– Сильную магию сотворила ты сегодня, моя госпожа и супруга! Не думал, что сумеешь призвать такую Силу!
Он подняла голову, глаза блеснули в лунном свете.
– Если бы не твоя помощь, я не сумела бы, Керован. Как я рада, что ты наконец свободен!
Губы ее были мягкими и живо отозвались на мой поцелуй. А потом, едва я чуть отстранился, припомнив, как давно мы не были вместе, и сообразив, что теперь ничто нас не разделяет, она глубоко вздохнула и вдруг обмякла у меня на руках.
Я в тревоге подхватил ее на руки, уложил на постель.
Я уже укрывал ее, когда ее веки снова дрогнули и она произнесла слабо, как будто издалека:
– Призывать и подчинять Силу… тяжелый труд.
– Ты… поправишься?
Она сомкнула веки:
– Нужен… отдых. Посплю…
Я беспокойно смотрел на нее, но вскоре убедился, что она и вправду уснула. Подтянув повыше одеяло, я сел рядом, глядя, как бледнеет луна и слабый румянец рассвета трогает восточный небосклон.
Джойсан проспала почти до полудня, и, наспех позавтракав, мы двинулись дальше. Мне было так легко, так свободно – больше не приходилось бороться против зова гор, и теперь одолеть подъем казалось проще простого.
Мы, по-прежнему держа к юго-западу, миновали подножия гор и к вечеру вышли на большое травянистое плоскогорье, тянувшееся, сколько видел глаз.
Здесь не было ни троп, ни дорог, словно люди сюда вовсе не заходили, попадались лишь редкие звериные следы.
На привале, жуя подаренные Мудрой сухие плоды, мы услышали слабый звук. Джойсан стала озираться:
– Что это было?
Я уже стоял, глядя на запад.
– Не знаю. Но где-то в той стороне.
– По-моему, это был крик боли, Керован.
Взвалив на плечи свои мешки, мы двинулись к полосе деревьев и густых кустов, отмечавших, должно быть, ручей или реку. На полпути звук долетел снова, уже отчетливее. Джойсан перешла на бег.
Крикнув, чтобы остерегалась, я затопал следом, но она была легче на ногу и немного опередила меня. Я едва не сбил жену с ног, когда она внезапно остановилась, уставившись на темневшее под ногами тело.
Лошадь. Она лежала на боку, со вздувшимся брюхом, и я не сразу понял, что она жива. Но вот она повела блестевшими от пота боками и снова забила ногами.
– Кобыла, – шагнув к ней, сказала Джойсан. – И, как видно, рожает.
Мы подошли вплотную. Я уже видел, что Джойсан права: кобыла рожала, и рожала тяжело. Обычно, если все идет хорошо, жеребенок выходит очень быстро, а здесь по смятой траве заметно было, что она уже давно мучится. Шерсть у нее была очень темная, по-настоящему черная (редкая масть у лошадей), и маленькая изящная головка указывала на благородную кровь.
Моя жена склонилась к этой голове:
– Бедняжка моя, ты позволишь мне помочь?
Большие темные, выкатившиеся от боли глаза открылись. Джойсан уже гладила ее морду и шею.
– Тише, тише. Керован, – обратилась она ко мне, – подержи ее голову, а я посмотрю, как лежит жеребенок. Нельзя терять времени, она умирает.
Я, успокаивая лошадь, смотрел, как Джойсан, засучив рукава, быстро исследует родовые пути.
– Передняя ножка застряла, Керован, и мне ее не вытащить.
Кобыла забилась, я прижал ей голову. Джойсан мигом очутилась рядом, одной рукой держа выпростанный из-за ворота кольчуги амулет.
– Я попробую песней отогнать боль. А тебе придется высвободить жеребенка – у тебя руки длиннее и сильнее. Ты раньше такое делал?
– В детстве видел, как Мудрый Ривал помогал крестьянским лошадям. Раз или два.
– Немного, но придется обойтись тем, что есть. Протолкни руку ей в живот и нащупай переднюю ножку. Подтяни ее так же, как лежат остальные.
Я сорвал с себя кольчугу, торопливо обнажился до пояса. Джойсан уже завела песню. Когда глаза кобылы дремотно сомкнулись, она кивнула мне, и я взялся за дело.
Дело было нелегкое, мне пришлось растянуться плашмя. Каждая схватка больно стискивала мне руку, но в перерывах я упрямо продвигал кисть вперед и наконец нащупал подвернувшуюся переднюю ножку. Вытягивая ее в родовой канал, я почувствовал, как в пальцы мне ткнулся нос жеребенка.
Кобыла застонала, содрогнулась, и жеребенок вдруг выскользнул из нее, еще одетый в защитную пленку. Джойсан улыбнулась мне:
– Мастерская работа, муж. Теперь я часто буду звать тебя в повитухи!
Я сорвал полупрозрачную светлую пленку и принялся растирать малышу ребра. Он глубоко, со всхлипом вздохнул. Кобыла поднялась на ноги и выкинула послед. Занятый новорожденным, я только краем глаза увидел, как она снова ложится, и услышал восклицание Джойсан:
– Керован, она…
Кобыла содрогнулась второй раз, и на свет появился второй жеребенок. Я поспешно отодвинул первого в сторонку и вместе с Джойсан позаботился о втором.
Он был помельче – кобылка, как и первенец, и тоже с седой шерсткой, темными гривой, хвостом и ногами. Кобыла почти сразу встала и скинула второй послед. Джойсан принесла ей воды из ручья и подлила в нее укрепляющего эликсира.
