Язык плотной тьмы, какой мы уже видели в проходе перед помостом спящего, вырвался из земли у самых ворот. Словно сама земля извергала Зло, которое не сумела переварить. Это зрелище оскорбляло свет дня, воздух, то место, где мы стояли.
Опять прозвучал боевой клич грифона. Но на этот раз он не взлетел навстречу угрозе. Я кинул взгляд на Нивора, на Ландисла. Оба смотрели без удивления, и ни в одном я не заметил ни грана отчаяния. Но сквозь наружное спокойствие я чувствовал, что они настороже.
Рука Джойсан нашла мою руку. Она медленно, как бы ожидая, что я ее отброшу, сомкнула пальцы. Тепло ее прикосновения сейчас было мне нужнее всего на свете – она снова свободно и открыто отдавала мне то, в чем я больше всего нуждался.
Медленно замерли отзвуки рева грифона. Черная масса за воротами закручивалась, уменьшалась и уплотнялась. В мгновение ока на месте темноты встал – человек. Только… можно ли назвать такого – человеком?
Он был высок ростом и, подобно Ландислу, наг. Тело до пояса – человеческое и хорошо сложенное. Густая корона темных вьющихся волос и суровая красота лица. Такие черты пристали бы древнему королю-герою.
Только то, на что опиралось это благородное туловище, опровергало героическую наружность. Ниже пояса его покрывала жесткая щетина, грубее любых волос или шерсти, а толстые ноги оканчивались…
Я поспешно отвел взгляд. Копыта! Хирон посылал меня искать родичей. Неужели этот – одной со мной крови?
Смешение благородного со звериным – хуже чем звериным – породили во мне такое отвращение, что захотелось его убить. Или сбежать, скрыться от глаз тех, кто стоял рядом, – потому что и я нес на своем теле ту же печать. И снова во мне пробудилось холодное одиночество, в котором я прожил столько лет. Общая кровь с… Может быть, этот полузверь вправе даже требовать от меня братской верности.
– Нет!
Не у меня вырвался этот крик возмущения, и не у Нивора, и ни у Ландисла. Джойсан. Она смотрела не на чудовище, неуклонно подступавшее к заслоненным грифоном воротам, – ее требовательный взгляд был устремлен только на меня, и она держала меня крепче прежнего.
«Нет, в тебе нет ничего от него!»
Я видел, как шевелятся ее губы, но слова слышал разумом. Это мысленное послание было наполнено таким чувством, что растворило объявшую мое сердце черноту.
«Новый день, новая встреча…»
Краткий миг моего единения с женой нарушил Галкур (если это был Галкур). И голос у него был глубокий, богатый и, как мне подумалось, предназначенный обольщать. Он говорил вслух, не прибегая к мысленной речи.
Нивор с Ландислом не ответили. Получеловек усмехнулся. Эта улыбка, если не видеть того, что лежало ниже, убедила бы любого сомневающегося.
Шевельнулся ли я, или он заранее обдумал, как потянуть за связующую нас нить?
– В странном обществе я тебя вижу, сын мой.
Последние два слова он выделил особо.
Печать на моем теле, может быть, вечное мое проклятие. Я был замаран Тьмой – не эта ли истина вышла наконец на свет? Меня одолевали жестокие сомнения в себе.
Нивор поднял посох. Тонкий стволик протянулся передо мной преградой. Я попытался вытащить руку из руки Джойсан. Вот она, правда. Я – одной крови с Темным. Как они не видят? Честолюбие матери, воля этого Темного Владыки – они испортили меня с рождения. Оставшись с ними, я принесу поражение своим друзьям. Невольный враг в их среде, я стану ключом, который откроет путь в их твердыню.
– Только если поверишь… примешь… эту ложь. Выбор за тобой, Керован.
Джойсан. Она не отпускала мою руку, держа ее и меня в плену, прижимая к груди, как – я много раз видел – она обнимала шар с грифоном.
– Оставь при себе жену, если желаешь, сын мой. – Снова эта обольстительная улыбка. – Кто же захочет разлучить преданных влюбленных?
Это была издевка. Я сжал другую руку в кулак. Но, да простят меня все Силы, что-то во мне отозвалось ему. Зачем мне эта девчонка из долин, когда я, стоит пожелать, могу призвать к себе любую?
Картина неторопливо возникала в моем сознании, прояснялась, становилась подробнее. Она рисовала меня кобелем, таскающимся за сучкой в период течки. Грязная картина, и меня приглашали вываляться в этой грязи. Джойсан – не часть меня!
Я вырвал у нее руку с такой силой, что она покачнулась. Грязь просачивалась в меня, марала такой дрянью, что я, лишь бы избавиться от нее, готов был сорвать с костей собственное мясо.
– Подойди.
Он поманил меня. Столько колдовства было в этом единственном слове, что я задрожал всем телом. Что мне еще оставалось? Родичу место среди родных.
Я закусил губу и не почувствовал боли, хотя кровь потекла по подбородку. Я сжал кулаки. Во мне частица этого чудовища, значит я должен оставить тех, кто чист телом и душой.
– Керован!
Я мотнул головой.
Прежде всего я должен оставить ее. Я от Тьмы – злобной и гнусной. Те, другие, пытались меня спасти – или обманом использовать в своих целях. Но им больше меня не удержать.
