– Си минор.
Они стали быстро входить во вкус и успели сыграть пару кругов или как это называется у музыкантов. Тот, что с лютней, вновь кивнул мне, мол, начинай.
Публичных выступлений я побаивалась, тем более перед аудиторией, которая смотрит на женщину блестящими глазами. Внутри потряхивало, да и пальцы дрожали. Чтобы как-то совладать с паникой, я набрала побольше воздуха и заголосила.
Сперва народ притих, видимо, я слишком ошеломила их своей самоуверенной фальшью, но, помня наказ девицы, продолжала петь с уверенным видом. И народ, кажется даже стал прислушиваться к смыслу. Некоторые начали кивать в такт, прихлопывать и притопывать, а я с изумлением наблюдала, как толпа, ведомая моим гласом, направляется в нужное русло.
Это немного ободрило, я стала пританцовывать, как завещала девушка. Посетителей это привело в неописуемый восторг, раздались одобрительные возгласы и свист.
– Давай, детка! Грянь музыку в этой дыре!
– Красотка, врежь!
– Гуляй народ!
Они все распалялись, да и мне стало значительно легче оттого, что они уже и сами с собой готовы плясать. Забывшись, я стала вворачивать припев на английском, но народ этого, похоже, не заметил – подпевают, повторяя заморский для них язык и довольно гогочут.
– А теперь все вместе! – скомандовала я вскидывая ладони. – Шоу маст гоу оооон!
– Го-он!
– Го-о-он! – полетело со всех сторон.
Похоже, песня их так зацепила, что они простили мне отсутствие голозадых вихляний и обнажение бюста, которые, как я думала, придется совершить. Один с пьяными глазами все же как-то выкрикнул:
– Сымай одежу! Потряси прелестями!
Но какой-то здоровяк отвесил ему крепкую затрещину, со словами:
– Умолкни, дубина. Песня-то какая. Не слышишь, что ль? Го-он? Го-он, понимаешь?
Он смахнул скупую слезу со щеки и по-мужицки обнял пьяницу. Тот попытался выбраться из медвежьей хватки, но верзила словно не замечал его дерганий и держал, как котенка.
Я продолжала петь, уже заметно превысив необходимое количество припевов. Но народ продолжал подпевать, заполняя таверну хором разномастных мужских голосов, сопровождаемых старинным ансамблем.
С непривычки голосовые связки устали, я начала хрипеть. Но, когда замолчала, мужчины даже не заметили потому, что я продолжала им дирижировать.
Песня затягивалась все сильнее, мужики пьянели, взгляды соловели, хотя на меня уже особо внимания не обращали, подпевая друг другу. В зале появились разносчики с подносами, видимо знают, когда выходить, чтобы вовремя подсунуть созревшему клиенту очередную пинту или утиную ногу.
Девушки все не было, даже мелькнула мысль, что она нарочно меня тут оставила, чтобы самой сбежать.
Когда эта мысль стала укореняться в голове, откуда-то снизу донеслось:
– Эй, пс-с.
Опустив взгляд в небольшое углубление под сценой, обнаружила ту самую девицу.
– Давай, спрыгивай сюда, хватит развлекаться, – проговорила она.
– Тоже мне, развлечение, – отозвалась я, глядя на толпу мужиков, все еще распевающих «го-он». – А одежда моя и сумка?
– Да здесь все. Давай-давай, шевелись, – поторопила она. – А то сейчас хозяин таверны высунется из-за бара и всю малину нам с тобой попортит.
Я опасливо покосилась на барную стойку, где тощий ковыряется с какой-то бочкой и, вроде, меня не видит. Не теряя времени, мне пришлось быстро поклониться и, под внезапный и оглушительный рев аплодисментов сигануть в углубление.
Углубление оказалось крохотной оркестровой ямой, где хранятся инструменты, пюпитры и громадных размеров белый рояль. Почему он здесь, а не наверху – непонятно.
– Не споткнись об это, – предупредила танцовщица.
– Обо что? – спросила я и налетела на дырявый барабан, угодив ботинкам прямо в мембрану.
– Об это, – сказала она. – Все никак прибраться не можем. Сюда стаскивают стар ненужный хлам, инструменты, на которых никто не играет, а разобрать все руки не доходят.
– Знакомо, – отозвалась я, высвобождая ногу из барабана. – У нас такое место называется балкон. Или сарай.
Девушка чему-то кивнула и, вручив мне пальто с сумкой, жестом позвала за собой.
– Давай за мной. Береги голову.
Теперь я уже внимательней отнеслась к ее предупреждению и вовремя увернулась от виолончели, которая почему-то висит под потолком.
– А почему такая таинственность? – поинтересовалась я, пока преодолевали оркестровую яму.
Девушка ответила:
– К параллельному разделу очень редко ездят. Опасное это место. Потом этого дилижанс по северной дороге тоже не любят. Возница тоже старается лишний раз не показываться. К тому же за такие извозы он неплохо зарабатывает. А это тоже светить не очень умно.
Она вдруг остановилась и строго посмотрела на меня.
– У тебя ведь есть, чем заплатить?
