Поначалу, едва осознав себе Другой, я просыпалась, но от ночи к ночи все дольше задерживалась в чужом теле и видела ее глазами. Та, Другая, жила в каменном замке – старинном, неизмеримо старом, куда древнее самых древних руин Высшего Холлака. Выглядывая из высокого окна – замок стоял на горе, – я твердо знала, что эти стены стоят здесь испокон веков.
А вот я не была стара – напротив, еще моложе, чем та, кому это снилось. Скалистые вершины меня не пугали: я знала в них каждый утес, каждую тропку и расщелину. Я почти каждый день спускалась с горы на равнину с лугами и перелесками. Меня особенно привлекали птицы и звери – и даже деревья и травы, – и не было для меня большей радости, чем посидеть у лесного ручья или побегать по лужайке.
Много ночей я чаще всего видела, как лазаю по горам или брожу по лесам. Странное дело: наяву та, Другая, не внушала мне никакого страха. Я ложилась, заранее зная, что увижу ночью, а с новым утром просыпалась выспавшейся, как после обычного глубокого и спокойного сна, за одним исключением. Раньше подробности сновидений скоро забывались, меркли, а эти с каждым часом становились все ярче, словно чужие глаза показывали мне историю, которая со временем должна была разъясниться. Почему-то я ни разу не усомнилась, что эти сновидения несут особый смысл… и с каждой ночью все больше уверялась, что так или иначе связана с Другой.
Может быть, оттого, что дни мои заполняла тревога за мужа, я стала с нетерпением ждать этих чужих снов.
Как-то раз мы с Терлис сидели перед ее палаткой, чесали лен для пряжи, и жаркое солнце ударило мне в глаза так, что я прикрыла веки. Потянуло в сон, хотя я не забылась до конца – ощущала теплый ветерок, слышала крики детей. Солнечный луч пронизал мои веки красным сиянием… Я уронила голову, и тут красный цвет… потемнел, сменился зеленоватым лесным сумраком. Я услышала журчание ручья… Его прохладная струя плескалась у моих ног, я стояла по щиколотку в воде…
Я вскинулась – и видение пропало. Но у меня перехватило дыхание от мысли, что я наяву вошла в мир снов. А не получится ли проникнуть в него по желанию? И стоит ли пробовать? В тех сновидениях я ни разу не уловила пятна Тени… Но ведь я сама говорила Керовану, что у Тьмы много лиц и обличий и иные могут показаться красивыми и приятными.
Терлис не сводила с меня глаз.
– Что это было, Джойсан? Ты как будто чего-то испугалась? Твое лицо так странно изменилось, а потом все прошло. Ты здорова ли?
– Совершенно, – успокоила я ее. – Разморило на солнцепеке, только и всего.
– Я закончу с куделью. А тебе надо пойти в шатер и вздремнуть. Я пришлю Яноса тебя разбудить, когда пора будет печь хлеб. Не забудь, сегодня Праздник Перемены.
Я, сдерживая зевоту, встала на ноги:
– И правда, спать хочется. Спасибо тебе, Терлис.
Возвращаясь в шатер, я подсчитывала, сколько дней прошло с отъезда разведчиков. Луна сегодня была почти полная – значит, больше сорока. А припасов они брали на месяц.
Только вчера Джонка уверяла меня, что все хорошо: они наверняка нашли дичь и, как и собирались, задержались поохотиться, хотя она все же надеялась, что отряд вернется к празднику. Я тоже надеялась – страх и одиночество преследовали меня со дня, когда Ниду показала мне стоящего напротив Тени мужа. Но Керован и остальные наверняка благополучно возвращаются – я не позволю себе думать иначе!
Керован… Все мои мысли были сейчас заняты им. Укладываясь, я вспоминала ночь, когда мы лежали с ним вместе, – ночь, когда зародилось наше дитя… Мне на миг даже почудилось тепло его тела. Веки отяжелели, я сомкнула их и, едва отдавшись сну, увидела мужа. Керован…
Я опять видела его мысленным взором – его и остальных разведчиков. Муж ехал впереди всех. Он был в кольчуге, и шлем затенял глаза, но я его узнала.
Я словно бы сверху смотрела, как они подъезжают к лагерю, но голосов не слышала. Равнина подернулась рябью, потускнела и снова вернула себе обычную весеннюю зелень. Они уже у самого лагеря. Я отметила, как быстро они скачут: только что между нами были версты, а теперь…
Звук шагов у моей палатки, постукивание по пологу… Керован! Я вскочила, бросилась его встречать – от облегчения, что с ним все хорошо, я летела легко, как пух по ветру. Его силуэт обозначился в дверном проеме.
И вдруг зрение мое прояснилось – это ударивший ему в спину солнечный луч блеснул на стали. Обнаженный меч в руках? Зачем?
Я хотела остановиться, но меня несло вперед, а он с изяществом опытного мастера клинка занес руку с мечом. Блестящая сталь ударила болью, расплавившей мое тело.
