ткем, режем рог и дерево и делаем всякие мелочи, которые скрашивают нашу тяжелую серую жизнь… У нас есть певец — Оттер Он знает не только древние сказания, но и сочиняет новые о наших странствиях Он сделал арфу и играет на ней. Нет, мы не скучаем зимой — И вы только это и знали всю жизнь, леди Эллис? В вашем тоне есть какая-то нота, которой я не понял.
— В Варке было больше разнообразия там было море и путешествия в Джурби. И… мы с Эфрикой больше занимались своим делом.
— Но вы не рыбачка и не работница фермы — Нет, я Мудрая Женщина, охотник, воин И сейчас мне надо заняться моей охотой — Я встала, смущенная чем-то в его голосе… Неужели он посмеет жалеть меня? Я — Эллис, и имею в руках, наверное, больше, чем любая леди из Долин Хотя у меня не было знаний моей матери, здесь сеть места, куда я могу пойти, есть вещи, которые я могу делать, вещи, от которых бросило бы в жар и дрожь тех леди, которые были в сравнении со мной хрупкие цветочки и беспомощные ничтожества.
Я ушла, помахав ему рукой В тот день мне не везло, и я вернулась домой всего лишь с двумя лесными птицами.
Все эти дни я не переставала доставать кубок, связывающий меня с Эйлином, и ежедневно рассматривала его Делала я это тайно. На четвертый день после моей случайной встречи с Джервоном я развернула кубок и замерла Его сияющая поверхность потускнела, он как бы покрылся мутной пленкой, посерел. Эфрика вскрикнула, увидев это. Я молчала, но внутри почувствовала резкий толчок — не боли, а страха, который сам по себе сродни боли. Я крепко потерла металл кубка, но тщетно Это была не пыль, не сырость, а внутреннее замутнение. И это не означало смерть, где я ничем не могла помочь это было первое предупреждение о том, что Эйлин в опасности.
— Я хочу увидеть, — сказала я Эфрике.
Она подошла к грубому шкафчику, где теперь хранились ее скудные запасы, и принесла широкую раковину, хорошо отполированную внутри, маленькие пузырьки и кожаную бутылочку, и медный котелок не больше моей ладони В него она по щепоткам насыпала порошок, затем стала наливать капли того, ложку другого до тех пор, пока не появилась темно-красная жидкость. Она крутила котелок, смешивая все это.
— Готово.
Я взяла в очаге горящую лучинку и подожгла содержимое котелка. Из него заклубился сильно пахнущий зеленоватый дым. Эфрика лила малиновую струю в Кубок Дракона, стараясь наполнить его до внутреннего ободка, а затем быстро вылила содержимое из кубка в раковину.
Я села. От пряного дыма у меня слегка кружилась голова, мне казалось, что я могу улететь, если не заставлю себя сидеть на месте. Я наклонилась вперед и вгляделась в рубиновую жидкость в раковине. Я не впервые пользовалась силой магического зеркала, но никогда еще до этого случая это не было столь важно для меня. Я сосредоточилась и желала скорого и ясного видения. Красный цвет жидкости побледнел, и я смотрела как бы в далекое окно. Изображение комнаты. Все ее детали, хотя и очень мелкие, были резкими и отчетливыми.
Судя по теням, была ночь, но подсвечник высотой по плечо мужчине стоял в одном конце кровати, и в нем горела свеча в кулак толщиной. Кровать была богатая, занавеси искусно вышиты. Они не были задернуты. На постели лежала девушка из народа Долин. Лицо ее с тонкими чертами было очень красиво, распущенные золотистые волосы падали на плечи. Она спала, по крайней мере глаза ее были закрыты. Вся сцена дышала таким богатством и пышностью, какие бывают разве что в сказках.
Девушка была не одна: я видела, как кто-то вышел из тени. Когда полный свет свечи попал на его лицо, я узнала своего брата: только он был старше, чем я его помнила. Он смотрел на спящую, как бы опасаясь разбудить ее. Затем он подошел к окну.
Оно было закрыто тяжелыми ставнями с тремя заложенными через них брусьями. Похоже, что тот, кто закрывал окно, или он сам, хотел быть уверенным, что его быстро не откроют.
Эйлин взял кинжал и стал приподнимать брусья то здесь, то там. Лицо его было такое сосредоточенное, как будто то, что он делал, имело величайшее значение.
На нем была свободная ночная одежда с поясом. Когда он поднял руку с кинжалом, широкие рукава упали, обнажив крепкие мускулы. Простыни на постели были скомканы, на подушке вмятина — след лежавшей недавно его головы. Но он работал с такой страшной решимостью, что я ощущала это, пока смотрела на него.
За этим барьером что-то призывало его. И я тоже ощутила этот слабый, далекий зов, похожий на то, как если бы раскаленный кончик горящей лучины коснулся моего обнаженного тела. Мой мозг содрогнулся, как от реального ожога. Вздрогнув, я нарушила силу видения и изображение исчезло.
Я глубоко вздохнула, как будто избежала какой-то опасности. А опасность и в самом деле была. То, что толкало Эйлина на такое действие, было очень опасным. И оно было не из этого мира — если мир наш не претерпел великих изменений с тех пор, как мы с Эйлином пили на прощание из Кубка Дракона.
— Опасность была, — с уверенностью сказала Эфрика.
— Эйлина тянет кто-то из Темных Древних.
— Пока это только предупреждение, — она указала на кубок. — Только слабая тень.
