На берегу я поспешно помогла Терлис уложить мальчика на циновку, велела ей смачивать тряпку и обтирать его тело.
– Когда кожа немножко привыкнет к холоду, будем поливать прямо из ковша.
Пока она мочила и отжимала тряпку, я поспешно намазалась целебным маслом и зажгла принесенные с собой три голубые свечи. Поглядывая на хлопочущих над Яносом женщин, я забормотала заговор от лихорадки:
– Гуннора, защитница невинных, благослови Яноса, исцели его от горячки. Помоги мне в моем деле во имя всех Светлых душ. Да будет всегда твоя воля!
Взяв неостывший горшок, я отмерила в него порошок черной ивы и несколько щепоток шафрана, добавив для надежности малость сандалового дерева. Хорошенько перемешав, я оставила горшок студиться, приказав себе успокоиться и расслабив напряженные мышцы. Надо набраться терпения, сдержать себя.
Закрыв глаза, я глубоко задышала, призывая терпение и уверенность в себе. Целебная магия не подействует, если целительница не приведет себя в состояние спокойной уверенности, чтобы вызвать в сознании образ выздоровевшего больного. Представляя Яноса радостным, верхом на пони, я помешивала отвар, пока он не остыл настолько, чтобы перелить его в хрустальную мерную чашечку.
Я подошла потрогать мальчику лоб. Усилия Терлис не пропали даром – от прохладной воды из ручья жар спал, а отвар – хвала Гунноре! – должен был окончательно его прогнать. Поддерживая очнувшегося ребенка, я поднесла к его губам чашку. Мальчик поморщился от горького вкуса, но под уговоры – мои и матери – сделал глоток, и еще один. Укрыв его легкой простынкой, мы сели рядом. Я взяла руку Терлис и посоветовала ей представлять сына здоровым. Удерживая в голове этот образ, обратив всю волю на исцеление, я не услышала шагов с другого берега.
– Что здесь такое?
Я подскочила от резкого голоса и открыла глаза. На том берегу стояла Ниду, ее глаза под тяжелыми веками, всегда такие пустые, сейчас гневно сверкали.
Видя, что я молчу, ответила Терлис:
– Янос вдруг свалился в лихорадке, и сера Джойсан помогла.
– Помогла! – Ниду не прятала недоверия. – Окунула беднягу в ручей? Заставила давиться снадобьем? Ему, Терлис, нужны барабанные чары, а не это… это…
Что она хотела сказать дальше, осталось неизвестным. Удивленное восклицание Джонки заставило всех обернуться к мальчику.
– Смотрите, пот выступил на лбу. Наверное, жар спал.
Поспешив к малышу, я тронула его лоб и с облегчением перевела дух – Джонка не ошиблась. Терлис заботливо утирала сыну лоб, что-то ласково приговаривала, и в награду ей Янос открыл глаза:
– Мама… я пить хочу…
– Можно ему воды? – повернулась ко мне Терлис.
– Конечно! Такой жар иссушает тело. Дай ему воды – только прохладной, но не холодной.
Мы уже собирались отнести Яноса обратно в палатку, когда я оглянулась на Ниду. Та пропала. Убедившись, что мальчик спокойно уснул, я отдала Терлис остатки отвара, велела напоить его еще раз на закате и потом в середине ночи.
– Если понадобится еще, я утром заварю, – пообещала я, – но, скорей всего, будет не нужно. Постарайся, чтобы он не простыл, и пусть хотя бы утром посидит смирно. Я… – Я споткнулась от мелькнувшей мысли, что надо бы уйти в сторону, предоставить Ниду сказать последнее слово в лечении. – Если не увижу тебя утром, зайду в середине дня, – твердо закончила я.
Янос сейчас был под моей опекой, и я должна была убедиться, что он совсем поправился. Если Ниду не понимает ответственности лекаря, плохая она целительница.
– Спасибо тебе, сера Джойсан. – Терлис взяла меня за руки. – Ты вернула мне первенца, и я верю, что ты когда-нибудь узнаешь, как велик этот дар. Я у тебя в долгу, и мы с Ригоном охотно признаем этот долг. Я буду ждать случая расплатиться за твою доброту.
– Это я в неоплатном долгу перед тобой за тепло очага и дружбу, Терлис, – сказала я, не умея выразить всей силы своих чувств. – Да благословит Гуннора тебя и твоих детей!
Я вышла из палатки, чувствуя ком в горле и удивляясь, как глубоко растрогали меня исцеление Яноса и слова Терлис… Как будто все мои чувства вышли из глубины и крылись теперь под самой кожей. Отчего бы? Меня издавна учили владеть собой, скрывать чувства и мысли – еще когда готовили к роли хозяйки замка, пока война не закрыла для меня такое будущее.
Объяснение явилось неожиданно, и я улыбнулась собственной слепоте. Сколько раз я слышала от беременных об их «тонкокожести» – и что, думала, со мной, целительницей, такого не случится?
– Ты улыбаешься, госпожа, – холодно прозвучало за спиной. Развернувшись, я увидела выступившую из-за ближнего шатра Ниду. Шаманка была одета в свою неизменную мантию с капюшоном – темно-бурую, почти черную. На поясе ее висел барабанчик, и пальцы выбивали на нем частую дробь. – Чему улыбаешься? Какой-нибудь тайной радости? Или довольна, что выставила меня дурой?
Что-то неуловимое в ритме барабана мешало сосредоточиться, но я все же сумела найти слова:
– Конечно нет, сера Ниду. Я просто рада, что Яносу лучше.