Я подняла глаза от насквозь пронзившего живот клинка и увидела самое ужасное – улыбку на лице Керована…
Крик мучительной боли, вырвавшись из глотки, разбудил меня. Я лежала на тюфяке, целая и невредимая, но в животе при первом движении отозвалось эхо боли, убедив меня, что она-то, во всяком случае, была настоящей. Меня достали мечом, но не стальным. Заклинание…
Я нетвердо поднялась на ноги – волоски на затылке стояли дыбом, одной рукой я невольно прикрывала живот. Но схваток больше не было. Я со всхлипом перевела дыхание. Кто-то желал мне зла, пытался убить моего ребенка, но, как видно, не достиг цели – благодарение благословенной Гунноре! Накрыв ладонью ее амулет, я вознесла короткую и наверняка бессвязную благодарность Янтарной госпоже.
– Джойсан, – позвала снаружи Джонка. – С тобой все хорошо? Ты так кричала…
– Все прекрасно, – откликнулась я, постаравшись совладать с голосом. – Я подвинула тюфяк, а там мышь – пробежала мне прямо по ноге. – Мне не пришлось подделывать испуга в натужном смешке. – Так глупо.
– Ничего, тут каждый бы испугался, – утешила меня Джонка. – Тогда прекрасного тебе дня. Жду тебя потом на празднике.
– Спасибо, Джонка.
Стыдясь, что пришлось выставить себя дурочкой, я, чтобы придать своему объяснению хоть какое-то правдоподобие, потянула тяжелый тюфяк, сдвинула его на шаг или два. И тут же заметила что-то между циновками. Потянув за краешек, я вытащила на свет свою льняную сорочку. Когда я подошла к двери и развернула сорочку, из нее что-то выпало и одновременно я увидела большую рваную дыру на груди – слева, напротив сердца.
Я подальше откинула полог и встала на четвереньки, вглядываясь в упавший на земляной пол предмет, но стараясь его не коснуться. Маленький продолговатый камешек, на тусклой поверхности светлые царапины – несомненно, руны.
Да, это чары, а камешек – их средоточие. Завернут в мою одежду, подложен под мою постель… Я задрожала от яростного гнева – больше всего хотелось показать все это Джонке, рассказать ей про свою беременность и потребовать смерти Ниду. Тот, кто прибегает к подобным чарам, не вскользь замарался Тенью. Шаманка недостойна служить народу киога. Видно, ревность толкнула ее на путь, что увел далеко от Света.
Но какие у меня доказательства? Порванная сорочка и камешек, каких полно в реке. Прожилки на нем могли быть естественными – хотя я знала, что это не так. Нет, мне надо отыскать вырванный из рубахи клок и посмотреть, что в него завернули. Тогда, если сочту нужным, смогу обвинить Ниду. А может быть, она, потерпев неудачу с первой попытки, откажется от новых? Навести чары на ничего не подозревающего человека – одно дело, а затеять поединок с подготовленным противником – совсем другое. Мне, конечно, не сравняться с Ниду Силой, но в мешке у меня найдется кое-что, способное послужить мощной защитой от Зла. А как только вернется Керован, мы покинем киога. Я никогда раньше не бежала от боя, но сейчас должна была думать не только о себе.
Приняв это решение, я поднесла к ткани амулет Гунноры, постаравшись не коснуться оскверненной рубашки.
– Благословенная Госпожа Урожая, помоги мне! Где лежит другой кусок этой одежды, как мне защитить себя?
Медленно я провела амулетом над полотном три раза по ширине, потому что Сила, которая коснулась его, определенно была противна природе.
Талисман слабо засветился, и руку мою повело вправо. Я поспешно подхватила мешок со снадобьями, подвязала волосы, одернула на себе одежду и, держа амулет в ладони, вышла в лагерь. Черный камешек, снова обернув тканью, я тоже прихватила.
Следуя слабой подсказке амулета, я направилась к рощице на ручье, к северу от становища. На ходу я старалась успокоить мысли, держать в узде гнев. Но меня не оставляли сомнения: не лучше ли рассказать Джонке, что творит Ниду, – и еще вопрос, почему шаманке не удалась ее волшба.
Наконец, с превеликим трудом продравшись сквозь колючие кусты (талисман вел меня напрямик, и я не решилась свернуть к тропинке), я нашла то, что искала.
Куст бузины – ну конечно! Бузина всегда применялась для самого мрачного колдовства – изгнания враждебных духов, проклятия… Маленькая, грубо вырезанная фигурка покачивалась на ветру. Присмотревшись (из осторожности – на расстоянии), я разобрала, что вырезана она, кажется, из корня. Для таких дел подходят несколько растений – ясень, переступень, но я не сомневалась, что Ниду не остановилась на полдороге – прибегла к настоящей мандрагоре, редчайшему мощнейшему средству, но только не в чарах, связанных с плодородием. Фигурка была закутана в клок моей сорочки и приколота к стволу бузины костяной иглой, проткнувшей крошечный живот.
Снова корчась от отвращения к такой злобе, я принялась ножом трясти стволик, пока куколка не упала с него. Потом я поискала взглядом рябину – самую сильную защиту от любого колдовства. Ближайшее дерево росло в нескольких шагах.
Перекатив куклу на обрывки сорочки и старательно избегая прикосновений, я отнесла этот узел злобы к раскидистому дереву и обратилась к нему:
– Добрая рябина, молю тебя, избавь меня своей Силой от злых чар. Прошу именем благословенной Гунноры и всех сил Света!
Острием ножа я быстро выкопала ямку под ветвями рябины, но в стороне от корней, чтобы не повредить дереву. Так же, ножом, я закатила узелок в ямку и старательно засыпала землей, хорошенько притоптав.