— Это предупреждение для меня. Если его захватили колдовством, ему нелегко будет вырваться. Он сын не нашей матери, а нашего отца. У него нет дара.
— Правильно. И теперь ты пойдешь к нему.
— Пойду. Надеюсь, что успею.
— У тебя есть все, что я могла дать тебе, — и в голосе Эфрики послышалась боль. — И у тебя есть то, что пришло к тебе по праву рождения, но нет того, чем была вооружена сама миледи. У меня не было детей от моей плоти, потому что я не пошла по той тропе, по которой в свое время пошла твоя мать… Но ты была дочерью моего сердца. Я не могу удерживать тебя, но с тобой уходит мое солнце…
Она опустила голову и закрыла лицо руками. В первый раз я с удивлением заметила, какие они у нее морщинистые и худые, они яснее, чем лицо, показывали приближение старости. У Эфрики были хороший костяк, чистая и плотная кожа. Но сейчас она сгорбилась на скамейке, точно побитая, и все прожитые годы навалились на нее сразу. Она как бы осела под их грузом.
— Ты была мне матерью, — я обняла ее сгорбленные плечи, — и я ничего не хотела бы, как остаться твоей дочерью, Мудрая Женщина. Но в этом деле у меня нет выбора.
— Я знаю это. И знаю, твоя мать думала, что твоей жизненной тропой будет служение другим, как служила она в свое время. Я буду бояться за тебя.
— Не надо! — перебила я ее, потому что думать о страхе — это значит дать ему жизнь. — Ты должна вселять уверенность, что я иду не для поражений, а для победы.
Эфрика подняла голову и как будто отогнала силой воли все свои тревоги и горести. Я знала, что отныне ее сила, как сила меченосца, будет охранять меня. А сила Эфрики, насколько я знала и видела, как в свое время она сражалась со смертью и победила, была такой, с которой следовало считаться.
— Где будешь искать? — быстро спросила она, уже составляя план.
— Насчет этого придется бросить руны.
Она снова подошла к своему шкафчику и принесла сложенную ткань, расстелив ее на столе. Ткань была разделена золотыми линиями на четыре квадрата, а квадраты, в свою очередь, делились на треугольники красными линиями, сходящимися в центре, и в эти треугольники были вписаны руны — Слова Власти, но люди уже не умели их читать. Затем она принесла золотую цепочку с висящим на ней хрустальным шариком. На другом конце цепочки было кольцо, которое Эфрика надела на палец. Она встала у стола и вытянула руку, так что шарик повис прямо над центральной точкой ткани. Она держала руки неподвижно, но шарик начал раскачиваться взад и вперед. Затем он изменил направление и стал качаться только вдоль одной из красных линий. Я смотрела и запоминала. Итак, я должна была идти на юго-запад, и как можно быстрее, потому что, как я предупреждала Джервона, мог пойти снег и завалить все перевалы, так что они стали бы неприступны.
Теперь шарик повис неподвижно, Эфрика сняла его с цепочки и уложила на место в мешочек, а я тем временем сложила ткань.
— Завтра, — сказала я.
— Самое лучшее, — согласилась Эфрика, и немедленно начала готовить все то, что я возьму с собой. Я знала, что она вооружит меня всеми амулетами Мудрого Знания, какие только у нее есть.
Я пошла в хижину Оманда. Поскольку уже все знали, что Эфрийа и я владеем умением видеть невидимое и имеем дело с тайнами, неизвестными основной массе людей, мое сообщение не прозвучало для него как что-то невероятное. Конечно, мы никому и не объясняли наших методов предвидения. Я просто сказала Оманду, что, пользуясь своими возможностями Мудрой Женщины, я узнала, что мой брат в опасности, и эта опасность не от войны, а от Древних, а следовательно, поскольку мы близнецы, я должна поспешить к нему на помощь.
И Оманд кивнул. Но его женщины, как обычно, бросали на меня недоверчивые взгляды.
— Как вы сказали, леди, выбора у вас нет. Значит, вы скоро покинете нас?
— Завтра, на заре. В этом году снег может выпасть рано…
— Правильно. Ну что ж, леди, вы много сделали для нас, как и ваши родители, пока они жили с нами. Но мы с вами не одной крови, не одного рода, а человек должен отвечать на обе эти связи, когда приходит этот зов. Поэтому, мы благодарим вас за всю вашу прошлую помощь и… — он грузно поднялся и повел меня к сундуку, — вот вам очень малый подарок за все то, что вы сделали для нас, но он будет греть вас по ночам в этой суровой стране. Он подарил мне дорогой плащ, над которым трудились, вероятно, много дней. Плащ был изготовлен из мохнатых шкур высокогорных коз и окрашен в мягко-пурпурный цвет вечернего тумана — такой цвет мог получиться только случайно от какой-то удачной смеси, его невозможно было создать снова. Плащ был редкостной красоты, особенно для нашей теперешней жизни. Не думаю, чтобы у какой-нибудь знатной леди была зимняя одежда лучше этой.
Я могла только словами выразить свою благодарность, но была уверена, что он понял, какое значение имел для меня этот плащ, в своей жизни я много пользовалась хорошо сделанными вещами, но весьма редко их добротность соединялась с красотой. Но Оманд только улыбнулся, взяв обеими руками мою руку и, склонив седую голову, прикоснулся губами к моим загрубелым пальцам, как будто я и в самом деле была его госпожой.