— Я готов платить, но, может быть, иначе?..
— Хреначе! — ласково протянул Серафим. — Умреца кормить надо. Пока ты его кормишь, он пропитание имеет и от того пропитания живет, девка достает у него из-под губы os naviculare pedis[1] и отдает мамке, а мамка из седины своей вяжет мешочек и отдает проскуднику, чтобы он просвирки собрал и ведьме отдал, которая Катьку твою на Наталью наводит. Чего тут выкинешь?
— Не могу больше, — сказал Илья. — Не могу.
— Так и не моги.
— Мы все попадем за это в ад, — прошептал Илья глухо.
Серафим лыбился, как подросток.
— Мы и так уже в аду, сын мой.
— Видишь их?
— Нет, — сказал Мирон и снова высунулся в окно, чтобы получше рассмотреть обочину. — А ты?
Фура впереди притормозила, включила поворотник и начала перестраиваться в левый ряд. Только тогда Мирон заметил задние фары криво припаркованного «Эскалейда», а потом и микроавтобус, который стоял чуть дальше с распахнутыми дверями.
Как только Василий остановился, Мирон выскочил из «Рио» и побежал туда.
Этери неподвижно лежала на полу между сиденьями, уставившись в потолок. Ее лицо блестело от пота. Должно быть, точно так же выглядел он сам после того, как заглянул в умреца.
— А где второй, Паш? — спросил Ноа, держа Этери за запястье.
— В лес сбежал, — отозвался водитель. В салон потянуло куревом. — Толян с Юрой за ним пошли.
Ноа посмотрел на Мирона. Мирон не услышал, а скорее прочел по губам:
— Валяй, говори, чего хочешь.
Как назло, ничего подходящего в голову не приходило. Пальцы Ноа — на каждом по кольцу, а на некоторых по два — нетерпеливо барабанили по подголовнику.
— Вот это, — выбрал Мирон, и Ноа коснулся простого деревянного кольца с едва различимым орнаментом.
— Почувствовал или наугад?
Пожав плечами, Мирон надел кольцо.
— Была ноша моя — Ноа пришел, себе взял.
Улыбаясь, Ноа сцепил пальцы с безвольными пальцами Этери — и повалился рядом. Мирон застыл, решив, что это часть плана, однако Ноа, казалось, чувствовал себя еще хуже, чем Этери.
— Вези на Машкова, — тяжело произнес над головой Мирона голос Калерии. — Я позвоню Журе.
Мирон, которого никто не выгонял, занял место у прохода. Он крутил на пальце подаренное кольцо и смотрел то на лежащих шорников, то в окно. Пару раз оглянулся, чтобы убедиться, что «Рио» и «бэха» Калерии не отстают: они следовали за микроавтобусом, как привязанные.
Устав пялиться на дорогу, Мирон перебрался поближе к водителю Павлу. Если бы он не знал, что Толян и Юра ушли в лес, то решил бы, что за рулем один из них — настолько все трое были похожи.
— А что на Машкова?
— Дом-яйцо, — отозвался Павел. Мирон погуглил и действительно нашел на улице Машкова дом-яйцо. Полистал «Википедию», ничего значимого не вычитал и спросил снова:
— А там что?
— Это дом Ноа.
Мирон отыскал немногочисленные фотографии интерьера, сразу же пожалел об этом и отругал себя за зависть. Посмотрел на каменную шею Павла над белым воротничком рубашки.
— Вы слышали что-нибудь? Ну, о чем они тут говорили?
Ответа не последовало. Мирон посидел еще немного, глядя на идеально отполированную приборную панель, и уже собирался было вернуться на свое место, когда Павел наконец произнес:
— Да дерьмо какое-то. Этуна спрашивала его про смерть девчонок. Не так, что сомневалась, а знала, что он. Спрашивала, кто его научил.
— Лесной батюшка?..
— Нет. Такого не слышал.
Мирон откинулся на спинку и взъерошил волосы. Этери по-прежнему смотрела вверх, Ноа свернулся калачиком рядом. Когда микроавтобус потряхивало, они вздрагивали, но в себя не приходили. Алиса снова осталась с Василием наедине. Мирон собирался написать ей сообщение, но она написала первой.
«Ты там как?»
«Норм. А ты?»
«Домой хочу».
Можно было предложить ей выйти и взять такси, но она все равно бы не согласилась. Тем временем Павел сбросил скорость. Мирон увидел дом-яйцо. На снимках он казался больше, а вживую — уютнее. Подавив вздох, Мирон подвинулся, чтобы впустить Калерию. Склонившись над Ноа, она принялась обшаривать его карманы. Наконец нашла то, что искала, — это была связка ключей с брелоком в виде дома-яйца, — и отперла ворота. Ее автомобиль первым нырнул в подземный паркинг.
Стоило Мирону выйти, Василий ткнул его в плечо.
— Видал, как шорники ЦАО живут? «КожРем» — сила.
Он и сам думал о том же. И еще — что так и не рассказал Василию о возможных карьерных перспективах. Подождав, пока Калерия отправится встречать Журу, а Павел с Этери на руках зайдет в лифт (Алиса, которой не терпелось посмотреть дом, поднялась с ними), Мирон задержал Василия возле остывающих машин.
— Потомственный маг Сила Алексеев, есть одна тема.
Василий дернул подбородком — мол, чего? — и пыхнул вейпом.
— Я говорил с Ноа. Одного из нас он возьмет к себе в подмастерья.
— Ого! — Удивленным он, правда, не выглядел. — И кого же?
— Сам выберет.
