Я бы зажмурилась, но и век не могла сомкнуть. Мне оставалось только следить за этой титанической битвой – следить, как человеческая воля борется против древнего недвижимого камня.
Фигура Керована таяла, сейчас я видела лишь тень человека. Страх заставил меня вновь потянуться к скрытому в себе. Если Керован исчезнет, я все равно стану его искать – он от меня не уйдет! При пробуждении мне казалось, что воля моя исчерпана до капли. Теперь я поняла: в каждом из нас есть скрытые резервы, о существовании которых мы не знаем, пока перед нами не встанет какая-то великая задача.
Шар… Ничего другого мне не оставалось. Я обеими ладонями подняла его до высоты сгорбленных плеч Керована. Если ему зачем-то понадобилось пробиться сквозь скалу, я помогу, чем сумею.
Но в этот раз загорелся, оживая, не шар – сам грифон. Маленькая фигурка шевельнулась – нет, мне это не мерещится! Шар распался – мелкие, как пыль, осколки просыпались у меня между пальцами. Так долго заключенный в нем пленник наконец обрел свободу! И не только освободился – стал расти. Всего на миг я ощутила его тяжесть на ладонях. А потом он расправил крылья…
Грифон затрубил – и мое сердце отозвалось на этот восторженный победный крик. Он кругами поднимался вверх, ударяя крыльями по воздуху, в котором ему так долго было отказано. Я успела сделать один или два вдоха, пока он кружил над нашими головами, вырастая все больше: вот он как горный орел, а вот уже тень его распростертых крыльев затмила солнце.
Его алые глаза горели яростным пламенем, крючковатый клюв раскрылся, издав новый клич. Испытав крылья, он заложил дугу и метнулся прямо к преграде, в которой не замечавший его Керован силился пробить ход.
У меня дух захватило, когда огромный летун (опустись он на дорогу, сравнялся бы ростом с моим мужем), не сворачивая, стрелой ударился о стену. И как раньше таял Керован, так теперь обратилась в дым стена. грифон влетел в этот дым и скрылся из виду. За ним провалился в исчезнувшую стену Керован. И я, снова обретая свободу движений, бросилась за ним, страшась потерять обоих.
Странная, пугающая тьма и холод объяли меня, ринувшуюся в пространство, где не было жизни для мне подобных. Здесь нечем было дышать, но я заставила себя пробиваться вперед.
И оказалась в другом месте. Иными словами я не сумею его описать – просто «в другом месте». Ничто не разуверит меня, что я тогда покинула мир, вскормивший мой народ, вступив в другой, настолько отличный, подчиненный настолько иным законам и обычаям, что в нем мне предстояло навеки затеряться. Потому что я безрассудно бросилась туда без подготовки, одна…
Нет, я была не одна. Я увидела встающего с колен Керована. Он, видно, когда исчезла опора стены, рухнул ничком. Впереди, быстро скрываясь в облаке тумана, взмахивал широкими крыльями грифон.
Керован встал на ноги: лицо тупое, безжизненное – как у человека, охваченного колдовским сном, подумалось мне. Мне было до него не достучаться: такой не услышит крика, не почувствует даже удара. Он осматривался, и заметно было, что представшее его глазам не совсем ему чуждо. И вот он, словно услышав зов, быстрым шагом двинулся вслед грифону. Мне пришлось догонять его бегом.
Время от времени (надолго отводить взгляд от Керована я не решалась – не затерялся бы в этих странных местах) я оглядывалась по сторонам. Здесь было светло, хотя свет исходил не от факелов и не от фонарей. Мы шли по длинному проходу между громадными колоннами – думается, даже двое мужчин, раскинув руки во всю ширь, не смогли бы их обхватить.
Колонны эти были изрезаны знаками давно забытой речи – если эта речь звучала когда-то в моем мире (в чем я сомневалась). Над нами плавал туман – как настоящие облака, а впереди свет сиял ярче, и к нему-то, как мне казалось, направлялся Керован.
Он все ускорял шаг и наконец пустился бегом. Я, задыхаясь, спешила за ним, но меня задерживала слабость – слишком много сил выпил из меня шар. Когда острая боль ударила между ребер, я ахнула и едва не остановилась.
Я боялась, упустив Керована из виду, потерять его навсегда. Но знала, что разбить овладевшие им чары не в моих силах.
Вперед, вперед… Сияние впереди разрасталось. Теперь мне лучше видна была резьба на колоннах. Она ничего мне не говорила; если колонны сохранили послание великой важности, оно мне было не по уму. Пустыня полна чудес, добрых и злых. Здесь же обитала великая Сила, но я не ощущала в ней ни Добра, ни Зла. Есть ли третий путь – ни Светлый, ни Темный, – у которого свои собственные законы?
И вдруг новые звуки перекрыли стук наших подошв: пение, низкий рокот барабанов, из которого свободно взвился победный голос труб – и упал, затих.
