– Все будет так, как вы скажете, маркграф.
Я уже касалась бархатных складок занавеса, когда он снова заговорил:
– Где моя сестра?
– Я сегодня не видел госпожи Сильви. Должно быть, она…
Пурпур тяжелого бархата разлился по моему запястью, как вино, когда я просунула руку сквозь драпировку и затем вошла сама.
– Я здесь, Малерон.
Он нахмурился на мое вольное обращение, но не стал упрекать при слуге.
– Присядь, сестра.
Взгляд глубоких глаз смерил меня, мою растрепанную одежду.
– Ты можешь идти, Берн.
Он рассеянно махнул служителю.
Когда мы остались одни, он указал мне на кресло справа от себя:
– Я позволил тебе сесть, Сильви.
Аура власти окружала его, мерцая при каждом движении. Я давно знала о его могуществе, но сейчас глаза у меня открылись, и этот блеск для них потускнел, замутился… потемнел – став, если такое возможно, еще более властным. Я заметила, что дрожу.
– Зачем, Малерон? Ты повредил… может быть, погубил долину. Зачем?
Я затаила дыхание, видя, как он изменился в лице…
– Джойсан! – Меня встряхнули так, что я скатилась с постели, запуталась в одеяле. Гарет сидел надо мной на корточках, смотрел испуганно.
– Проснись, сера, проснись!
Я схватилась за голову, в которой еще клубилась другая жизнь – жизнь Сильви.
– Что… – В горле у меня хрипело, но Гарет понял.
– Тебе что-то приснилось, сера. Ты стонала и металась, выкрикивала какие-то имена. Я хотел тебя разбудить – и не смог!
– Керован?
Я села и стала озираться – сила последнего послания все не отпускала меня. Странно было видеть весеннюю зелень склонов, холмистую землю там, где только что вздымались каменные стены древнего замка и лежали тени.
– Поит лошадей. Поешь скорее, сера. По-моему, он, когда оседлает, долго ждать не будет.
Я поспешно натянула сапоги, проворными пальцами заплела и заколола волосы. Отряхнув вышитую рубаху, я встала и опоясалась ремнем с мечом и ножом. Пока я ополаскивала лицо, Гарет, не дожидаясь просьбы, скатал мою постель. Он, как видно, проникся спешкой мужа: скорей свернуть лагерь, как если бы часовые завидели врага.
Подкова звякнула о камень, предупредив о возвращении лошадей. Керован торопливо седлал их, и Гарет, сунув мне ломоть медовой лепешки, занялся своим жеребцом.
Я, дожевывая лепешку, взлетела в седло Аррен и приготовилась к новому утомительному дню. Где-то застанет нас ночь? Я твердо отогнала такие мысли – нечего растрачивать силы на пустое беспокойство: ни о муже, ни о Сильви – Другой «я».
Холмы с каждым часом делались длиннее и круче. С каждого нового гребня горы виделись ясней – ушла голубая дымка, открыв поросшие лесом предгорья и скалистые вершины над ними.
Керован в то утро ехал с застывшим лицом, не заговаривал, даже когда натягивал поводья, чтобы дать нам короткую – слишком короткую – передышку. Даже неутомимая Некия сократила шаг. Что бы ни гнало Керована вперед – будь то Свет или Тьма, – Сила эта была беспощадна, как сети рыбаков Анакью, и так же крепко держала свой улов. Он как будто забыл обо мне и Гарете, хотя в его янтарных глазах горели искры – как отблеск воды в глубочайшем колодце.
Наконец, садясь в седло после полуденного привала, Гарет спросил:
– С твоим мужем такое и раньше бывало?
– Нас детьми повенчали на топоре, – отвечала я, – но по-настоящему мы всего три года как стали мужем и женой. После того он сказал мне, что всегда должен был сопротивляться этой тяге – хотя поначалу она была мягче.
– Он мне рассказывал про вашу свадьбу – и про грифона, которого ты носила на груди, а он оказался живым существом, заключенным в хрусталь.
Я удивилась. Сколько помнила, Керован никому не рассказывал, какие события привели нас в Арвон. И я поймала себя на мысли: как же муж доверяет Гарету, если заговорил с ним о самом потаенном – о грифоне и о своем нежеланном наследии.
До вечера мы выехали в предгорья, где из мягкой плоти земли проступали кости скалистых хребтов. Керован ехал впереди, уклоняясь к востоку в поисках прохода на север. Привалов больше не было – нам приходилось погонять лошадей, не то он в своем жадном нетерпении оставил бы нас позади.
Наконец мы обогнули огромный гранитный склон, сколько видел глаз уходивший в высоту, и сбоку увидели прорубленный в нем узкий проход. По обе его стороны стояли голубые колонны из того благословенного вещества, что неподвластно Тени. И на вершине каждой колонны я увидела знакомую эмблему – крылатый шар.
Охраняемый эмблемами – да, они представлялись мне часовыми – проход затягивали клубы голубоватого тумана, неестественно густого, непроглядного. Я захлопала глазами. Вечернее солнце, косо бросавшее с запада свои лучи, не пробивало этой завесы. За ней я ничего не могла разглядеть, кроме свивающихся облачных змей.
И вдруг впереди что-то мелькнуло. Темная тень на миг вырисовалась на слабо светящейся дымке… Керован! Я ударила Аррен пятками и, когда кобыла рванулась вскачь, закричала ему вслед – поздно! Перед левым столбом с шаром я остановилась, поджидая молодого киога.
