Константин усмехнулся, но комментировать не стал. Впрочем, Мирон не сдавался:
— А если, к примеру, кремировать решат, какой лучше выбрать?
— Тот, который горит, без пластика и металлических украшений. В идеале дерево, но не все сорта подходят — нужны те, что оставляют меньше отходов. Ты же хочешь получить пепел близкого, а не гроба.
— Спасибо, не хочу, — поежился Мирон и отстал.
Этери написала: «Шорник сказал, тихо у них, никто не барагозит».
Тихо, значит… Можно только позавидовать.
Когда проехали канал имени Москвы, Мирон опустил стекло и, откинувшись на подголовник, дышал, несмотря на бубнеж Константина про загазованность. За съездом с Дмитровского шоссе домишки утопали в зелени, двухполоска повела мимо решетчатых заборов, разграничивающих территории домов отдыха — по степени подстриженности газонов можно было судить об уровне сервиса, — и более ветхих деревянных. Некоторые участки напоминали приусадебные, а здания — полноценные усадьбы.
Две полосы превратились в одну, та запетляла между дворами и наконец оборвалась. К воде была прокатана колея, между деревьями виднелись припаркованные тут и там автомобили отдыхающих. Пахло дымом и шашлыками. Пока Константин собирал каталоги и укладывал их аккуратной стопкой, Мирон рассматривал дом через соседний участок — тот самый, где когда-то жила семья Вики. В девяностые он, конечно, производил впечатление, но сейчас, даже после множественных попыток замковой архитектуры, мимо которых проезжали, — не очень. Фасад облупился и если и напоминал пряник, то черствый и погрызенный.
— Ты гляди, роет, опять роет!
Вперед чинного Константина с его профессионально-скорбным выражением лица протиснулась женщина в спортивных штанах и халате. Сбросила задвижку калитки и припустила к прозрачной бабуле, которая действительно голыми руками подкапывала собственную избу. Земля летела во все стороны.
— Беся сидят! — заохала бабуля при виде женщины, Мирона и траурного Константина. — Беся! — и метко закидала их черноземом.
— Уймись, Ильинична!
Различив знакомый голос, та мигом успокоилась, руки о подол отряхнула — и домой.
Константину попало в плечо, но на черном заметно не было, и только Мирон, перед тем как войти в избу, размазал по лицу чернозем.
— …Одна и помогаю, — услышал он, когда, все еще потирая веки, отыскал Константина за столом возле печки. — Людмила я, соседка. Продукты ношу, по дому делаю, а она, как увидит меня, — про бесей блажит. Светкой меня видит!
— Внук у Настасьи Ильиничны ушел недавно, — скорбно сообщил Константин.
— Сашка неужто? Так он вроде молодой был!
— «Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни»[5].
— Ибо, если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения, — закивала Людмила, — ибо умерший освободился от греха. Грешный человек был Сашка, убивец. И у Светки на плечах беся сидели. Порченая она была!
— Кем порченая? — встрял Мирон, продрав наконец глаза.
— Так ею. — Людмила выразительно вытаращилась на бабку, которая сидела, уставившись на печку. — Потому что Светка в педагогический не поступила, по ейным стопам, а в придорожной забегаловке работала. Вот Ильинична бесей подселила и Светке, и жениху ее — и покатилась Светка, ладно жива осталась. Под избой что, знаете? Свиные да коровьи кости закопаны!
— Похороны пока обсудите, — попросил Мирон, и Константин, подсев к бабке, развернул свои каталоги. Та, разумеется, не глядя ткнула в деревянный из раздела «Деревянные» — нет бы к тканевым листнула.
Мирон же взял в оборот Людмилу — как более разговорчивую:
— Тут в лесу заброшенный санаторий. Слышали чего?
— У! — присвистнула Людмила. — Тот, где беси свиней людьми кормят?
Вот спасибо, участковый мытищинский, низкий поклон — вот вам и тишина-покой.
— Батюшке-то про бесей говорили?
Людмила наклонилась и уставилась на него выпуклыми болотно-зелеными глазами.
— Я как-то мимо с грибами шла, тихо было, всегда у них обычно тихо, тут слышу: свинья блажит. И ладно бы просто визжала по-свински, а она: «Прогоняяй пиво силою на тебе пропитого». Я себе шепчу: «Прогоняяй бесей силою на тебе пропятого» — а она: «На потопление всякого супохлёба». А я: «На попрание всякого супостата». Корзину с грибами бросила — и вон оттуда, только слышу, как упало что-то, еще подумала: свинья через забор прыгнула и за мной гонится, но сдюжила, не обернулась! Наутро первым делом к батюшке, а он мне: «Вино — глумливо, и всякий, увлекающийся им, неразумен». Дак я увлеклась-то чуть, свинью как себя слышала!
Константин, сидевший напротив, подавал знаки то ли о принятом решении, то ли о том, что нуждается в помощи. Мирон жестом показал, что тоже заканчивает. Бабка Ильинична глядела на него и насквозь — как есть ведьма.
— Бросит она тебя, — сказала. Мирон нахмурился, не понимая, а она все шамкала провалившимися губами: — Ты от нее чего хочешь? Чтоб похвалила. Не похвалит она тебя, другими глазами смотрит. Ты, милок, лучше бы этот свой костер из зависти и злобы загасил — вот тогда она бы и покивала. Спроси что хочешь. Кое-что помнится.
