[83]. Считается, что датировка в источниках мартовская, то есть год начинается с 1 марта, а следовательно, венчание Симеона с Евпраксией относится к лету 1345 г., а развод к концу 1346 г.; прожили они вместе около полутора лет. Уже под 6855 (1347) г. известно, что Симеон женился в третий раз, приняв супругу из Твери, Марию, дочь убитого в Орде князя Александра Михайловича, сестру правящего тогда Всеволода Александровича.
Случай возвращения супруги отцу великим князем в русской истории уникален. Обычно неугодную жену отправляли в монастырь, если находили основания для развода, как Соломонию [Сабурову] у великого князя Василия III. Более того, в случае с Евпраксией ее чуть ли не сразу вновь выдали замуж – за князя Федора Константиновича Фоминского (ум. 1387 г.). Позднейшие родословные росписи указывают, что в этом браке она родила четырех детей, но умерла уже в 1348 г. Все это круг потомков последних смоленских князей. От старшей ветви их, к которой относился Федор Фоминский, пошли Травины, от средней – Карповы и Бокеевы, а от младшей – князья Козловские. Родословные списки Фоминских, составленные в самом начале XVI в., содержат разъяснение причин развода Симеона и Евпраксии:
«А как князь великий Семион Гордой женился у князя Федора у Святославича, и князь великий его призвал к собе, а дал ему в вотчину Волок со всем. А великую княгиню на свадьбе испортили, ляжет с великим князем, а она ся покажет великому князю мертвец. И князь великий великую княгиню отослал к отцу ее на Волок»[84].
В таком виде этот рассказ вошел позднее в книги Государева Родословца и Бархатную книгу, оформив устойчивую родовую легенду. Вообще-то, историки относятся к ней серьезно, поскольку никаких других объяснений беспрецедентного скоропалительного разрыва брака источники не предоставляют. Образ мертвеца интерпретируют как невероятную холодность и неподвижность женщины, оказавшейся на брачном ложе. Например, В. А. Кучкин связывает произошедшее с «фригидностью» Евпраксии и «плохим исполнением супружеских обязанностей»[85].
Вопрос бесплодия преобладает в других записях на эту тему. Однако составленный примерно тогда же, что родословец Фоминских, хронограф редакции 1512 г. представляет виновников с точностью до наоборот:
«В лето [6]853 князь великий Семен Иванович женился у князя Федора Смоленскаго и поя дщерь Еупраксию. И жил с нею два лета, и не бе им чад, и отослал ея и, преступив закон Божий, женился у великого князя Александра у Тверского. Занеже сам бысть неплоден, и от того не бысть ему чад. Не восхоте соблюдением закона Божиа и милостынею умалити Бога, но преступлениемъ закона восхоте получити желаемое, сего ради и не получи, точию грех себе приобрете»[86].
Выходит, что злой рок лишил князя Симеона наследника. На самом деле в других браках дети у него рождались, но умирали в младенчестве. Сам он в 1353 г. сошел от неведомой болезни в самом расцвете сил, прожив только 35 лет.
Исследователи полагают, что это была чума, «черная смерть», эпидемия которой захлестнула тогда Европу, но точных указаний на этот счет нет. Многие тогда умирали, но далеко не все.
Московский трон унаследовал его младший брат Иван, а старшая линия потомков Ивана Калиты пресеклась.
Итак, с одной стороны, фригидная Евпраксия, а с другой – бесплодный Симеон. В недавнем специальном исследовании на эту тему О. И. Хоруженко высказал предположение, что родословная роспись Фоминских «была составлена кем-то из Карповых», а легенда о «мертвеце» «должна была дискредитировать Травиных – представителей старшей ветви» смоленских князей: «Если ей следовать, то Травины не могли бы гордиться своим старшинством»[87]. Фоминские и Травины, таким образом, происходили от разведенной, а кроме того, околдованной княжны. В этом случае версия Хронографа 1512 г. должна служить оправданием для Травиных-Фоминских, то есть быть составленной в их среде.
По мнению Хоруженко, измышляя легенду о Евпраксии, Карповы использовали фольклорный материал о свадебном сглазе. Этнографы фиксируют, что в случае порчи новобрачный мог увидеть в своей избраннице волка, змею или медведицу, которая в свою очередь могла убежать в лес или скрыться под шкурой зверя. Хоруженко даже допускает, что в тексте первоначально было записано слово «медведь» с учетом выносных знаков, дефекты которых привели к прочтению слова как «мертвец». Предполагается, что в родословце переосмыслен свадебный обряд, закончившийся неудачным браком. Хотя даже сам исследователь отмечает, что первоначально никакого негативного оттенка в наименовании невесты «медведицей» или «косматой» не было. В Нижегородской области зафиксирована традиция венчания в меховой шубе, что предполагало примету «жить богато». Взаимодействие девушек с медведем вообще зачастую прочитывалось как намек на плодовитость, особенно в части рождения мальчиков[88]. В итоге, если в этой истории и есть фольклорный мотив, то сочетание его с медвежьей тематикой затруднительно.
