Мирон закинул ногу на ногу и молча смотрел в пустой каминный очаг.
— Долго объяснять. Проще на примере. Для этого вы должны попросить у меня что-то. Бытовую услугу или подарок, как в сказке.
— Ого! — усмехнулась Амелия и внезапно почувствовала себя пьяной. — Вроде того, чтобы что? Хм. А если я попрошу эту бутылку, отдашь?
Ну вот, уже перешла на «ты». Тут бы самое время чаю попросить…
— Конечно. Она ваша. Только осторожно: коньяк бесконечный, употребляйте ответственно. — Амелия кивнула и снова покатала кубики льда в стакане. Впервые за последние лет десять ей стало весело. — Теперь скажите: «Была ноша моя — Мирон пришел, себе взял».
— Договор с дьяволом, да? Ладно. Была ноша моя — Мирон пришел, себе взял. Что дальше?
Он вроде как почесал левую ладонь, ничего больше, но когда Амелия закрыла и открыла глаза, то увидела себя с того места, где до этого сидел Мирон. Она и правда была почти совсем седой, новая оправа ей не шла, а глаза за толстыми стеклами казались ну прямо крошечными. Это длилось всего мгновение — как вспышка, как сбой в сознании. Может, вековой коньяк был не так прост или же…
Амелия сняла очки и потерла переносицу. И не заметила, что Мирон глядит на нее с нескрываемым ужасом.
— Так нельзя.
— Что? — не поняла она.
— Так нельзя! Нельзя убивать людей!
Значит, не показалось… И можно было ничего больше не объяснять.
— Почему? — ответила она резко. — Назови хотя бы одну причину, почему мудаки заслуживают жизни.
— Да потому что…
Он вскочил и зашагал по комнате. На секунду остановился, налил себе воды и снова заметался туда-сюда.
— Ну? — издевалась Амелия. — Потому что это грех и я буду гореть в аду? Право на жизнь — это высшая ценность и бла-бла-бла? Или потому что они, блин, люди? А точно ли они люди? Или, может, перестали ими быть, когда превратились в мудаков?
— Потому что вы не оставляете им выбора, — сказал Мирон тихо.
— И ты туда же. Выбор, выбор, выбор! Не из чего выбирать. Эта фраза — «ты не заслуживаешь слов» — знаешь, откуда она? Так говорил мой бывший муж. Садист и мудак. Он говорил это, когда я просила все обсудить, а не бить меня. Я жарила лук для мудацких котлет, которые мне с тех пор в глотку не лезут, и не включила вытяжку. Он спускался в лифте и почувствовал запах лука от пиджака. Вернулся и стал бить меня головой о стол. Бьет, поднимает за волосы, смотрит в глаза — и снова бьет. «Ты не заслуживаешь слов, Амелия, не заслуживаешь слов!» Я сбежала в кризисный центр и провела там месяц. Это был лучший месяц за восемь лет жизни с ним. Но он меня нашел, засунул в машину и увез на дачу. Он забрал телефон и бросил меня там одну — в январе. Я топила снег, чтобы пить, и питалась соленьями из погреба. Правда, у меня был телевизор. Время от времени там показывали его. Он приходил на тупые утренние шоу в том же тупом пиджаке и говорил тупые слова — о том, почему нам не нужен закон о домашнем насилии. Говорил и смотрел на меня оттуда этими своими…
— Постойте, подождите. А что, если вы ошибетесь?
— Я никогда не ошибаюсь. Ты это знаешь, если побывал в моей голове. И кстати, лезть в чужую голову без предупреждения, ничего не открывая в своей, — это очень по-мудацки!
— Тише. — Мирон наконец перестал мельтешить и замер между ней и камином. — Простите. Я хотел сэкономить нам время. Я понял, да, понял, дайте подумать…
— Так почему они должны жить? И почему должен жить ты после того, как все это обо мне узнал?
— Воу! — Мирон поднял ладони. Амелия с удовольствием заметила, что он напуган. Вот так-то, мальчик. Не забывайся. — Второй шанс. Каждый заслуживает второй шанс.
— Горбатого могила исправит. Ладно. — Она забрала бутылку, с удивлением заметив, что Мирон не обманул: коньяка действительно прибавилось под горлышко. — Была рада знакомству, и доброй ночи.
Мирон преградил ей путь, и по блеску в его глазах было ясно, что вот сейчас он действительно близок к пониманию.
— А что, если… Что, если можно наказать их еще страшнее?
Бутылка вернулась на стол, а Амелия — в кресло.
— Излагай.
— Есть одно место. Ад одного человека — вернее чорта. Если засунуть их туда, они больше не вернутся. Это черно-белый мир, состоящий из одного дома, без звуков, вкусов и запахов. И что важно, там нет слов. Те, кто там оказывается, могут произносить всего два слога.
— Какие же? — искренне заинтересовалась Амелия.
— Только «хух» и «ча». Сплошная «хухча» — что бы ты ни пытался сказать. Но хуже другое: люди там лишены воли. Они актеры в плохом сценарии чорта. Играют по написанному снова, снова и снова. Их бесконечно убивают.
— Зачем?
Кажется, Мирон надеялся, что она не спросит, потому что медлил с ответом.
— Они разыгрывают то, что происходит здесь. Такой сбывающийся спектакль.
