[10]Рассказ
Литендейл – не крепость, а скорее убежище, женская обитель, никому не отказывающая в приюте, – тогда, ранней весной, выглядел суровым и мрачным. Снег лежал на земле рваными заплатами, вокруг выветренных валунов блестела влага. В окнах, выходящих на запад, стонал и кричал ветер, поддевал ослабевшими пальцами ставни, но внутрь прорваться не мог.
Герта прижалась лбом к толстому ставню. Она опиралась на широкий подоконник, ища спасения от терзавшей тело боли. Как будто она носила в себе воина, готового разорвать ей лоно, чтобы скорее сойтись в сражении с целым светом.
Она была не одна. Женщины подходили, поддерживали и успокаивали ее. Герте они виделись безликими куклами, созданиями сна или ночными кошмарами. Девушка сжимала в руке – так крепко, что сглаженные временем края резали ладонь, – свой талисман, амулет Гунноры. Герта не молилась – не время и не место. Разве Древние услышат мольбу, возносящуюся из аббатства, посвященного другой Силе?
Стиснув зубы, она отстранилась от окна, отошла на шаг-другой, но рвущая тело боль тут же сбила ее с ног. Она лежала на кровати, выгибаясь всем телом. Волосы облепили вспотевший лоб.
– Гуннора!
Вслух она вскрикнула или имя прозвучало лишь в ее мыслях? Последняя судорога боли пронзила тело как копьем. А потом…
Покой, боли нет. Она задремала.
В охватившем ее мраке послышался гортанный, булькающий смешок – злой, угрожающий. И в этой тьме она увидела…
Круг камней и облепившие эти камни… нет, не облепившие – это только казалось из-за их рыхлых тел. Нет, они сидели, все развернув к ней уродливые головы, и в их выпученных глазах горела злобная радость победы. Герта вспомнила. И закричала – уже не взывая к Древней Силе, а выплескивая страх, который считала минувшим, забывшимся.
Надо бежать или хотя бы вскинуть руку, заслониться от этих глаз. Но девушка знала – как ни закрывай глаза, от этих не спасешься. Жабы Гриммердейла! Когда-то она безрассудно прибегла к их власти, потом обманула их, победила – и вот они вернулись.
– Госпожа!
Оклик прозвучал издалека, из дальней дали, где не существовал этот ужас. Но голос как будто имел Силу против этих тварей, потому что Жабы словно вылиняли. Измученная Герта открыла глаза.
Свет двух лампад освещал мудрую и строгую Ингелу – травницу и целительницу. Должно быть, уже погас тот тусклый день, на который она бесконечно таращилась сквозь толстое оконное стекло. Пальцы Ингелы охватили вялое запястье девушки. Ее глаза из-под складчатого полотняного платка словно искали чего-то.
Герта собралась с силами. Во рту было сухо, словно пеплом присыпано.
– Ребенок? – хрипло и тонко выдохнула она.
– У тебя дочь, госпожа.
Дочь! От чистой радости у Герты часто забилось сердце. Она с усилием подняла тяжелые, будто окольцованные свинцом руки. Как обещала Гуннора, в ребенке ничего не будет от породившего его насильника. Девочка только ее, только ее дочь.
– Дай… – Голос был еще слаб, но жизнь, а теперь и воля быстро возвращались. – Дай мне дочь.
Травница не двинулась с места. На руках у нее не было тепло закутанного кулька. Девушке показалось, что взгляд женщины стал еще острее, в нем крылось что-то непонятное Герте.
Она попробовала приподняться на кровати:
– Мертвая? – Ей казалось, она сумела скрыть раздиравшие ее изнутри чувства.
– Нет.
Травница наконец шевельнулась. Нагнувшись, она взяла из сундучка-колыбельки сверток, издавший вдруг душераздирающий визг и забившийся в тугих пеленках.
Если не умерла, что же тогда? Герта ясно видела в лице травницы отсвет несчастья. Она протянула руки, приказала им не дрожать, укрепила душу перед любым ударом судьбы.
Младенец, несомненно, был живехонек. Он усердно пинал пеленки и извивался. Перехватив сверток, Герта решительно отвернула край одеяльца, чтобы увидеть обещанное Гуннорой дитя – ее, и только ее, дитя.
Она увидела сморщенное красное тельце новорожденной и тогда поняла! На миг в ней всколыхнулось такое отвращение, что зло, как видно, дремавшее в ней с зачатия этой новой жизни, рвотой подступило к горлу.
Свидетельство ее греха, ее связи с Силами зла, Древнего зла – было теперь не в ней, а перед ней. Герта уставилась в уродливое личико. Ребенок, продолжая хрипло кричать, ответил на ее взгляд. Выпученные глаза, казалось, впились в ее лицо, словно крошечное существо уже сознавало, как жестоко отмечено судьбой. На коже проступали буроватые пятна. Жабы… да, это их метка!
Прижав к себе ребенка, словно защищая от беды, Герта поверх его головы с вызовом взглянула на травницу.
Руки Ингелы очертили знак против Сил Тьмы, губы неслышно для Герты шептали слова. Одна рука нащупала колечки четок на поясе, принялась перебирать.
– Подменыш!
Служанка, которой Герта почти не замечала в тяжелых родах, выбралась из-за спины своей наставницы в круг света.