А свет пылал все сильнее. Не на песню ли труб отозвалось его сияние? Я уже видела в его сердцевине помост, обращенный к нам заостренным концом. На этой площадке покоился длинный ящик из какого-то прозрачного вещества. грифон возвышался над ним, упираясь в ящик передними, птичьими, лапами, а когтями задних, звериных, впиваясь в пол. Серебряные крылья овевали крышку ласковым ветром, а из клюва лилась победная песня.
Керован остановился под помостом, пошатнулся. Вскинул руку ко лбу, как будто не мог понять, куда попал и что здесь делает. грифон не обращал своих пылающих глаз ни к нему, ни ко мне. Он пел, высоко вздымая голову. И в его песне мне все яснее слышалась нота мольбы.
Керован медленно шагнул на помост и скорее упал, чем опустился на колени, обхватив ящик вытянутыми руками и уронив голову. Казалось, он сдался, будучи ни на что более не способен. Но и грифон склонил увенчанную гребнем голову, и его страшно заостренный клюв…
Я хотела крикнуть, предостеречь, но крик застрял в горле, губы не размыкались. Хлестнув бичом воли непослушное тело, я заковыляла к Керовану. Если он беззащитен перед этим хищным клювом, может быть, я сумею его защитить? Заключенный в шаре, грифон мне служил. А свободный?.. Я не знала – оставалось только надеяться.
Я еще не достигла помоста, когда увидела, что клюв целил не в голову или в плечи Керована. Крылатое создание усердно расклевывало крышку ящика. Протянув руки к мужу, чтобы обнять его и увлечь подальше от опасности, я увидела, что́ скрывалось внутри, и надолго застыла.
Человек? Нет! Чудовище? Тоже нет. В спящем, при всей необычности его облика, не виделось Зла. Черты грифона сливались в нем с человеческими чертами. Но покоящийся в этом гробу безмерно превосходил и грифона, и человека – да, это я тоже ясно видела.
Не помню, как преклонила колени. Руки крепче обхватили плечи Керована, и мне удалось привлечь его к себе, подальше от огромного клюва, колотившего крышку гроба. Перед нами, приникшими друг к другу, гроб начал трескаться – трещины побежали по прозрачным стенкам. Так совсем недавно раскололся у меня в руках хрустальный шар.
Муж, опираясь на меня, попытался встать, и я вновь поддержала его своим плечом. Друг на друга мы не смотрели – оба следили за прозрачным ящиком. Трещины делались шире. грифон, воодушевленный успехом, стал долбить сильнее и чаще, и из-под его клюва полетели осколки. А потом весь гроб распался, рассыпался мелкой пылью. И снова грифон, вздыбившись над спящим, раскрыл клюв. Только в этот раз он не запел, а издал вопль, быть может сигнал тревоги.
Спящий открыл глаза. Они светились красным, как у высящейся над ним птицы-зверя. Рука, сжимавшая покоившийся на груди меч, шевельнулась. грифон склонил к нему голову, и лежащий принялся пальцами перебирать перья его гребня – так ласкают любимую собаку.
Теперь он, свободный и бодрствующий, взглянул на моего мужа. А спустя долгий миг встретил и мой взгляд. Такая мудрость была в его глазах, такое чувство, что я не подберу ему имени, – рожденному человеком такое недоступно. Я не сумела отвести глаз, хоть и ежилась, чувствуя, что он, проникнув в мой разум, открыл в нем столько, сколько за целую жизнь не выведать человеку.
Потом он снова посмотрел на Керована и приподнялся, опираясь свободной от меча рукой на шею грифона; тот подался к нему, поддерживая и давая опору. Злобный на вид клюв теперь перебирал перистый гребень на голове хозяина.
Лицо Керована не ожило, не выразило ни страха, ни трепета, что смешались во мне. Человек-грифон склонился вперед, отложил в сторону меч и рукой, похожей скорее на птичью лапу, взял моего мужа за подбородок и приподнял, чтобы внимательно заглянуть в его слепые глаза.
Страх во мне пересилил восторженный трепет. Как чуть раньше, спасая Керована от страшного клюва, так теперь я потянулась отбросить эту лапу. Но огненные глаза снова обратились ко мне. Я распознала удивление, вопрос… снова это непостижимое вторжение в мой разум.
Он, опираясь на руку, другой поднял меч, чтобы начертить им, как Мудрые своими жезлами, туманный знак в воздухе. Меня вздернуло на ноги, толкнуло. грифон, мотнув головой в мою сторону, резко вскрикнул. Его пробудившийся хозяин опустил меч, указав острием мне в грудь.
Непреодолимый напор неведомой Силы свел меня с помоста, заставил прижаться спиной к ближней колонне. Человек-грифон, избавившись от меня, обратил все внимание на Керована.
Он потянулся, как пробуждающийся от долгого сна человек. На его серебристо-белом теле не было одежды, но его облекала струившаяся вокруг Сила. Я чувствовала – ему ничего не стоит добиться от меня – как от Керована – бездумной покорности.
И все же я не ощущала Зла, хотя во мне разгорался гнев: ни Великий Древний, ни кто-то другой не смеет так подчинять моего мужа своей воле. И я вся напряглась, силясь вернуть себе свободу, – а если нет, хотя бы перелить в Керована свою уверенность, что он равен любому, если только пожелает таким быть.