– Куда он делся? – Гарет вертел головой, высматривая моего мужа. – Он же свернул за скалу прямо передо мной, а теперь… я его не вижу!
Я указала на голубой занавес:
– Он ушел туда, и нам надо за ним.
Парень отчаянно вытаращил глаза, словно не видел открывающегося прямо перед нами прохода. Я перевела взгляд с мальчика на затянутый туманом проем. Колдовство здесь бросалось в глаза – как же Гарет не видит? Я для проверки указала на вход рукой:
– Вот, разве не видишь? Вот же туман клубится.
Доброе открытое лицо мальчика свело ужасом.
– Чего не вижу, сера? Что я должен видеть?
– Туманную стену. Муж проехал сквозь нее и скрылся. Что видишь ты?
– Только скалу, сера. Клянусь священной конской шкурой моего народа!
Действительно, мощные чары! Разве Гарет сумеет проехать там, где ему видится твердый камень? Ослепившее мальчика наваждение может грозить ему большой бедой. А почему вижу я?
Дав юноше знак оставаться на месте, я подвела Аррен вплотную и устремила сквозь туман мысленный взор и мысленный зов. Но так ничего и не сумела различить, а на мой призыв к Керовану откликнулась та же пустота, что стояла в его глазах со вчерашнего утра.
Я, тронув кобылу пятками, проехала между колоннами. Там не было осязаемой преграды, но я качнулась, едва не упав с седла, и задрожала от накатившего головокружения. Все вокруг менялось, сдвигалось, плавало: тянулись ко мне оскаленные утесы, деревья гнулись и трепетали листьями, как под штормовым ветром, – и в хаосе сливающихся, смешавшихся образов я, ахнув, двумя руками вцепилась в гриву Аррен.
Кобыла удивленно фыркнула и, повернув голову, взглянула на меня с почти человеческой заботой. Ясно было, что с ней все в порядке. Я, закрыв глаза, отбивалась от охранных наваждений. Керован ушел вперед, и я должна была его догнать!
Темные мгновения сменил ласковый покой, отогнавший все страхи. Прикрыв ладонью живот, я ощутила себя такой защищенной, что осмелилась разлепить веки. В глазах еще мутилось, но куда меньше. Отчего это?
Мужу туман явно не преграждал путь – Керован въехал в него, высоко держа голову, как будто ясно видел дорогу и лежащую в конце ее желанную цель. И я, коснувшись живота, ощутила, как отступает дурнота. Неужели заграждающие чары признали Керована желанным гостем и мне тоже позволили увидеть проход, хотя бы и сквозь колдовской туман, потому что я ношу его дитя?
Пустое дело – ломать голову, когда муж уезжает все дальше. Мне так и хотелось пришпорить Аррен, но нельзя было забывать о Гарете. Не бросать же юношу перед лицом непонятного ему наваждения.
Я развернула кобылу и выехала из прохода. Гарет сидел на своем каштановом жеребце, в темных глазах стыла тревога. Увидев меня, мальчик просиял:
– Ты его нашла, сера?
– Нет, – ответила я, – и проход надежно охраняется. А все-таки нам надо его догнать. Я сумела справиться с мороком, но тебе, боюсь, придется завязать глаза – я тебя проведу.
– А как же Венги? – Он погладил коня по шее.
– Аррен ничего не заметила, и с ним, наверное, будет так же. Попробуем.
Перехватив у Гарета поводья, я перекинула их через голову жеребца, чтобы вести его за собой. Венги ущипнул мою кобылу за холку, и та, прижав уши, заржала, отгоняя ухажера.
– Это тебе не игра, – предупредила я, отталкивая любопытную морду коня. И, достав из седельной сумы платок, подала его Гарету. – Завяжи себе глаза и не вздумай снимать повязку, пока я не скажу.
Гарет, кивнув, обвязал голову темной тканью. Я, одной рукой правя кобылой, а другой держа повод жеребца, снова въехала в проход. Раздвигая туманный занавес, я тоже зажмурилась, предоставив Аррен на дюжину шагов самой выбирать дорогу и отсчитывая время по ударам заходящегося сердца. А потом снова взглянула, готовясь к прежнему сбивающему с толку наваждению.
Оно никуда не делось, и, двигаясь вперед, я снова и снова закрывала глаза. Иначе не совладать было с головокружением. Оглянувшись на Гарета, я увидела, что паренек, до белизны сжав губы, шатается в седле.
– Держись за седло, Гарет, – крикнула я ему. Голос отозвался насмешливым эхом, от которого лошади закатили глаза. – Ты что-то чувствуешь?..
– Чувствую… странное. Как будто еду во сне, хоть и наяву.
Он опять пошатнулся.
– Держись! – взмолилась я, и недоброе эхо ответило на мой призыв безумным хохотом. Если парень упадет, разве я сумею снова втащить его в седло?
– Киога… не цепляются за седло руками. Я… удержусь…
Он снова качнулся.
– Гарет, не дури! – Я постаралась придать своему голосу всю строгость приказа. – Никто, кроме меня, тебя не видит, а я, клянусь Гуннорой, никому не скажу.
Я с облегчением увидела, как он ухватился за луку седла.
Этот путь сквозь узкую глотку скалы был похож на кошмар. На меня непрестанно накатывали волны дурноты, приходилось глубоко дышать, прикрывая глаза, и ни на чем не останавливать взгляд, чтобы вид качающейся под ногами земли не довел до рвоты. И все же я торопила коней, понимая, что Керован на несколько минут обогнал нас.