— Вика. Про Вику помните?
— Вика зубы тянула бесплатно. Без наркоза, чай. Никого не жалко. Сколько ей лет было? Тридцать? Тридцать пять? Девчонкой она была. Денег много берет, да? Это как раз у нее в крови. Все хотят на эту кобылу — и ты хочешь, по глазам вижу.
— Она умерла, — отрезал Мирон и вышел. Так себе ведьма: что хочет, то и видит. Вот бы и ему так же.
На крыльце бесстрастно подносил к губам сигарету Константин. Людмила покачивалась в ветхом гамаке между двумя яблонями, вскидывая и опуская ноги.
— Зубы тянула… — повторил Мирон, ни к кому конкретно не обращаясь, но Людмила, кажется, поняла. Подхватила:
— Ага! Добрая девка была, наша, аксаковская. Нам, чтоб зубы полечить, надо в Мытищи ехать, так она тут кабинет открыла и по выходным принимала. Приезжала бозна откуда, с другого конца Москвы, но ей вот было важно, что где она родилась, там и пригодилась. И брала недорого, таких цен уже и нет нигде, а если с острой болью…
— Ильинична сказала — бесплатно, — перебил Мирон.
— Так то не всем, этим только, ну, кто совсем без денег, без документов. Мы-то хоть с пенсией, а такие есть, что пахнут, — никакой врач их в кабинет не пустит.
— Лица без определенного места жительства, — подсказал Константин.
— Они самые, у них тут что-то вроде общежития, но тихо сидят, мы и не видим.
— А не в том ли доме, — осенило Мирона, — где бесы свиней кормят?
— Дык да. Может, ими и кормят, мне почем знать?
— Зачем тогда им зубы лечить? — философски поинтересовался Константин. — Новеньким мостом и подавиться можно.
Людмила только отмахнулась — и ушла в сарай.
Возле машины Мирон пожал похоронщику руку.
— Схожу посмотрю, че там. С бесами пообщаюсь. Сильно дорого не считай, ладно? Я видел, бабка не глядя натыкала.
— А чего ты так переживаешь? — сощурился Константин. — Как будто из своих платишь.
— Так я из своих и плачу.
— Нет, брат. Нет.
Мирон подождал, пока он уедет, еще раз посмотрел на дом Вики и отправился искать Людмилу. Та, похоже, не только с продуктами помогала: согнув спину, рьяно выдергивала одуванчики, которыми у Ильиничны зарос весь участок. Мирон кашлянул.
— Помочь чем?
— Помогай, — согласилась Людмила.
Теперь они дергали одуванчики вместе. У Мирона мгновенно заныла поясница, но Людмила и не думала сбавлять темп.
— Корни оставляешь, — бубнила она. — Никогда на земле, что ли, не работал?
— У нас дачи не было.
— Сразу видно. Вот так их хватай — и подкручивай, когда тащишь, чтоб стебель не ломался. Во-от. И не спеши, тут не спешка, а качество важно.
Все руки соком заляпал, пятна теперь фиг ототрешь.
— А дом этот ваш. С бесами. Далеко?
— Да прям! Из калитки выйдешь — и налево, к лесу. Там тропинка есть, не заплутаешь. Че, любопытно стало?
— Жуть как, — сказал Мирон, прикидывая, насколько внушительной должна стать кучка выполотых им сорняков, чтобы считаться «ношей». — Когда еще со свиньями поговоришь.
— То не свиньи, а беся.
Людмила с хрустом разогнулась.
— Пойдем, хватит. Один хрен, зарастет. Помог как смог.
— Тогда скажите: «Была ноша моя — Мирон пришел, себе взял».
— Эт че, колдовство какое?
— С вас не убудет, а мне пригодится.
— На тебе! — Людмила скрючила фигу, поплевала через левое плечо и крутанулась против часовой стрелки. — О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче, и везде в скорбех скорый помощниче…
Восхитительная смесь веры и безверия. Забив на жертвочку, Мирон вышел за калитку и побрел к лесу. Бездомные, бесы, свиньи… Многовато для одной деревеньки, где «никто не барагозит». А лес хорош. Чистый, светлый, и, кажется, ничего странного здесь произойти не может. Свинья ей, значит, молитву коверкала. Отборно тетку глючит. Что там в потешке дальше было? Накормлю вас салом. А может, и не глючит…
Бывший санаторий стоял обособленно и заброшенным не выглядел. В окнах — новенькие стеклопакеты, даже пленку не содрали. Какие-то доски навалены, по виду свежие, колючая проволока блестит, как с конвейера, только камер, о которых говорила Света, уже нет. И ветерок доносит отчетливый запах скотины: насчет свиней не факт, а вот куры кудахтали. Мирон хотел снять с ладони самоклеящийся бинт, но руки после прополки одуванчиков были черными. Попытка отмыть их санитайзером удалась не особо: хватило только на два пальца, которыми ковырял бинт.
Ни на что особо не надеясь, подумал: «Увидеть скрытое» — и присел.
С берез вокруг дома гроздьями свисали бесы. Они копошились, спихивая друг друга с ветвей, — один мелкий бес не удержался и плюхнулся к ногам Мирона, попытался взобраться на плечо, но Мирон пинком отбросил его к забору. Хуже всего был истошный поросячий визг: «Ви-и! Ви-и! Ви-и!»