— Так мудрость — это богатство такое? — спросил Димка уже почти сквозь сон.
— Мудрость, она не каждому дана и дороже золота любого и камней самоцветных. Пусть нет у кого-то ничего, только одежды, но если мудр, то богаче прочих князей да бояр, купцов да менял. Мудрость — самое дорогое сокровище на земле.
Из последних сил дослушав мою путаную историю о том, как происходила колонизация Америки, в иносказательной, вольной трактовке, Димка уснул. Уставший от дневных игр, от массы впечатлений, в свои пять с небольшим лет он даже не представлял, что бывает какая-то другая жизнь кроме той, что была в крепости. Ему, наверное, казалось, что всегда так было и так будет.
В тишине спальни было особенно слышно, как внизу, во дворе, конюх да няньки ворчат на кого-то настойчиво колотящего в ворота. Я не питал иллюзий на сей счет и почти на все сто был уверен, что дело срочное. Иначе никто бы не посмел явиться ко мне в такое позднее время. Должно было произойти что-то настолько важное, что ни один из моих начальников, ставленников и сотников не мог принять решения, не спросив моего совета.
Наум стоял у калитки, теребя в руках жетон пропуска. Рядом с ним мялся тщедушный старикашка, судя по виду, булгарский купец. Одет был не броско, но добротно. Оружия не носил. Я припомнил, что раз или два видел его в портовой части крепости, но лично не беседовал.
— Что стряслось, Наум? Ночь на дворе, а ты бедокуришь. Случилось что?
— Это Каяс, знакомец Рашида Итильского. Пришли к нему с вестью два битых гонца. Один без руки, второй плетьми посечен. Плачут жалуются, что у Вороньего мыска напали на их караван сотни три разбойников. Зажгли лодки, а пока гребцы пожар заливали, взобрались на борта и взяли все. Кого из гребцов не убили, того в плен взяли, в реке утопили. Купца и приказчиков зарезали и в воду бросили. Говорят гонцы, что половецкие то были люди. А еще сказывают, что вроде как на берегу их верховые ждали.
— И много всего взяли?
— Три корабля!
— Три корабля! — подтвердил старикашка Каяс, нервно теребя в руках костяные четки. — Три десятка бочек желтой земли, два десятка бочек земляного масла. Белого песка сто кувшинов. Казарскую медь. — Брюзжащий и напряженный голос Каяса был еще более неразборчив по причине жуткого акцента и отсутствия передних зубов, но я сразу понял, что это именно те три корабля, которые шли с моими заказами. Большая часть совершенно необходимых составляющих для пороха и горючих смесей, тот дивный товар, который мне везли с юга, определив невысокую цену, потому как не знали, на что могут сгодиться такие странные, на взгляд многих, вещества. Для меня же это были стратегические запасы. Основа моей нынешней и будущей военной мощи. Наполнители для ракетных установок и бомб. Топливо для некоторых мастерских и расходные материалы для лабораторий.
— Еремей в курсе? — спросил я Наума, разглядывая звездное небо над верхушкой недостроенной башни.
— Он уже отправил разведчиков. На быйдарках пошли, — скривил Наум рот, произнося непривычное слово. — Еремей велел узнать, как поступить, собирать ли отряд, чтоб товар отбить, или еще что…
— Собирать, что еще! Да побыстрее! — выдохнул я, сдерживая ярость и добавил раздраженно: — До Вороньего мыса, небось, только к утру и поспеем.
Если налетчики не полные дуроломы, скоро поймут, что товар им достался, мягко говоря, не жирный. Да и корабли, я думаю, жечь не посмеют. Скорее попросят выкуп за свою добычу. Вот только я переговоров с террористами не веду, и потому пусть насладятся последней ночью в своей убогой жизни.
Или от незнания, или по чужому наущению, но накликали безвестные налетчики на себя большую беду, сами, наверное, об этом не догадываясь. Проку им с той добычи никакого, а вот биты будут, как за добрый товар. Да и прочие купцы знать станут, что со мной шутки плохи. Это не столько спасательная экспедиция, а скорей поддержание авторитета. Обычно подобный товар по моему известному списку везли в крепость купцы небогатые, порой отчаявшиеся. За серу и селитру, за нефть и дешевую медь и свинец платили мало. А порой и вовсе не считали товаром, достойным внимания и долгой перевозки. В моих же торговых рядах такой товар уходил оптом и за хорошую монету, так что давал шанс откупиться и набрать что-то из моих диковин в обмен на обратную дорогу. Уж не знаю, сколько купцов я спас от разорения таким образом.
— Давай-ка, Наум, кличь пятерых стрелков, из своей группы с короткими, малыми ракетами. Сам пойдешь, и я пойду…
Прикрыв ладонью в тяжелой кольчужной перчатке рот, Наум тихо шепнул:
— Оборотня звать будем? — и покосился на старика, который словно впал в ступор от свалившихся на него напастей.
— Нет, справимся сами. Негоже по пустякам такую силищу, тревожить.
— Их три сотни, батюшка! Как же так! Пятерых стрелков?
— А ты что же, без рук, что ли? А я? Да увидят наши с тобой рожи бородатые — так испугаются, что потом до могилы икать будут. Да и разведка впереди уже готовит место. Сдюжим. Распоясались разбойники, пора проучить сволочей.