Джойсан упала на колени. Я, склонившись, выдернул у нее из-за пояса свой нож. Хорошая, чистая сталь, очень острая – как раз для того, что надо. Одолеть тварь, ожидавшую меня за воротами, я не мог, но мог другое – лишить его ключа, спасти себя от измены! Рука меня слушалась – мальчиком я не зря потел, упражняясь в боевом искусстве под руководством мастера боя. Острое лезвие уже коснулось моей глотки. С запястья сжимавшей нож руки полыхнул огонь, ударил мне в глаза. Рука упала, словно оттянутая огромной тяжестью. Огонь охватил и вторую руку. Боль проникла глубоко, только там, внутри, она не нашла себе пищи, ей нечего было разить.
Я помутившимся взглядом уставился на свои ладони. Клинок валялся под ногами, но огонь все так же охватывал кисть, пробиваясь между пальцами, которые сжимали тот металлический осколок из гнезда.
– Керован!
Джойсан опять кинулась ко мне, схватила оттянутую тяжестью руку, словно боялась, что я подниму ее снова. На ее крик без промедления ответила мысль:
«Только тот, кто от Света, может держать или носить на себе квантовое железо, мальчик. Прежде испытай себя».
Ландисл? Да! Я не родич, я никогда не был в родстве с Галкуром. В моих мыслях это имя прозвучало с яростью боевого клича. Я изнемогал от слабости, но гнев пылал во мне. Моя судьба – в моих руках, и свидетельство тому у меня перед глазами. Кто здесь вправе за меня определять мое будущее? Я шел, скакал, спал и просыпался в долгих поисках правды. И теперь я ее узнал.
Только она не касалась моего пробуждения – речь шла о вековом противостоянии Света и Тьмы, а я в нем если и играл роль, то лишь малую. Я уставился на человека-зверя. Он еще улыбался, но теплота улыбки пропала, ее место заняло коварное презрение.
Во мне взметнулся гнев. По их мнению, я был бессилен. Гнев мой был человеческим. Может быть, Древним подвластно внутреннее ядро человека; может быть, они способны менять его к своей пользе. Но приходит время, когда даже раб бьется за свободу. Пусть Темный оставил на мне свою метку – он мне не хозяин. И Свет тоже. Я есть я!
Воля… Есть такие Силы, в которых главное – воля. Я уже испытывал свою волю. И сейчас медленно, сражаясь со слабостью, поднял левую руку. «Помни, – яростно приказал я себе, – не забывай, о чем напомнил тебе Ландисл: браслет, кусок металла. Они от Света, ты и раньше об этом догадывался. Ты – Керован. И все равно, какое семя, какое колдовство вызвало тебя к жизни, в чьем чреве ты рос; ты – это только ты. Ты сам делаешь свою жизнь».
Нас объяло молчание. Джойсан скрестила руки на груди и смотрела на меня, как на незнакомца, но не как на чудовище. Она видела меня. Я не позволю себя толкать, использовать, порабощать. Я свободен выбирать, как считаю нужным, и отныне у меня нет прошлого, нет сородичей, только я – и Джойсан. Всегда Джойсан!
Мы были союзниками, потому что я сам выбрал этот союз – с Нивором, Ландислом, грифоном и Джойсан.
– Галкур… – Мне понравилось звать врага по имени. Моим скудным силам нужна была поддержка, которую приносит именование, – и я произнес его имя вслух.
Он больше не улыбался. И пелена благородства сошла с его лица. Остались черты лица Темного Владыки, распухшего от ужасающей гордыни.
– Сын… – отозвался он. Голос и теперь источал мед, но какой кривой была ухмылка!
– Я тебе не сын, – отрезал я, радуясь теплу металла на запястье, уравновешенного вонзавшимся в ладонь другой руки осколком.
– На тебе моя печать.
Он указал на мои копыта.
– Не всякий, у кого желтые волосы, – сулькарец.
Не знаю, откуда подвернулась мне на язык эта поговорка.
– Мой сын… Ступай ко мне!
Это был приказ. Что-то во мне отозвалось – слабо, но оно еще шевелилось во мне. Я крепче стиснул в левом кулаке язык огня. Я – Керован!
Его рука поднялась, чтобы начертить в воздухе знаки. Я следил, как маслянистый дым марает чистоту, оскверняя солнечный свет.
И снова меня что-то потянуло – сильнее. Я уперся копытами в землю, распрямил спину. Я – Керован.
– Я не твоя собачка, Галкур. – Я не повысил голоса – сказал, как говорят о чем-то незначащем. – Тебе требовался слуга, ты мастерил себе раба. Но у тебя нет ни сына, ни слуги.
Лицо его холодно застыло, в нем теперь осталось очень мало человеческого.
– Ты пес, ты раб, ты мой!
Я услышал резкое карканье – не человеческий смех, но отзвук смеха в нем звучал.
– Когда же ты, Галкур, признаешь, что колдовство тебя подвело? Ты ведь должен был понять это еще при зачатии? Прежде ты не был дураком.
Ледяная маска спа́ла, под ней кипела ненависть.
– Какое тебе дело? – сплюнул он в сторону Ландисла. – Есть законы…
– Законы? Теперь ты взываешь к законам? Или ты думал, что я, хотя бы и в Долгом Покое, не узнаю, какие ты свиваешь чары? Ты вошел в лорда Ульмсдейла. Ты, согласно с желанием его жены, хотел наполнить его своей Силой, но тут… расскажи-ка мне, Галкур, что из этого вышло? Что получилось на деле?