К этому сплетению корней и веток жалась хижина – грубая, но крепкая, с выложенными из камня стенами, и крыша ее казалась надежным укрытием от бури.
Справа от хижины из того же камня кто-то выложил чашу, куда, журча, вливался ручей, – обнадеживающее зрелище для пропыленной с головы до ног путницы с пересохшей глоткой.
Тра из-за кустов изучала открывшуюся хижину. Над крышей поднималась примитивная труба, но дымом даже не пахло. По бокам покрытой корой двери виднелись две темные прорези не шире ее ладоней – но жизни за ними она не чувствовала.
К ней витками спустилась большая бабочка с обведенными траурной полоской золотыми крыльями. Из травяных зарослей взметнулся серый зверь, но опоздал. Только когда промахнувшийся охотник приземлился, Тра узнала в нем кота.
Он устроился на поваленном стволе и, задрав заднюю лапу, стал деловито умываться, всем видом показывая, что до бабочек ему нет никакого дела. Тра невольно потянулась к нему, шагнула на открытое место. Кот выглядел сытым, значит в доме кто-то живет. Прервав умывание, кот задумчиво взглянул на нее. В мыслях Тра…
«Двуногое… новое двуногое», – неодобрительно прозвучало у нее в голове.
Нельзя сказать, что ее так уж поразило это вторжение. С первого шага в этот лес она ожидала чего угодно. Лес жил своей жизнью. И все же… Она кончиком языка облизнула губы. Трудно смириться с тем, что надо обращаться к этому мохнатому существу как к одному из своих сородичей.
Кот, переводя взгляд с нее на хижину, помог ей решиться.
– Здесь кто-то живет? – хрипло выдавила Тра.
«Логово пустует… пока».
Она глубоко вздохнула. Ответил! Придвинувшись к чаше с водой, не снимая руки с рукояти меча, она другой ладонью зачерпнула воды и напилась свежей влаги.
Кот не сводил с нее взгляда, пока она доставала флягу из мешка, выливала мутные остатки воды и наполняла ее заново. Позаботившись о будущем, Тра поджала ноги, уселась лицом к коту. Что-то такое было в этой поляне, что исподволь успокаивало и тело, и душу. Вдохнув принесенный ветром запах трав, Тра зевнула – и спохватилась.
Не колдовство ли ее убаюкало? Слишком долго она бежала от врагов, чтобы кому-то или чему-то довериться. Она встала, пошла к хижине, все поглядывая искоса на кота.
Тот ничем не выказывал враждебности – не прижимал уши, не шипел. Тра ладонью надавила на дверь – на ней даже веревочки не болталось, не за что было взяться. Зато от легкого нажима створка качнулась внутрь.
Тучи тучами, но свет, пролившийся в дверь, лег ей под ноги как ковер. Всего одна комната. Справа грубый очаг. Дощатый топчан. Над ним полка. И еще ящик или сундук – из выдолбленного бревна. И еще полки, на которых стояли кружки и миски, одни деревянные, другие – кривобокие – образчики гончарного ремесла.
Один предмет обстановки притянул ее взгляд, заставив забыть обо всем. Все прочее здесь было неуклюжим, сляпанным вкривь и вкось. А этот высокий шкаф словно попал сюда из богатого замка. Резьбу по красноватому дереву делал искусный художник, резцом которого руководил не точный план узора, а захватившая его история. Резьба скрывала стыки, Тра не заметила ни дверных петель, ни щелей. Рамы квадратных панелей составляли гирлянды из листьев, и внутри каждой панели умещалась целая картина. Некоторые из крошечных человечков, изображенных резчиком, были не больше ее ногтя. Вот скачет охота – собаки, всадники. А их добыча…
Тра наклонилась, всмотрелась. Резьба была ясной даже в полутемной хижине. Беглец сутулил плечи, и голова его показалась ей не совсем человеческой.
Тра вздрогнула. В Гриире рассказывали немало старых сказок. Люди, мужчины и женщины… в старину они делили эти земли с… Иными. Этот беглец был чем-то похож на нее – но и отличался. Тра поспешно обратилась к следующей картине. Здесь он бежал на четырех ногах, верхние конечности обросли шерстью, руки стали лапами.
А верхняя панель? Тра выпрямилась в полный рост. Лесная поляна и пруд, над которым склонился обнаженный юноша. Опираясь на руку, он, как в зеркало, гляделся в водную гладь. Так велико было искусство мастера, что Тра нисколько не усомнилась в сходстве картины с натурой. Вся сцена дышала миром и довольством.
Однако на соседнем квадрате юноша вскинул голову, будто прислушивался. На следующем началась охота. Лающая свора была вырезана так живо, что ей послышались крики:
– Взяли след! Гони! Гони!
И юноша у пруда менялся. Странное дело, переходя от картины к картине, Тра не находила в себе ни боязни, ни отвращения к его перемене. Скорее уж сочувствие, как к любому гонимому. На него охотились – так же как на нее недавно. Тра поймала себя на том, что ковыряет ногтем переднюю гончую, словно желая стереть собаку с картины. Теперь она присела на корточки, чтобы лучше видеть финиш, не замечая, как часто бьется сердце, как прерывисто она дышит, словно сама спасалась вместе с беглецом.