Немного погодя кобыла, ласково подталкивая носом, подняла на ножки первого жеребенка, вылизала его и стала кормить. Но когда на ноги поднялся второй, она прижала уши и сердито фыркнула, отгоняя малыша.
– Этого я и боялся, – нахмурился я, разглядывая отвергнутую кобылку. – Когда рождается двойня, кобыла почти всегда отгоняет второго – обычно того, кто мельче и слабее.
– Но… – Джойсан поглаживала обиженную малышку, – если ее не накормить, она же скоро умрет.
– Можно попробовать доить кобылу, – сказал я, зная, что иногда – всего лишь иногда – так можно спасти отвергнутого жеребенка.
– Каждые полчаса? – Джойсан закусила губу, подвешивая на шею малышу защитный оберег. – И сколько дней, недель? У нас не так много припасов, Керован.
– Знаю… Может, хозяин кобылы станет ее искать. Ему проще, чем нам, будет спасти жеребенка. А если нет… – Я достал нож, взглянул на блеснувший закатным солнцем клинок. – Наверное, милосерднее будет убить ее быстро, чем оставлять мучиться, раз нам надо идти дальше.
Джойсан очень сурово покачала головой:
– Ты не понимаешь, муж. Я целительница, я клялась помогать своим искусством каждому нуждающемуся в помощи существу. Я обязана помочь этой кобылке, даже если для этого придется остаться здесь.
Я уставился на нее, потом оглянулся на горы – уже невидимые за горизонтом, но я знал, что они там и ждут. Защита, поставленная Джойсан, – долго ли она продержится?
– Но, госпожа моя, что, если твое охранное заклинание откажет? Для меня одно спасение – уйти от тех гор подальше…
– Понимаю. – Она подняла на меня глаза. – Но я не могу бросить ее на смерть, Керован! Я связана клятвой целительницы!
Она так кричала, что кобылка вздрогнула.
– Но… – Я беспомощно запнулся, взъерошил жиденькую гриву отвергнутой малышки. – Понимаю, это тяжело, но другого выхода нет: значит, мне надо уходить, а тебе остаться.
3Джойсан
– Должен быть другой выход!
Я бросила отчаянный взгляд на черную кобылу, с довольным видом вылизывающую первого жеребенка, а мои пальцы рассеянно гладили мордочку второго. Малышка забрала их в беззубые десны, пробуя сосать. Янтарные глаза Керована встретили мой взгляд. Холод, таившийся в их глубине, пока он боролся с притяжением гор, исчез. Его место заняла такая печаль, что я поспешила тронуть его за плечо, утешить.
Я знала, что моему мужу животные всегда были ближе сородичей, потому что звери по своей природе не судят по наружности, а отзываются на скрытое внутри. Горе отвергнутой малышки глубоко задело его.
Эти янтарные глаза. Они притягивали меня, их золотой отблеск разбудил тень мысли… Янтарь…
Рука моя нащупала и сжала подаренный Цвайи амулет: спелый янтарный колос пшеницы, вплетенный в виноград. Гуннора!
Я повернулась к кобыле.
– Керован, надо добыть кобыльего молока и полить им шкурку этой малышки. Выдави немного в свои ладони и вотри в шерстку жеребенка.
Он помешкал, словно гадая, что я задумала, но послушался, не задавая вопросов. Я отошла немного в сторону, так чтобы одним взглядом охватить кобылу, двух лежащих жеребят и мужа. Закатное солнце потускнело, уходя на покой, а небо на западе окрасилось в почти янтарный цвет моего амулета. Над головой висел бледный призрак дневной луны. Я закрыла глаза, обратила лицо к этой лунной тени и представила себе Гуннору, как ее всегда описывали, хотя никто не утверждал, что видел ее воочию, потому что она с незапамятных времен была воистину духом.
Женщина… налитое тело, но с тонкой талией. Темные глаза и волосы, накидка сочного янтарного цвета, драгоценный амулет, точь-в-точь как мой… Я наполнила сознание ее образом, удерживая его всем напряжением воли. И беззвучно, мысленно произнесла слова, переполнявшие сердце:
«Гуннора… Ты, опекающая женщин, наша опора в боли и страхе… Ты, питающая посеянное зерно, поднимающая колосья… прошу твоей помощи: пробуди и укрепи материнскую любовь в этой матери, не дай погибнуть беспомощному. Да будет всегда твоя воля…»
Отсчитывая время лишь ударами сердца, я удерживала перед собой ее образ, тянулась к нему… коснулась…
Тепло зародилось у меня в ложбинке между грудями, окутало тело. Ее темные глаза – это был уже не образ, созданный усилием мысли, – они были настоящие! И долгий миг они смотрели прямо в мои глаза.
А потом связь оборвалась, тепло, только что разгоравшееся жаром, снова стало мягким. Я заморгала, оглядываясь, снова чувствуя щиколотками покалывание жесткой травы, а щекой – ласковое дуновение ветерка.
Керован круглыми глазами уставился на мой амулет.
Я, опустив взгляд, увидела, что знак колоса еще светится, пульсирует в такт биению моей крови.
Он облизнул губы.
– Джойсан?
– Я здесь, – отозвалась я. Что он увидел в те короткие мгновения, если смотрит на меня такими глазами?
– Мне было почудилось… – Он тряхнул головой, растерянно взъерошил свои непокорные темные кудри – шлем его лежал поверх сброшенной кольчуги. – Мне почудилась на твоем месте другая. Всего на миг, и я глазам не поверил.