этот прописал дочери пинок. Заметила только Амелия. Она зашла в тот же вагон — девочке тут же уступили место — и встала напротив дверей рядом с обритым наголо парнем в черной футболке. Амелия на миг ощутила волнение: ей хотелось коснуться его затылка и почувствовать, как едва отросшие волоски покалывают ладонь. Слишком открытый. Рядом с ней давно не оказывалось настолько открытых мужчин. Вообще никаких, если честно. Нужно было сосредоточиться на другом, но она искоса рассматривала его руки. Идеальные руки.
— Извините! — залебезил вдруг этот и врезал дочери по затылку. Амелия пропустила причину, но догадалась, что девочка задела кроссовкой светлые брюки стоявшей перед ней пожилой женщины.
— Ничего, — поспешила заверить женщина и улыбнулась малышке, — ничего страшного!
— Овца! — рявкнул этот. — Извинись.
Девочка молчала, испуганно таращась перед собой, и быстро-быстро дышала приоткрытым ртом.
— Извинись! — взревел этот. Стащил девочку с сиденья и толкнул так, что она пролетела через проход и врезалась головой в двери вагона.
— Э, успокойся! — Парень в футболке отгородил собой этого от ребенка. Амелия закрыла глаза, открыла их, посмотрела на девочку через боль — и задохнулась от боли. Этот полез было с кулаками, но парень оказался ловчее: шустро присел, качнулся вместе с вагоном и ушел от удара. Прежде чем схватить девочку в охапку, Амелия позволила себе немного полюбоваться им. Затем собралась, шепнула:
— Ты не заслуживаешь слов.
Этот стиснул губы, замычал, глаза сделались стеклянными. Схватился за подбородок и покраснел лицом.
Объявили станцию метро «Красные Ворота», и двери раскрылись. Этот раззявил рот, пытаясь поймать текущие оттуда струйки крови, но ее становилось все больше. Амелия не стала дожидаться, пока он выплюнет на пол язык, и выволокла девочку на платформу. Вокруг кричали. Она осмотрелась в поисках дежурных по станции — те уже бежали к вагону — и рванула к эскалаторам, не выпуская девочкиной руки. Наверху Амелия сунула ей бутылку с водой и подождала, пока та напьется.
— Вы, — сказал парень в черной футболке. На плече он держал спортивную сумку. — Это вы сделали.
— Что? Что я сделала? — усмехнулась Амелия и не сдержалась, дотронулась: отросшие волосы щекотнули пальцы. — А ты хороший. Ничего, пропустишь свое кунг-фу, ученики поймут. Мама ждет ее на «Сокольниках» у стойки SOS. Они в разводе, девочка не говорит, отец забирал ее на выходные. Он делал то, о чем ты не хочешь знать. Отвези ее к маме, скажи: в метро потерялась.
— Но как я объясню?..
— Она сама все расскажет. — Амелия подмигнула девочке и коснулась кончика ее носа. — Ты заслуживаешь слов.
Елизавета написала: «Ко мне не приходи. Я жду тебя в “Какао-доме“», и Амелия обрадовалась, что не нужно возвращаться в метро. До Бауманского сада она шла пешком. Солнце больше не досаждало, — наоборот, приятно пробивалось сквозь ветви деревьев, и Амелия прикрыла глаза, чувствуя, как тепло освобождает голову от подсмотренной чужой боли. Она никогда не забывала полностью, хранила в памяти каждую из женщин. Женщинами из ее головы можно было населить небольшой город.
Подруга уже сидела за стеклянной витриной кафе. Амелия улыбнулась и нырнула в кондиционированную прохладу. На столике стояли две кружки: наверняка Елизавета заказала «Холодное пушистое какао» — именно то, что нужно после такой поездочки.
— Привет! — Амелия прижалась щекой к горячей щеке подруги и пристроила на подоконник сумку. — Я соскучилась. А ты восхитительно выглядишь.
— Меня о тебе спрашивали. — Елизавета понизила голос. — И о Сергее.
— Сергей умер своей смертью, и никто и никогда не докажет обратное… Ребер я ему не ломала, а вот он мне — да.
— Люди не откусывают себе языки сами! — вспылила Елизавета. — Это неестественно! Послушай. — Она взяла руки Амелии в свои. — Тут совсем другое дело. Мне показалось, они про тебя догадываются. И им нужна ты, а не доказательства твоей причастности к смерти Сергея. Им нужна ты сама, Амелия. Сними платок!
Амелия покорно стянула косынку, и рыже-серебристые пряди рассыпались по плечам. Елизавета прикрыла ладонью губы.
— Ты совсем седая… А глаза? Сколько там сейчас? И что еще?
— Сколиоз второй степени, пять пульпитов, остеопороз, гипертония и, возможно, шпора в левой пятке.
— Тебе же еще сорока нет… Ты себя убиваешь. Нужно прекратить, а лучше на время уехать.
— Я не…
— Послушай меня хотя бы раз! Тебе обязательно нужно уехать. Ты слишком заметная, и я даже подумать боюсь, как тебя могут использовать, если узнают, что ты делаешь. Выбери себя, пожалуйста.
— Между чем и чем? — усмехнулась Амелия. — Что-то надвигается, Лиз. Что-то огромное и непоправимое. Так много самоубийц и пьяных… Люди стали злее. Ты тоже это чувствуешь?
— Пообещай, что уедешь. Мы найдем деньги. И место, где тебе не придется… вот это вот все.