— Что ж, — решила Амелия и снова сгребла со стола коньяк. Спрятала его в глубокую сумку и пошла к двери, где остались ее ботинки. — Мне интересно. Но сначала я хочу пообщаться с этим самым сценаристом. Чтобы у нас не возникло, скажем так, этических противоречий после начала совместной работы. Когда это реально сделать?
Мирон порылся в телефоне, — можно подумать, обсуждал с нечистой силой расписание. А еще он так забавно, по-старушечьи произносил «чорт», что внезапно вспыхнувшее раздражение схлынуло. Теперь Амелия и сама не понимала, чего она так на него взъелась.
— С-сейчас, — сказал он, слегка заикаясь, а когда убирал телефон в карман, у него дрожали руки. — Для этого нам придется пойти в кино.
— Какой необычный повод. — Амелия улыбнулась ему через зеркало. — Я не была в кино… — Она посмотрела в потолок и беззвучно пошевелила губами. — Боже. Не сосчитать сколько. А что за фильм?
— Артхаус.
Спускаясь вслед за ним на подземную парковку и устраиваясь в его машине, Амелия думала о том, что вот настало то время, когда для того, чтобы ее пригласил в кино красивый мальчик, приходится заставлять мужчин откусывать себе языки. Когда ее жизнь превратилась в это? Вопрос был риторическим — она точно знала когда: такие даты не забываются.
Музыку Мирон не включил — долго ехали в тишине. Его левая нога, не занятая педалями, мелко дрожала — Амелия это видела. Спросила:
— Ты боишься?
И он ответил:
— Да.
— Почему?
Он будто не услышал вопроса — сделал вид, что занят поиском парковочного места, и наконец втиснул свой гигантский внедорожник в зазор на Фрунзенской — прямо напротив закрытого строительными лесами фасада сталинки.
— Потому что в прошлый раз я чуть там не сдох, — сказал он, прежде чем открыть перед ней дверь.
Запах пыли. Темнота. Ветхость. Единственная, и та тусклая, лампа — над входом в зал. «Какова дама — таково и место», — промелькнуло в голове Амелии, пока Мирон показывал контролеру билеты на экране смартфона. Тот махнул рукой не глядя, и Амелия прошла за алую портьеру. Кроме них, в зале никого не было. На черном фоне как раз возник титр «ХУХЧА», и Мирон шумно, прерывисто выдохнул. Когда он шел к креслам первого ряда, его буквально шатало, и Амелия подавила желание его обнять.
Она сосредоточилась на экране. Там происходило непонятное: люди в белых маскировочных халатах суетились в крошечной комнате. Одни вытаскивали за ноги лежащих парня и девушку, другие следом принимались натирать швабрами пол. Краем глаза она замечала побелевшие костяшки пальцев Мирона на поручне кресла. Белые люди выполнили свою работу и ушли, теперь камера показывала пустую улицу в перспективе. Издалека к зрителю приближалась мерцающая тень — она шла, уплотняясь, и становилось понятно, что коленки идущего сгибаются назад. Амелия посмотрела ему в лицо и вскрикнула. Хотела отвернуться — и не смогла. Только стиснула зубы, чтобы не заорать, — что-что, а молчать и терпеть она умела. Хрен тебе, а не мой страх. Хрен тебе, а не мой страх. Хрен тебе, а не мой…
— Пора, — мертво сказал Мирон и взял ее за руку. Его пальцы были ледяными. Амелия встала и шагнула к огромному, во весь экран, окну. Пол в комнате все еще блестел от воды, которой его отмывали.
«Ты не заслуживаешь моего страха», — мысленно произнесла Амелия и перелезла через подоконник.
— Хух, — удивилась она.
Мирон приложил палец к губам, бесшумно подошел к резному буфету и вытащил из-за него обрезок трубы.
— Говори сюда.
— Сюр полный, — вернула в трубу Амелия и решила: тюрьма что надо, глазу не за что зацепиться. Для того чтобы умом тронуться, и меньшего хватит.
— Вернулся! — провозгласил запойного вида мужичонка. Обрезок трубы, в который он вещал, казался поавантажнее — из-за бархатной ленты. — Да еще с такой красоткой!
Даже в черно-белом варианте Мирон выглядел бледноватым. Отвернулся к буфету и как бы самоустранился из коммуникации. Труба безраздельно перешла к Амелии.
— Антракс, — представился запойный.
— Амелия, — сказала Амелия. — Так это вы тут создатель?
— Именно, — закивал он. — Все, что вы видите, моих рук дело. Пройдемте.
Прежде чем попасть в кабинетик, до потолка заваленный бумагами, Амелия с любопытством осмотрела темный узкий коридор.
— Вот тут, — продолжал похваляться Антракс, — я и творю.
— Угу.
Прозвучало невежливо, но Амелия была занята: она бегло изучала текст, который начинался со слов «СЕРГЕЙ обнюхивает свой пиджак».
— Все это никуда не годится. — Дочитав страницу, она с отвращением скомкала ее и швырнула в угол. — Никуда. Но мы начнем заново. Все, кто здесь сейчас есть, мне не нужны. Пусть возвращаются. Я приведу других, и мы напишем им новые сценарии. С учетом личности каждого, если вы меня понимаете.
— Хух! — присел от такой наглости Антракс и матернулся мимо трубы. Амелия снова одобряюще покачала головой: хорошее, хорошее место. Впрочем, он сумел взять себя в руки и пропищал: — Мне не нужны соавторы! Я работаю один! Для вас уже написана роль! И… — Он нервно дернул подбородком в сторону возникшего в дверях Мирона. — Для него найдется!