Уже привычная к ночным визитам, совершенно не беспокоясь за мою безопасность, Ярославна помогла собраться, надеть броню, принесла из сундука в моей комнате оружие и плащ.
— Доброй дороги. Не посрамись, не лютуй, а то я тебя знаю. Да Мартына с Наумом придержи, не множь дурных толков, что, дескать, ратники твои как есть бич божий, кара небесная.
Спустившись в гостиный двор, я находился в неприятном ожидании ночной верховой прогулки, обещающей стать утомительной и долгой. Моя нелюбовь к верховой езде вынудила изготовить страшное на вид творение, чем-то напоминающее английскую двуколку викторианской эпохи на мягких стальных рессорах, закрытую от непогоды. Долго путешествовать в такой колеснице можно только по хорошей дороге, но зато в ней куда комфортнее, чем в седле. Однако сейчас не до комфорта. Да и трястись в этой колымаге ночью нет никакого желания. Отбить свой товар у налетчиков будет просто, если мы поторопимся и сумеем застать их врасплох.
Идя у меня за спиной, Наум вдруг прибавил шагу и вырвался вперед, вынимая из ножен излюбленный эсток. Из полумрака гостиного двора, подсвеченного рыжими огнями масляных фонарей, нам навстречу вышли трое. Впереди невысокого роста, довольно щуплый ратник в легком доспехе, чуть позади него — молодой, совсем еще мальчишка, не броско, но добротно одетый, замыкал троицу плотный, пузатый крепыш с окладистой пепельной бородой.
Наум перехватил меч для ближнего боя, непривычно для прочих взяв его в левую руку обратным хватом. Закована в железо у него была только правая рукавица.
— Прочь с дороги! — проревел Наум, нависая громадной массой над застывшими перед ним людьми.
— Мое имя Ратмир, — торопливо представился щуплый, снимая с головы засаленный стеганый подшлемник, и немного попятился. — Прибыл с князем моим Александром Ярославовичем и данником Всеволода Ярославовича боярином Евпатием Коловратом по приглашению на празднование в крепость торговую, о которой многое сказано…
— Короче не изволите? — поинтересовался Наум, немного разочарованный тем, что не состоялась драка.
Вперед вышел мальчишка, выставив руки в боки, выпятил грудь и чуть оттопырил нижнюю губу.
— Непривычен княжескому сыну отказ в почести меньшей, чем имя моего батюшки достойно. Прежде чем принять батюшкиных посланцев как подобает, потчуют их с прочей челядью в общем дворе. Хорошо хоть, на конюшне почивать не предложили. Негоже хозяину так гостей принимать.
Голос у мальчишки был как раз в стадии ломки; видно, только-только стала пробиваться хрипотца. Он еще не научился как следует ставить нужные акценты, и потому все его заявления больше показались жалобным нытьем, а не нотой протеста.
— Рылом еще не вышел, княжий отпрыск, мне, Коварю, указывать, как подобает.
— Да за такие слова тебя лошадьми рвать! — заорал было взбешенный таким дерзким ответом пузатый боярин Евпатий, да почуяв на незащищенном брюхе холодную сталь, осекся.
Наум демонстративно поднял правую руку и сложный пружинный механизм в наруче с еле слышным щелчком скрыл короткое лезвие под узорным щитком. Оторопевший молодой князь и враз протрезвевшие его провожатые отшатнулись и схватились руками за рукояти мечей.
— Некогда мне с тобой, юнец, тут препираться. Не нравится, как приняли, — скатертью дорога. А в моей крепости все равны. И селянину, и купцу, и боярину — всем из одной бочки пива подают. Прислал тебя батюшка-князь за мной, Коварем, приглядывать да шпионить, так делай свое дело, вот только под ногами у меня не вертись. А хочешь делом доказать, что имеешь право на другое к себе отношение — поднимай свою хмельную ватагу и айда со мной, делом займемся. Заодно и посмотришь, чем славен Коварь на всю округу. Или струсишь?!
Цыкнув на боярина и дружинника, молодой князь Александр достойно выдержал мою нарочитую грубость и показное неуважение, выставил упрямо ногу вперед, с трудом сдерживая неуемную предательскую дрожь в коленях.
— Мне не впервой в ратном деле участвовать. Бил я с братом Федором и бунты, и варягов пришлых. Засадный отряд под рукой держал, и дело свое знаю. Коль приглашаешь меня, прежде чем достойно приветить, показать, на что гож, то так тому и быть. Пойду с тобой, Коварь.
— Вот это нормальный разговор, сразу видно, воин сказал, а не юнец безусый, — ответил я, чуть сбавляя накал беседы. — Собирай своих, да вдогонку идите, коль поспеете. Мои стрелки резвые, порой я сам за ними не поспеваю.
Сказав это, я прошел дальше, к воротам, где меня уже ждали те самые стрелки, с ног до головы увешенные новейшим вооружением, не более чем месяц назад вышедшим из мастерской и частично мною модернизированным.
Шах и мат, вот что получил возгордившийся было своим мнимым величием княжеский сын Александр. Я не собирался церемониться ни с самими князьями, ни тем более с их отпрысками. Проглотит оскорбление, поймет, что был поставлен на место, — получит даже большее внимание, чем ожидал. А упрется как бык, обидится, затаит злобу и уйдет восвояси — то так ему и надо, дела-то при этом он не сделает. Поручение отца своего не выполнит. И кто дурак после этого?