Я помнила, что Варвара говорила, что в сумке есть деньги, но после того, как она побывала в руках Рембо, я ни в чем уверена не была. Чувствуя, как от щек отливает тепло, я сунула пальцы в сумку и стала шарить. Опознала бутылку, клубок, карту, какую-то непонятную мелочь. Я погружала руку все глубже и глубже, хотя на вид сумка не могла столько вместить. Девушка смотрела на меня, постепенно округляя глаза.
– Это как… – выдохнула она, когда я дотянула сумку до плеча.
– Да сама не знаю, – проговорила я, и пальцы, наконец, нащупали звенящий мешочек.
Под изумленным взглядом танцовщицы я вытащила его и подкинула на ладони. Внутри радостно звякнуло, а когда заглянула в него, сама чуть не присвистнула – мошна оказалась полна золотых монет. Настоящих, как в пиратских фильмах про дублоны.
То ли девица обладала удивительной способностью по звуку оценивать количество монет в мешке, то ли еще какая-то магия, но, посмотрев на меня пару секунд, она проговорила:
– Ишь ты, там не меньше сотни. Звенят громко звенят.
Я недоверчиво покосилась на нее и ответила:
– Гм, да, действительно громко.
Она проговорила вновь:
– Стало быть ты и со мной поделишься?
Мне стало еще больше не по себе, даже несмотря на то, что девушка только что помогла мне. В голове мелькнула мысль, что не стоит надеяться на повальную бескорыстность жителей Парсапольда, особенно, если они обитают в таких местах, как это.
– А как же слова о том, что мы, женщины, должны друг другу помогать и всё такое? – послав ей укоризненный взгляд, спросила я.
На что девушка пожала плечами, мол, извините, такие обстоятельства, и про говорила:
– Ну а что? Помогать-то помогать. Но одним «спасибо» я в лавке за хлеб не расплачусь. Ты уж как-нибудь позаботься об этом, коли у тебя звенит мошна. В смысле достойной благодарностью за все мои труды.
Честно признаться, мне такое поведение хоть и не слишком понравилось, но зато совершенно понятно. Взращённая на товарно-рыночных отношениях, я куда лучше чувствовала себя, когда заключала договор посредством финансовых операций.
Сколько денег в кошельке не знала, но, все же сунув в него пальцы, наугад достала небольшую жменю и не глядя сыпанула и в ладони танцовщицы.
Монеты зазвенели под изумленным и жадно блестящим взором девицы. Но она быстро совладала с эмоциями и, убрав деньги в какой-то потайной карман на юбке, сказала:
– Что же если денежный вопрос мы выяснили, идём.
– Наконец-то, – поговорила я, закатывая глаза.
Мы прошли по длинному коридору который идёт, видимо, в цокольном этаже совсем близко с подвалом, потому что в воздухе отчётливо чувствуются запахи сырости, земли и дождевых червей. Присутствует ещё один запах, очень уж узнаваемый, но думать об его происхождение не хотелось, равно как и о сточных канавах, которые, наверняка, текут совсем рядом.
– Ты не обижайся на меня, – проговорила девица, на ходу и совсем не как леди потирая шею. – Времена нынче непростые. В Парсапольде повышают налоги, пошлины и всякие другие неприятности. Частников тоже удумали обложить оброком. Я разве для того пошла в частники? Чтобы этим дармоедам кошели наполнять? То-то и оно. Коллегии распилили город на кантоны…
– Кантоны? Это что?
– Ну, районы, что ли, – пояснила танцовщица. – В каждом кантоне своя коллегия. Руководит типа. А как руководит? А пес его знает как.
Я поинтересовалась чисто из вежливости:
– А в этом кантоне кто управляет?
– Коллегия таверн и трактиров, – сообщила девушка с какой-то гордостью и даже приосанилась. – У нас весело. Денег заработать возможности не так много, приходится брать сверхурочные, петь не щадя глотки, плясать до стоптанных пяток. Но веселиться мы умеем, это да.
Я хмыкнула – реальность параллельная, а проблемы ровно такие же, как и у нас.
– И что долго ты здесь работаешь, – спросила я.
Она вновь пожала плечами и ответила:
– Года полтора, наверное. Как перебралась из Дышлого крутогора.
– Это еще что?
– Деревенька к северу от Парсапольда, – пояснила танцовщица. – Потому и знаю о дилижансе. Видела его пару раз, когда не с той стороны леса выходила. А здесь время летит незаметно. Каждый раз вж-жух, и полгода пролетает. Бац, лето, глядишь – уже зима. Только моргнешь, снова лето. Понимаешь?
Я кивнула, потому что прекрасно понимала. Сама в последние месяцев шесть работала столько, что порой терялась во времени, днях недели, месяцах, и вообще иногда не понимала, какое сейчас время года.
Коридор, наконец, кончился и мы вышли на улицу. После плотного и густого воздуха оркестровой ямы здесь показалось очень свежо и морозно. Я спешно застегнула пальто и сунула пальцы подмышки. Девушка указала в сторону на угол таверны.
– Тебе туда, – сказала она. – Дилижанс уже стоит. Ждёт.
Я удивлённо похлопала ресницами.
– Что прямо ждёт? Уже?
– Да-да, – довольно ответила девушка. – Я всё организовала.
– Даже спрашивать не хочу, как тебе это удалось.
– Вот и не спрашивай, – ответила она, – а просто пошевеливайся. А то мало ли чего, передумает. Эти возницы нынче такие истеричные, такие истеричные…