етереть о делах снаружи. Для банника это, кажется, проблемой не стало, разве что даже на солнцепеке он то и дело вздрагивал — ненадолго хватило Мироновой работы.
— Ты бы прикрылся, что ли, Кум-Сват, — поморщился Мирон. — Не в бане уже.
— А видит-то хто? — резонно заметил банный дух, но послушался: извлек из-за плеча потрепанный дубовый веник и пристроил спереди. Не сказать, чтобы стало намного лучше. Мирон старался пореже на него смотреть.
— Кум-Сват, далеко та поляна?
— Верстах в трехстах, так-то.
Пришлось погуглить. Гнать триста двадцать километров на машине чорт знает куда было зверски неохота, и Мирон обнаглел:
— Перенеси меня туда, Кум-Сват!
— А работу дашь?
Не успел он ответить, только на секунду прикрыл от солнца глаза — Неглинки не стало. Вместо асфальтированной московской улицы с мраморными бордюрами под ногами оказался пень, вместо духоты, приправленной выхлопными газами, — терпкий аромат древесной коры, только редкие порывы ветра доносили сладковато-подвальную вонь.
— Они за твоей спиной, — пояснил банник.
— Стол, бумагу и ручку мне принеси, — распорядился Мирон, и в ту короткую минуту, пока оставался в лесу один, от запаха ли, банного пара или всего вместе надсадно, гулко закашлялся. Легкие звучали как продырявленная волынка. Харкнув в траву, он с облегчением уселся на пень и оперся локтями на школьную парту. Шариковые ручки тоже выглядели школьными: пять одинаковых в пластиковом пенале. Мирон загадал увидеть скрытое и, пока это скрытое робко приближалось, сидел и смотрел, как на ветке березы копошится пичуга. Однако пора.
— Есть здесь Вика? Виктория, спрашиваю, есть?
— Я, — прошелестело рядом. Шептала девчушка лет шести, одетая в розовую шапку и цыплячью куртку. — Вика Ремезова, из Князевого.
— Кто тебя?
— Отчим зашиб…
Искомая Вика едва ли была ребенком.
— Ясно. — Мирон записал. В груди внезапно и резко полыхнуло — драло от каждого вдоха-выдоха. — А еще?
Мертвые топтались, выстраиваясь в очередь, на Вику никто из них не отзывался.
— Ладно. Дальше кто.
— Малахова Елена Игоревна, Краснознаменск. Муж Малахов Сергей Семенович.
— Карим. Ахмедов. Имен не знаю, квартиру могу показать.
«Покажет квартиру», — записал Мирон.
— Анастасия, ох, боже… Кустанаева. Никто, сама, дура, в лес этот поперлась, сама и заблудилась, нога плохая, знаю, что искали меня, все сама…
— Руслан Костровой из Бронниц, я номер машины запомнил.
Трехлетка, стоявший за Русланом, сопел и молчал. Мирон пометил: «Выяснить».
Когда очередь иссякла, пальцы, стиснутые на ручке, не получилось разжать. На последнем, десятом листе, с двух сторон исписанном мелким почерком, внизу оставалось место. Буквы перед глазами расплывались, темно-синяя линия скруглилась в заглавную «М».
Мирон Отдельнов, Москва, туберкулез.
Очнувшись, он вычеркнул последнюю строчку и протянул листы банному духу.
— Твоя очередь поработать, Кум-Сват. Выясни то, чего не хватает, отыщи родных и сообщи им, кто виноват и где найти тело. Не пугай только. Письма им напиши, что ли…
— А ежели нет никого?
— Тогда обратно закопай. Что смотришь? Я не знаю. Не знаю, ясно? — взорвался Мирон. — Неси меня домой!
Швырнул ручку, пнул пень и побрел в лес.
Проснулся он резко, как от удара хвостом енота. Глянул на часы: семь утра. Судя по тишине, дом-яйцо еще спал. За приоткрытым окном орали птицы, с грохотом опрокидывались в мусоровоз контейнеры. Под эти радостные утренние звуки хотелось уснуть обратно, вроде как заслужил после вчерашнего — глаза слипались, но сон не шел. Мирон мысленно произнес аффирмацию «я благодарен за малейшие изменения в графике моей работы» и забрался под душ. В никуда поинтересовался:
— Ну что, согрелся, Кум-Сват?
«Ох и тяжела работа, — пробормотали струи воды. — Жарко мне, жарко!»
То-то же. Заворачиваясь в банный халат, Мирон проговаривал: «Благодарность за отсутствие дел переполняет мое сердце».
В кухне он застал Алису. Уже одетая для выхода, она сидела за столом и читала конспект. Возле плиты стояли коробки с пиццей. Открыв одну, Мирон подцепил ломтик гавайской, затолкал в рот и проглотил, почти не жуя.
— Хай! — помахала с дивана Фраппе.
Алиса отложила тетрадку и подошла. Шепнула краем рта:
— С тех пор как Фраппе перестала притворяться енотом, енота у тебя больше нет. — И уже обычным голосом: — Она может присматривать за Мартой. Я тебе тут не особо нужна.
Алиса была права. Намекнуть на обратное означало бы примерно следующее: «Меня никогда не бывает дома, но мне очень удобно, что ты здесь, ведь я каждый день нахожу на столе пиццу».
— От меня ближе до универа, — нашелся он.
— Это правда. Подумаю. Я сегодня на весь день туда, Фраппе обещала сводить Марту в зоопарк. А у тебя какие планы?