— Понятно. Спасибо, что сказал. Прикинь… — Створки лифта разъехались: это Павел вернулся на парковку за Ноа. Василий изучал стеклянную кабину с золотыми кнопками с прищуром знатока. — Здесь даже лифт круглый!
Они поднялись следующими. Мирон не мог отделаться от ощущения, что в обстановке дома словно не было самого Ноа. Невозможно было представить его среди лепнины с позолотой и барочных ангелочков на стенах. Выглядело все это дорогим, но устаревшим. На светлой штукатурке был изображен как бы разлом, за которым виднелась как бы Италия.
— Ресторан «Арарат», — метко сравнил Василий.
Точно такую же светло-бежевую кухню, например, Мирон видел в квартире Алисы. Едва ли Ноа когда-нибудь ею пользовался, но сейчас оттуда доносились два голоса — Журы и Калерии — и ползла сизая табачная дымка.
— …Думаешь? — спросила Калерия. Судя по звукам, они налили и выпили.
— Думаю самое худшее, — мрачно сказала Жура. Снова налили. — У тебя бездушь.
Мирон посмотрел на Василия, оба, толкаясь плечами, встали за углом.
— Так-таки и бездушь? — ахнула Калерия. — Вот же черти надули…
Мирон вдохнул, выдохнул и зашел в кухню будто бы за стаканом воды. Часть кухни, не видимая из коридора, оказалась от пола до потолка отгорожена сеткой. Внутри валялись игрушки: мягкая лошадка-качалка, погремушки, мячики, детский шезлонг на батарейках. Мирон успел подумать, что Ноа похитил и удерживает здесь ребенка, но там была еще нора. Он не выдержал и подошел. Из норы показался черный нос, затем уши. Потом на доски настила выбрался весь енот и деловито покатился к пластиковому тазу, в котором плавала резиновая уточка.
— Ха! — сказал Мирон. — Это что, енот?
— Это Фраппе, — пояснила Жура. — Только пальцы не суй: кусается.
Шорницы сидели за столом, на котором, кроме бутылки коньяка и двух стопок, ничего не было.
— Ладно. — Мирон заставил себя повернуться к еноту спиной. — Ну и что такое бездушь?
Василий как-то сразу оказался рядом: должно быть, его мотивировала информация о возможном повышении. «Офигеть, енот!» — прошептал он, Мирон ткнул его локтем.
— Бездушь — то, что взрослеет наоборот. — Жура опрокинула стопку и, даже не поморщившись, сразу продолжила: — Вот находят, скажем, люди в лесу старика с деменцией. Ни кто он, ни откуда — ничего не помнит. А это бездушь — она молодеть начнет, пока не превратится в ребенка.
— Зачатого от насилия на осколках и битом кирпиче, — дополнила Калерия. Ее, похоже, от выпитого прилично забрало: глаза сходились к переносице и то и дело закрывались. — Тут-то ее и прихлопнуть самое время…
— Представь, — подхватила Жура, — что твоя подружка уже спит, но в соцсетях тебе пишет. Это бездушь с тобой разговаривает.
— Или, — пьяненько сказала Калерия, — тебе с утра на ЕГЭ, а ты до пяти заснуть не можешь, потому что люто чешется все: и спина, и голова, и задница. Это бездушь хочет, чтобы ты не спал, а к ней бежал.
— Или если тебе все время попадается на глаза какое-то имя, а потом ты встречаешь человека, которого так зовут, — это имя бездуши и есть. Хочешь, чтоб отвязалась, — нужно ее руку с плеча стряхнуть. — Жура показала, как стряхивать с плеча руку бездуши. Мирон непроизвольно повторил и краем глаза заметил, что Василий сделал то же самое. — А если хочешь найти ее и взять, что дает, — спроси первого встречного. Но не выбирай: кота увидишь… — она стрельнула глазами в Василия, — его и спрашивай. Бездомного или кассира в супермаркете — тоже. «Где найти такую-то»? А имя у тебя уже есть. Первый встречный тебя и направит. Только свое имя береги. Бездушь через него тебя в слуги заберет.
— А что взять-то? — не понял Мирон.
Жура хрипло рассмеялась.
— Набрались мы с тобой, Даниловна, а еще работать. Давай-ка по последней.
— Хороший у Ноа коньяк, — клюнула носом в стол Калерия. — Это же у него коллекция. Надеюсь, мы… — Она прищурилась на этикетку. Мирон разглядел: Cognac 190 °Camus. — …Не выхлебали самый старый. А чего взять?
— То, что этот ваш школьный учитель взял. — Седая Жура глянула на Мирона, и он понял, что та совсем не пьяна. Даже захотелось к ней в подмастерья — впрочем, он сразу отогнал эту мысль: в Талдом его точно не тянуло. — Потерю… Бездушь приходит к тем, кто потерял.
— Дочь? — догадался Мирон, и Жура вместо ответа опустила веки. — Умрец каким-то образом возвращал ее?
— Да. Но как — только бездушь знает. А нам ее не найти: вон Ноа и Этуна уже попытались. И ничего они не вспомнят. Учитель ваш бездушь видел — а бездушь себя бережет… Давай-ка проверим, как они там.
Мирон протянул ей руку, и Жура, опираясь на нее, встала. Калерия уже дремала, подперев щеку сухим кулаком.
— Тише! — сказала, взглянув не нее, Жура и предупреждающе вскинула ладонь: в кухню влетел Павел. Следуя за ним по темному коридору, она прошептала Мирону, который все еще поддерживал ее под локоть: — Желай. Подожди, сама догадаюсь. Чтобы твоя подружка тебя выбрала?