— Что за место, Лиз? Где оно, в загробной жизни? Или это маленький городок в штате Мэн?
— Как же ты меня бесишь! — нежно сказала Елизавета и придвинула свой стул поближе, так, чтобы Амелия могла положить голову ей на плечо.
Какао они допили молча. Амелия смотрела на ярко-зеленый парк и думала о том, что подруга права: им нужно уехать. Всем-всем. Только кто тогда останется здесь?
— Хотя бы подумай, ладно?
— Я подумаю. А ты ничего не бойся. Ничего не бойся, Лиз, — тогда и мне не будет страшно. Я вино привезла, твое любимое, вот. Забери домой. А я сейчас пойду. Курьер должен приехать через час, совсем о нем забыла.
Не признаваться же, что поясницу ломит настолько нестерпимо, что остаток дня придется провести в постели. Зато благодаря этому она почти прочитала всего «Улисса» за пару месяцев.
Попрощавшись, Амелия вышла и еще немного понаблюдала через стекло, как Елизавета раскладывает на столе ноутбук и подключает гарнитуру, — видимо, у нее был запланирован созвон, отмененный ради встречи. Что ж, выходит, от боли в пояснице сплошная польза.
До дома Амелия доехала на автобусе, пустом и безопасном. Когда подошла к калитке, та оказалась заперта, зато ворота нараспашку. Со двора задом выползал коричневый «Туарег». Стекла опущены, в салоне орал шансон. Водитель то газовал, то притормаживал и выезжал криво. Амелия постояла в надежде, что ее заметят и пропустят, но «Туарег» так и корячился на выезде, и она прошмыгнула между столбом ворот и задней фарой.
— Коза гребаная, — выплюнул в нее водила.
Амелия медленно повернулась. Преодолевая отвращение, отыскала взглядом его плоское лицо за лобовым стеклом и посмотрела сквозь боль. Даже обрадовалась бы, окажись он заботливым отцом и мужем. Но он расстрелял из пневматики собаку соседа и ее щенков. Без причины. Просто возвращался в свой загородный дом на этом же «Туареге» и…
Амелия коротко втянула воздух. Машина наконец выкатила за ворота, едва не протаранив ехавшее мимо такси, с визгом притормозила и дергано двинулась в сторону Садово-Черногрязской. Амелия проводила ее взглядом.
— Ты не заслуживаешь слов.
Звук удара и длинные гудки она услышала через полминуты. Губами вытащила из пачки сигарету, медленно и со вкусом затянулась.
— Лихо вы его!
Рядом стоял подросток из дома-яйца. Вблизи он оказался высоким — макушка Амелии едва доставала ему до плеча.
— Я? — выдохнула она вместе с дымом. — Сам неплохо справился. Выхлоп за версту.
— По какому принципу вы решаете, кто достоин слов, а кто нет? — будто не слышал он. — Летальность?
— Сто процентов, — отрезала Амелия и только тогда поняла, как подставилась. Он может быть связан с теми, о ком предупреждала Елизавета. С теми, кто ищет ее. Выглядит он, конечно, безобидно, наивно даже. И боли никому не причинил. Разве что пара разбитых девичьих сердец — к его, сколько ему там, годам двадцати вовсе не стаж… Но это пока, пока.
— Мне пора, — сказала Амелия и устремилась к подъезду.
— Подождите! — попросил он и с легкостью ее обогнал. Настойчивый, надо же. По крайней мере, на него приятно смотреть. — Меня зовут Мирон. А вас?
— Амелия, — сказала Амелия.
— Я живу в том дурацком доме.
— Я знаю.
— Так давайте… — Он задумался и приподнял брови. Очаровательный ребенок. — Давайте я приглашу вас в гости. Выпьем чаю, поговорим. Я тоже могу кое-что — не так впечатляюще, но…
— Покажете?
Мирон широко улыбнулся.
— Конечно.
Он подставил Амелии локоть, и она взяла его под руку со странным ощущением, что он знает, как ей быть и где укрыться. Но даже если не знает, теперь она хотя бы не одна.
Когда Мирон отпирал дверь дома-яйца, по Машкова с воем пролетела скорая.
Боль в спине внезапно поддалась лекарственному действию коньяка 1900 года: как только тепло разлилось по языку и горлу, Амелия с удивлением обнаружила, что поясницу отпустило. Или же это нелепое кресло с подставкой для ног оказалось настолько удобным. Как бы там ни было, она откинулась на спинку и отсалютовала уходящей боли стаканом, в котором звякнули кубики льда.
Как Амелия и подозревала, внутри «яйцо» оказалось кромешным китчем с лепниной, позолотой и ангелочками. Когда она расхохоталась, глядя на фреску с Италией в нарисованном проломе стены, Мирон смущенно сказал, что в каникулы сделает здесь граффити.
И все же, несмотря на насмешки, дом был к ней добр. Это ощущалось с порога. Все здесь было удобно, нужное сразу оказывалось под рукой, а самой ей словно дали передышку — и стало легче. Лишь до тех пор, пока она здесь, но очень нужную сейчас передышку.
Амелия поделилась своими наблюдениями с Мироном, и он сказал, что тоже это чувствует. Должно быть, так задумал Ноа.
— Кто такой Ноа? — спросила Амелия.
— Он жил здесь раньше. Ноа погиб, и я занял его место. Теперь я шорник Центрального округа.
— Шорник. — Она не спрашивала, а повторяла за ним, чтобы он не соскочил с темы.