— Вику я не нашел. Ни среди живых, ни среди мертвых.
— Марта не может оставаться здесь вечно. Рано или поздно нам придется…
Домофон пискнул — и в следующее мгновение заткнулся, будто визитер передумал. Алиса поднесла пальцы к вискам.
— Вот одна из причин, почему я собираюсь вернуться в Видное.
Мирон посмотрел на нее измученно и потащился открывать. Услышав кто, помедлил, прежде чем нажать на кнопку: причины с ним разобраться у Светы, что и говорить, были довольно веские.
Прежде чем она вошла, Мирон на всякий случай отступил подальше.
— Только не ножом!
Ножа у нее не было. И вообще, встреть он ее на улице — не узнал бы: каштановые волосы обрезаны до плеч, кожа светится, спокойствие и сосредоточенность в движениях. Алиса выглянула из кухни и поздоровалась невнятным звуком.
— Я хочу посмотреть, где он умер. Если можно.
Мирон вызвал лифт, хотя сам им почти не пользовался. По лицу Светы было невозможно понять, что она чувствует и с чем пришла. Только когда поднялись на третий и за стеклянными дверями показался «бальный зал», чуть поморщила нос — или ему показалось.
— Вот здесь он лежал, — показал Мирон. Света покивала, рассмотрела потолок и отвлеклась на что-то за окном. Сдвинула штору и постояла так, не шевелясь.
— В морге мне сказали, что у Саши остановилось сердце, — сказала она наконец. — Может, ты и не виноват.
— Это ты сейчас себя или меня убеждаешь?
Слышала она только себя саму, это точно.
— Да, наверное, ты не убивал. У Саши были такие болезни, с которыми не живут. Он мог умереть в любую минуту, хоть и повторял, что живее всех вокруг. — Будто словами, как монеткой, стирала защитный слой, еще не догадываясь, что под ним. И там оказалось… — Ты говорил, что можешь помочь с похоронами.
— Я тогда с похоронным агентом к тебе приезжал вообще-то.
— И деньгами, да?
Алиса поднялась предупредить, что уходит, — и это тоже было необычно.
— Я ей не понравилась, — сказала Света и, подтянувшись на руках, уселась на подоконник.
Мирон чуть отодвинулся, потому что ее нога касалась его колена.
— Помнишь меня такой, как в ту встречу, да? А ты мне жизнь спас. Чувствую себя новой, вся тяга ушла. Ты и Сашу мог вылечить? Ладно, не хочешь — не отвечай. Мне не отдадут его тело. Я недееспособная. Была такой — теперь нужно долго доказывать, что все изменилось. Похоронами будет заниматься бабушка, но она в деревне живет, и денег вообще не хватает.
— Хорошо, скажу Константину, чтобы подъехал к ней, обсудят.
— А… — замялась Света, и на секунду Мирон увидел в ее лице — живом, обычном, гладком — прежнее: те же язвы вокруг рта, соловый взгляд и кожу в буграх. — Мне просто вообще приходится все заново начинать, даже на хлеб сейчас нет. У Саши было немного накоплено — я вот вещи кое-какие чистые купила, и на проезд. Пойду работать — и все верну. Вон, кассиром в «Пятерочку», мне все равно куда. Но сначала нужно пройти экспертизу, и суд, и…
Вместо ответа Мирон достал телефон и набрал сообщение. Света сникла и сползла с подоконника.
— Все поняла, ухожу.
— Подожди.
Андрей из Химок прочитал и долго печатал ответ.
«Да пофиг, что без документов, прикрою. Пусть подъедет познакомиться, адрес бара скину. Аванс — да, можно. За Амелию готов терпеть косяки. Но не вечно, братуха, полгода покосячит — и распрощаемся».
— Поздравляю, у тебя есть работа.
Было забавно наблюдать, как вспышка радости на ее лице сменяется страхом.
— Только я ничего такого не…
— А я «ничего такого» и не предлагаю. У приятеля в Химках бар открылся, нужен бариста. Он берет тебя неофициально, аванс заплатит сразу. Он ждет — можешь ехать прямо сейчас.
— Я, — задохнулась Света, — уже работала баристой! Пока могла. У меня получалось, я знаю оборудование и даже могу нарисовать на молочной пенке… — Она зажала рот ладонью, и последнее слово прозвучало неразборчиво: — Ангела. — Света смотрела на то место на полу, где лежал ее брат. Смотрела и смаргивала слезы. — Буду тебе должна.
На том бы и распрощаться, но парная, общение с банным духом и список мертвецов не прошли даром: сейчас внутри Мирона функционировали двое — тот, кто от всего задрался, и тот, кто наблюдал. Задравшийся вызывал симпатию, а наблюдатель проявлял упорство. Именно он и попросил:
— Расскажи про Сашу.
Про Сашу, который повторял, что он живее всех вокруг.
Глава 5. Улица Лени
Домом пугали детей: «Будешь лениться — отведу в работный дом!» Две последние буквы на табличке с названием улицы затерлись, и осталось только «Ул. Лени». Все сходилось. Бывший санаторий торчал из-за забора, и, проходя мимо, можно было отыскать щель между бетонными блоками и заглянуть на территорию: там иногда появлялись рабыни.
Со столбов забора наружу посматривали видеокамеры, похожие на плоские белые коробочки, а по периметру тянулась колючая проволока — как в тюрьме, чтобы никто не сбежал. Подходить к дому вообще-то было запрещено, но Саша, возвращаясь через лес с футбольным мячом под мышкой, иногда нарочно закидывал его поближе.