Резкое шипение оторвало ее от последней картины. Кот, стоя в открытом проеме дверей, тоже разглядывал резьбу. Тра снова перевела взгляд на резной шкаф. В последнем квадрате беглец вскинул лапы, отчаянно цепляясь когтями за нависшую ветвь.
– Двуногий? – вслух спросила Тра, повторяя данное ей котом наименование, – или четвероногий?
«То и то… и не то…»
Ответ не замедлил, но остался непонятным. Кот смотрел на резьбу.
– То и не то?
Тра сдвинулась, чтобы видеть правую стенку шкафа. Но на ней, вопреки ожиданиям, не было продолжения охоты. Вместо него она увидела маленькую, но глубоко врезанную внутренность комнаты – как если бы она, великанша, заглянула в окно человеческого жилища. Здесь не было ни охоты, ни даже мирного отдыха.
Вместо всего этого – лежащая на кровати женщина в окружении служанок. Одна подкладывала дров в очаг, под висящий чайник. Картина была так подробна, что девушке послышалось бульканье закипающей воды. Художник смело изобразил роды.
Тра торопливо отыскала следующую панель. На этой младенец уже родился и его показывали матери. Только вот все лица, даже материнское, выражали ужас и отвращение. Так встретить ребенка… почему? Тра поспешила к следующему квадрату. Здесь появился мужчина – знатный, судя по богатой одежде. Лицо его было сурово, и явно по его приказу одна из служанок укладывала запеленатого младенца в тростниковую корзину.
Четвертая сцена: охотник, если судить по одежде и снаряжению, верхом на пони, на каких возят охотничью добычу. Всадник, склонившись с седла, принимает у няньки корзину, а суровый мужчина наблюдает со стороны.
А тут лес – искусство резчика сделало его именно таким, какой теперь окружал Тра, темным и таинственным. И охотник, снова склонившись с седла, опускает корзину в заросли.
До сих пор суть повествования была ей ясна. Даже к ним на юг, где жизнь тогда была легче, доходили мрачные старинные легенды. Мужчина не убьет дитя своей крови, но нежеланных младенцев оставляли в глуши – избавлялись от них, не представив роду. Да, так могло быть. Тра вернулась немного назад. Ужас… да, он был даже на лице матери. Видно, в младенце распознали чудовище.
Оставили на произвол судьбы, и что же дальше? Тра обвела пальцем лозу, обвивавшую исполнившего жестокий приказ охотника. От какого-то дефекта слой дерева здесь был темней других, и художник воспользовался этим, чтобы добавить картине мрачности.
А вот на следующей… из кустов показалось лицо – или любопытная звериная морда?
Человек, животное… или то и то? На следующей панели любопытный вышел на открытое место, и смесь стала очевидна. Мохнатая звериная голова с острыми ушами на человеческих плечах, и под ними – полные женские груди.
Та, что показалась из укрытия, в следующей сцене стала больше похожа на человека. Она подносила младенца к груди, и его ротик жадно тянулся к соску. На зверином и все-таки почти человеческом лице женщины выражалась мирная радость.
На следующих картинах младенец подрастал под опекой приемной матери, жил мирно и благополучно. До последней сцены, в которой мальчик, уже достигший возраста между отрочеством и зрелостью, стоял над скорчившимся на земле телом – телом, пронзенным беспощадной стрелой.
Так он лишился матери, а потом – на передних панелях – и на него началась охота. Тра и не заметила, когда мрачно стиснула челюсти, когда ее рука снова потянулась к рукояти меча. Что же на другой стенке?.. Она поспешила туда.
И здесь витые гирлянды разграничивали деревянные панели, но эти были пусты, кроме одной. На самой первой виднелось несколько царапин – первый набросок незавершенной картины. Тра прищурилась, чувствуя себя обманутой: сказка оборвалась на самом интересном месте. Она досадливо стукнула кулаком по бессмысленным царапинам.
Кулак ударил по дереву неожиданно звонко, и почти незаметная дверца шкафа медленно приоткрылась. Свет! Ошеломленная Тра даже вообразила поначалу, что внутри горит факел. Затем она увидела, что свет исходит от гладко отполированных деревянных стенок. Ноздри ее уловили приятный запах – аромат травяной отдушки для чистого белья.
Внутренние стенки были светлыми, как старая кость. Ни намека на плесень или пыль. И Тра, как ни старалась, не обнаружила ни петель, ни задвижки.
Но ее вниманием завладело содержимое шкафа. На боковых стенках, на высоте ее плеч, были вбиты два колышка. На одном висел меч. Рукоять, не украшенная ни одним самоцветом, выглядела костяной, как и внутренние панели. Навершие рукояти изображало голову – опять же не человеческую и не звериную. Клинок скрывали простые ножны, а пояс из белой кожи был украшен цепочкой мелких желтых камней.
Второй пояс петлей висел напротив. Этот был из гладкого черного меха, густого и шелковистого, блестевшего, как шерсть ухоженного чистоплотного зверя. Шириной он был почти в четыре пальца, и, хотя на нем не висело никакого оружия, на большой пряжке для его крепления было такое же изображение, как на рукояти меча. Только здесь человеко-зверь рычал, скалил кривые клыки, готовые рвать и терзать.
На темном металле пряжки играли переливы света – красные и оранжевые отблески огня, голубой лед, золото заката.