Скорее всего, перед нами действительно намек на холодность княгини в брачных утехах. Насколько это позднейшая сказка или имеет основу в семейной истории – судить сложно. Другое дело, что для XVI в., особенно в эпоху Василия III, темы порчи, женского бесплодия и колдовства были очень востребованы, о чем мы будем говорить в следующей главе. Ясно, что их могли актуализовать или даже просто измыслить. Однако факт внезапного развода, трех браков и позднейшего прерывания династии налицо.
Новую, третью свадьбу Симеон вынужден был даже скрыть от митрополита, который, узнав, не только не благословил, но исключил князя из общения – «затворил церкви». Для разрешения конфликта пришлось посылать в Константинополь к патриарху за согласованием. Судя по всему, потом подарки смягчили сердце первоиерарха и семейная жизнь московского правителя наладилась. Сам же внезапный матримониальный поворот вполне мог быть связан с необходимостью взять в жены тверичанку, то есть примириться с влиятельным соседним княжеством, с которым сохранялась многолетняя вражда. Возможно, возврат Евпраксии был оправдан тем, что брак не был консумирован – супруга осталась девственной в силу тех или иных причин. Это позволило ей потом беспорочно выйти замуж второй раз. Нестандартная ситуация никак не могла сложиться без потустороннего вмешательства. Как же так вышло, чтоб великий князь за полтора года совместной жизни не смог разделить постель со своей женщиной? Он, конечно, часто бывал в отъезде, но такое оправдание ничуть не более убедительно, чем холодность жены, которая деревенела поблизости. С девицами такое бывает. И прав автор хронографа 1512 года, что постом и молитвой подобные изъяны лечат, милостынею и духовными очищениями. Симеон выбрал иной путь. И ошибся, совершив духовный проступок – женился в третий раз при живой второй супружнице. Ни счастья, ни детей это ему не принесло.
Колдовство преследовало московских князей. Великий князь Дмитрий разбил татар под командованием мурзы Бегича 11 августа 1378 г. в сражении на реке Воже в Рязанских землях. Это была знаменательная победа, предвестник триумфа на Куликовом поле. Господне благоволение отразилось тогда в том, что в ходе военных действий был захвачен перебежчик – некий поп, который был близок Ивану Васильевичу Вельяминову, последнему московскому тысяцкому. Вельяминовы – знатный род, державший власть в Москве, но отстраненный в 1374 г. Иван потом перешел на службу в Тверь, а позднее – к татарскому хану Мамаю. И, как полагают, решил причинить зло прежнему своему сюзерену великому князю Дмитрию. У попа, пойманного на Воже, нашли «злых и лютых зелий мешок». Далее его долго пытали: «истязавше его много». По результатам он был отправлен «в заточение на Лаче озеро», туда, где прежде жил Даниил Заточник («иде же бе Данило Заточеник»)[89]. Он не заслужил смертного наказания и был всего лишь сослан. В отличие от самого Ивана Васильевича, которого вскоре схватили и обезглавили «мечем» 30 августа 1379 г. в Москве при большом стечении народа. Сопоставление известий обычно приводит исследователей к выводу, что поп был агентом Вельяминовых и готовил чародейскую атаку, хотя прямо об этом в летописи не сказано. Контекст позволяет предположить, что колдун выдал заказчиков и был отправлен на покаяние. Ужасно, что речь идет о священнослужителе, продавшем свою душу дьяволу. Поразительно великодушие властей, которые попытались спасти даже его. Характерно, что эти сюжеты отмечены уникальной откровенностью московского летописца: впервые сообщается о применении пыток и это первое известие о публичной казни в Москве.
Москва оказалась самым сильным русским княжеством, достойным создания державы и империи. Но пока она не собрала при себе Русь, бесовство распыляло силы в других уделах тоже. Такова история князя Ивана Андреевича Можайского, внука Дмитрия Ивановича Донского, известного впоследствии своими многочисленными предательствами в ходе гражданской войны, причастностью к ослеплению Василия II и бегством за границу. Князь прожил долгую жизнь и умер, кажется, в 1480-е гг., основав в Литве династию князей Стародубских. Ему приписывают неоднократное нарушение клятв и обманы, переход к Дмитрию Шемяке и обратно, но мнительным и подверженным внушению зарекомендовал он себя, судя по всему, много раньше. В 1443 г. он «поимал боярина своего Андрея Дмитреева и с детьми, а жену его Марью сжегл безлеп»[90]. Так в Ермолинской летописи, а другие источники добавляют, что случилось это в Можайске «на Мироносиц» – во второе воскресенье после Пасхи