– Конечно благодаря тебе. – Она придвинулась ближе, пальцы забарабанили быстрее. – Ты, я вижу, владеешь своей магией, и с ней, хоть она и не ровня моей, тоже приходится считаться. То есть… – Она забарабанила громче, ногтями, и принялась раскачиваться в такт. – Если ты хочешь здесь остаться. Хочешь, госпожа?
– Я… не знаю. – Я с ужасом почувствовала, как учащается биение сердца – вместе с барабанной дробью. – Пока мой муж не вернулся из разведки – придется остаться. Что мы будем делать потом, не знаю. Я ничего плохого не хочу. Пришла на зов Терлис, потому что она моя подруга.
Глаза на ее худом лице были как черные камни.
– Вижу, ты говоришь правду. Но бывают времена, когда и тот, кто ничего плохого не хотел, попадает в беду. Твои призывы растревожили отвечающих моему барабану Духов Сна. Мое дудочное зрение затуманилось. Уходи – сейчас же!
– Не могу. Мой муж…
– Твоему мужу, Джойсан, хватит собственных бед. Он, как и ты, госпожа, вмешивается не в свое дело, а ведь умеет еще меньше тебя. Смотри!
Она поднесла ладонь прямо к моим глазам, так что мне видна была на ней каждая линия. Глухой барабанный бой стал еще громче. Я хотела отстраниться от ее угрожающей руки, но не сумела пошевельнуться. Я смотрела на ладонь, не могла оторвать глаз и видела, как кожа на ней морщится, затягивается туманом, в нем возникает картина…
Керован стоял посреди бескрайней равнины с мечом наголо. Браслет на его руке светился, пламенел, по нему бежали красные с золотом руны. За его спиной я увидела что-то похожее на колодец, но его трудно было разглядеть среди темных миазмов Тени. У меня перехватило дыхание: я поняла, что Тьма тянет, взывает к мужу и тот отвечает на ее зов. Широко расставив ноги, вскинув голову, он обратился к ней лицом, и таким живым было видение, что я потянулась схватить его за плечо, оттащить от гибельного соблазна.
– Керован!
Я позвала вслух, потом мысленно, но муж не оторвался от того, на что смотрел, не обернулся ко мне. Не наваждение ли это, созданное Ниду? Но он совсем настоящий – стоит так близко, что я вижу тень на небритых щеках, вижу, как ветер треплет волосы на непокрытой голове, они отросли с тех пор, как он уехал. Почему он меня не слышит? Керован!
Он медленно сделал шаг… другой…
– Керован!
Собственный крик пробудил меня и заставил оглянуться кое-кого из киога. Я заморгала, дрожа, сердце дробно стучало, хотя барабан умолк. Ниду улыбалась мне, но в изгибе ее губ не было ничего от дружбы и человеческого доброжелательства. Она медленно опустила руку.
– Видела, госпожа? Твой муж может и не вернуться из разведки. Лучше уезжай без него и скажи спасибо, что осталась цела.
Во мне вспыхнул гнев, жгучий, как отравленная рана. Хотелось выхватить из-за пояса кинжал, а еще лучше – схватить оставшийся в палатке меч. Но гнев, когда он обуздан и сдержан, зачастую служит лучшим оружием перед лицом чужой горячности. Я сдержала голос:
– Ты знаешь, что я этого не сделаю, Ниду. Я жду возвращения мужа. Он и раньше встречался с Тенью и выходил победителем.
– Ты так думаешь? Хочешь посмотреть, что с ним в эту минуту?
Я не решилась принять ее предложение – согласие позволило бы этой женщине внушить мне любое наваждение, показать Керована мертвым – или хуже того. К тому же принявший дар магии от недоброжелателя связывает себя с дающим – и платит за это дорогой ценой.
– Нет, – твердо ответила я и, без дальних слов обойдя ее, направилась к своему шатру.
Только внутри, скрывшись и от дружеских, и от враждебных взглядов, я повалилась на тюфяк. Меня трясло, горло сводило от рыданий. Тот злой колодец – и идущий к нему муж! Жив ли он еще? Для ушей Ниду я нашла храбрые слова, но про себя слишком хорошо помнила, как упрямо Керован отказывался от помощи любых нечеловеческих Сил. Между тем против такого врага бессильна обычная сталь даже в руках самого умелого мечника. Если Керован пытался отразить угрозу мечом… Я закрыла глаза, ловя хоть какой-то след его мысли: лишь бы узнать… Но все усилия ничего не дали.
Я еще не один день по многу раз пыталась восстановить с ним связь, хотя большой надежды не было. Наш обмен мыслями и прежде был не слишком надежным и удавался чаще на том расстоянии, где слышен обычный голос, а еще лучше – через прикосновение. А сейчас он за много дней пути… И все же я то и дело замечала, что ищу его, зову – в пустоту.
Вечерами я без сил валилась на постель, потому что создание ребенка в первые три месяца тяжело дается женскому телу. Я не раз слышала об этом, а теперь убедилась на себе. Спасибо еще, что меня не мучила тошнота.
Не считая этой непривычной слабости и неотступной тревоги за Керована, чувствовала я себя неплохо.
Но в те дни у меня появилась новая забота, которую нельзя было списать на беременность: сновидения.
Я, что ни ночь, становилась другим человеком – молодой женщиной, но не человеческого племени. Я ни разу не увидела своего отражения, но пальцы словно вытягивались, искривлялись, и на них появлялся слабый жемчужный отлив, как если бы они покрывались тончайшей чешуей. На руках до плеч (я видела себя в тунике без рукавов) пробивался мягкий белый пушок с таким же перламутровым блеском.