При этом слове Герта опомнилась.
– Это, – медленно и раздельно заговорила она, принимая на себя всю вину за уродство этого ребенка, всю тяжесть греха, в который вовлекла ее безумная ненависть. – Это моя дочь, Эльфанор, и я признаю ее истинным плодом моего тела, моей прекрасной дочерью, и нарекаю ее именем моего клана.
Эльфанор? Это имя удивило Герту. Откуда оно взялось? Она никогда такого не слышала. Но имя показалось ей подходящим. Что до остальных слов, они мало значили. У нее не было ни семьи, ни клана, чтобы дать их имя ребенку, не было мужа, который бы принял дочь в Большом зале своего замка перед всеми подданными.
Она осталась совсем одна и будет еще более одинокой теперь, из-за судьбы этого ребенка. Слушая перезвон молитвенных колечек на поясе Ингелы, Герта понимала, что ее дочь уже осуждена вместе с ней.
Та упрямая гордость, что заставила ее воспротивиться требованиям семьи, отречься от родства ради отозвавшейся таким страшным эхом мести, послужила ей щитом, а может быть, и оружием.
– Моя дочь, – твердо повторила она, готовая встретить негодование целительницы и ее служанки.
– Подменыш.
Опять это ужасное слово, в котором звучало Проклятие.
Ингела обернула к служанке свое круглое лицо, властно взглянула и отдала несколько быстрых приказов. Девушка отскочила, поспешно принялась собирать испачканное белье, вылила помои в приготовленное ведро и шмыгнула за дверь. Ингела же снова заняла место у кровати. И спокойно встретила вызывающий взгляд Герты.
– Дитя… – медленно начала она.
Герта чуть вздернула подбородок. Она ни этой, ни другой живой душе не выдаст поселившихся в ней горя и страданий.
– Проклято? Ты это хочешь сказать? Если так, Проклятие это на мне, и мне за него отвечать.
Ингела не выказала негодования, хотя в ее ушах и в этой обители слова Герты должны были звучать кощунством. Тем, кто следовал по пути Пламени, без конца внушали, что грех метит грешника. Целительница не могла не услышать в словах Герты признания вины.
– Семя зла прорастает, когда его поливают и выхаживают по своей воле, – медленно проговорила она. Но в ее глазах, спокойно смотревших на Герту, не было осуждения.
– Тебе известна моя история, – резко ответила Герта. Эльфанор, едва она взяла девочку на руки, успокоилась и лежала, прикрыв большие выпуклые глаза, словно не только слышала, но и понимала разговор. – Да, я обратилась ко злу, чтобы навлечь его на осквернившего меня злодея. Я обратилась ко злу Древних открыто и по своей воле, потому что меня тогда наполняла одна только ненависть. И все же зло не исполнилось в полной мере. Я сражалась за того, кого послала к Жабам. Он остался жив.
– Но ты сама сказала, что это был не тот человек, – напомнила ей Ингела.
– Это я узнала уже потом, после того, как за него вступилась. Так что это… – Ее руки крепче обняли маленькое тельце. – Я ничего не понимаю в Древних премудростях, не знаю, каким колдовством Сила могла проникнуть в мое тело и заменить младенца, которого я вынашивала. Эльфанор моя, я и понесу эту ношу. И еще… – Может быть, нехорошо было говорить об этом здесь, но отчаянная потребность защитить, отстоять зародившуюся в ней толику надежды овладела Гертой. – Быть может, сотворенное одной Силой сумеет исправить другая.
Ингела вновь взялась за четки.
– Не дело ты говоришь. Мы здесь следуем истинному учению. Ты сама убедилась, к чему приводит обращение к тем, кому мы не верим!
– Правда.
Герта подавила дрожь – не от упрека, а от поселившегося в ней холода. И в то же время решила: думать ей не запретят. Сила Силе рознь.
Она высвободила одну руку, нащупала пальцами лежавший на груди амулет Гунноры. Ей снова вспомнилось, как она, беременная, в поисках спасения отыскала ее святилище. И как во сне – если то был просто сон – та приветила ее и обещала исполнить ее желание. Герта и сейчас верила, что в Эльфанор нет ни единой частицы отца, что вся она – от матери.
Проходили дни, но Герта больше ни с кем не заговаривала о том, что ей делать. Она прекрасно понимала, что о ее ребенке шепчутся, что ее только по обычаю поздравляют с благополучным разрешением от бремени – да и то немногие.
Внезапно с юга подули теплые ветры. Земля, впитав последние талые воды, просохла. Весна пришла раньше обычного. Герта бо́льшую часть времени проводила в своей келье, занятая больше мыслями, чем ручной работой, хотя о дочери заботилась и наотрез отказывалась принять помощь от женщин, считавших ее дитя про́клятым.
На четвертую неделю она, решившись, попросила приема у аббатисы.
С ребенком на руках она совершила все положенные церемонии, мельком отметив, как все переменилось с прошлой их встречи. Тогда ее тешили обманчивые, как она теперь понимала, надежды переложить часть ноши на других, вернуться к обычной жизни. Сейчас она гневно отбросила мелькнувшее воспоминание. Она была дура и должна расплатиться за глупость, – может быть, расплачиваться предстоит до конца дней.